Babel books TLV
09.05.202506:59
Как я их всех люблю
(и их всех убьют).
Всех –
командиров рот
"Ро-та, вперед, за Ро-о..."
(одеревенеет рот).
Этих. В земле.
"Слышь, Ванька, живой?"
"Замлел."
"За мной, живей, е́!"
Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.
/ Ян Сатуновский, 1942 /
(и их всех убьют).
Всех –
командиров рот
"Ро-та, вперед, за Ро-о..."
(одеревенеет рот).
Этих. В земле.
"Слышь, Ванька, живой?"
"Замлел."
"За мной, живей, е́!"
Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.
/ Ян Сатуновский, 1942 /
05.05.202506:34
Один из вопросов, на который старается ответить (и да, отвечает) своей книгой автор: что заставило этого человека — молодого, яркого, обаятельного, полного силами и будущим — убить себя всего-то в двадцать два года, когда еще ничего толком и не началось (и в тесной связи с этим вопросом — почему его судьба стала символом Серебряного века). Спойлеров избежим, скажем лишь, что — как показывает Муссель — ответ «несчастная любовь» (как обычно и отвечали на этот вопрос все, кто им хоть сколько-нибудь интересовался) неверен...— Ольга Балла, спасибо ей большое, пишет об изданной нами книге Максима Мусселя «Призраки на петербургском льду» (и помещает её в очень хорошую компанию).
29.04.202512:37
Издательство Ивана Лимбаха (наша ролевая модель) сдало
в печать дневник художника, историка искусства, сотрудника Русского музея Всеволода Владимировича Воинова (1880–1945) «Материалы по современному искусству»: Петроград 1921-1922 годов, «Мир искусства», Кустодиев, Бенуа, Добужинский, Пунин, Исаак Бродский и так далее. Ждите теперь, как мы ждём!
в печать дневник художника, историка искусства, сотрудника Русского музея Всеволода Владимировича Воинова (1880–1945) «Материалы по современному искусству»: Петроград 1921-1922 годов, «Мир искусства», Кустодиев, Бенуа, Добужинский, Пунин, Исаак Бродский и так далее. Ждите теперь, как мы ждём!
28.04.202505:47
Сегодня день рождения Виктора Сосноры.
***
Мы живём в этой проклятой богом стране,
учим звёзды, жуём скороспелых ежей.
Одержимые,
на одножильной струне
балалаечной
пляшем
и плачем уже.
Бога? –
Не было.
Бога? –
и не бытовал!
Смерд что делал? – смердил.
Князь что? – княжил.
Дурак
что?
Валял дурака и топор подавал,
чтоб рубили его барак.
Барды, барды!
Взбодрённо бредём по крови
к покровителям казней поштучных,
кадыком перерубленным,
зобом кривым
улыбаемся вредно,
по-сучьи…
***
Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.
И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.
Кто ты есть, птица?
Ты – судьба стаи?
Ты – ничья клятва?
Ты – мои мысли?
Ты – мои крылья?
Ты – мои цепи?
Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.
Странности страсти
каменных комнат, –
о, объятья!
Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.
Вот ушли луны,
унесли звезды, –
царствует солнце!
В небесах – нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца.
***
В небесах
кот-мурлыка, безумец-мяук на подушечках лап.
Он в ботфортах, он в каске, он в красном плаще, Аладдин
лунных ламп.
Но ни пса.
Послужи
человечеству лаем, хвостом и клыком, — сам не свой,
пес лежит,
он в туманность ушел, он уснул, он уже назывался звездой.
С пива мышь
расшумелась в кладовке: мурлыка-мяук дует в ус на луне,
пес в созвездье, на нас — нуль вниманья... ну что ж, —
нуль и мне.
Спи, малыш!
***
Мы живём в этой проклятой богом стране,
учим звёзды, жуём скороспелых ежей.
Одержимые,
на одножильной струне
балалаечной
пляшем
и плачем уже.
Бога? –
Не было.
Бога? –
и не бытовал!
Смерд что делал? – смердил.
Князь что? – княжил.
Дурак
что?
Валял дурака и топор подавал,
чтоб рубили его барак.
Барды, барды!
Взбодрённо бредём по крови
к покровителям казней поштучных,
кадыком перерубленным,
зобом кривым
улыбаемся вредно,
по-сучьи…
***
Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.
И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.
Кто ты есть, птица?
Ты – судьба стаи?
Ты – ничья клятва?
Ты – мои мысли?
Ты – мои крылья?
Ты – мои цепи?
Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.
Странности страсти
каменных комнат, –
о, объятья!
Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.
Вот ушли луны,
унесли звезды, –
царствует солнце!
В небесах – нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца.
***
В небесах
кот-мурлыка, безумец-мяук на подушечках лап.
Он в ботфортах, он в каске, он в красном плаще, Аладдин
лунных ламп.
Но ни пса.
Послужи
человечеству лаем, хвостом и клыком, — сам не свой,
пес лежит,
он в туманность ушел, он уснул, он уже назывался звездой.
С пива мышь
расшумелась в кладовке: мурлыка-мяук дует в ус на луне,
пес в созвездье, на нас — нуль вниманья... ну что ж, —
нуль и мне.
Спи, малыш!
26.04.202511:02
Сегодня — Международный день независимых книжных магазинов. Про независимых написано уже столько, что придумывать нечто новое сложно и, главное, бессмысленно. Что такое независимый книжный? Это специальный выбор книг, отражающий, так сказать, мироощущение хозяев книжного, это, простите, индивидуальный подход к постоянным покупателям — в смысле, мы знаем, что вам интересно, вот эту книжку мы привезли специально для вас, это — самые неочевидные названия в списке «бестселлеров» (беру это слово в кавычки, потому что настоящих бестселлеров у нас всё же почти не бывает — объёмы не те). Сравнение с маленьким баром приелось, но ничего более точного не придумать (единственное отличие — никто никогда не уходит из бара, не выпив хотя бы рюмку). И, как бы ни было тяжело — а тяжело всегда, — независимые книжные не исчезнут, потому что их не в силах заменить ни монструозные сети, убивающие всё живое, ни интернет-магазины, выполняющие другие задачи, ни электронные и аудио-книги. Именно независимые магазины (и издательства) поддерживают саму суть чтения, без них никак. И единственное, от чего они — вернее, мы — зависят, это от вас. Приходите в маленькие независимые книжные, покупайте там книги, прислушивайтесь к рекомендациям тех, кто там работает. Карта вам в помощь.
Оставайтесь с нами!
Оставайтесь с нами!
21.04.202512:15
В этом детективе важна не, собственно, детективная история, начну я, как будто продолжая какой-то уже идущий разговор, а бытовые подробности, которыми небольшая книга Фридриха Глаузера наполнена до краёв.
Итак, «Шлумпф Эрвин. Убийство» (пер. И. Бурак) – это первый из череды детективных романов, написанных наркоманом, шизофреником, ветераном Иностранного легиона и «швейцарским Сименоном» Фридрихом Глаузером, который в юности был близок к дадаистам, скитался по Европе в поисках заработка, несколько раз сидел в тюрьме, лечился в психиатрических клиниках (в том числе и в той, в которой содержали Роберта Вальзера) и умер от передозировки наркотиков в возрасте сорока двух лет за ночь до собственной свадьбы – биография, сама по себе достойная романа. Важность пяти его детективных книг (на русском языке вот только что вышла первая, уже заявлена следующая – «Температурная кривая») заключается в том, что, несмотря на некоторую небрежность, именно они составили первую славу швейцарского детектива, повлияв, в том числе, на Дюрренматта. Написанные в ранние тридцатые (Глаузер умер в 1938-м) книги неоднократно экранизировали и переиздавали – правда, их автор получил заслуженную порцию славы уже после смерти.
Так вот, возвращаясь к началу, главное в этих книгах (во всяком случае, в первой из них) – именно что детали быта, одежды, еды. Детектив о немолодом и тучном комиссаре Штудере – в буквальном смысле энциклопедия провинциальной швейцарской жизни тридцатых. В первой книге комиссар расследует таинственное (само)убийство, которое, естественно, совершенно не то, чем кажется, – в сельской швейцарской провинции все знают друг друга, все повязаны круговой порукой и каждый что-то скрывает, мешая комиссару вести следствие, а себе и окружающим – жить. И, так как говорят все на немецком, так и подмывает обратить внимание на то, что это тридцатые, и совсем рядом поднимает голову нацистская мерзость, но это всё глупости, потому что иногда детектив – это просто детектив, даже если и написан он в те самые тридцатые.
Издательство Libra.
Итак, «Шлумпф Эрвин. Убийство» (пер. И. Бурак) – это первый из череды детективных романов, написанных наркоманом, шизофреником, ветераном Иностранного легиона и «швейцарским Сименоном» Фридрихом Глаузером, который в юности был близок к дадаистам, скитался по Европе в поисках заработка, несколько раз сидел в тюрьме, лечился в психиатрических клиниках (в том числе и в той, в которой содержали Роберта Вальзера) и умер от передозировки наркотиков в возрасте сорока двух лет за ночь до собственной свадьбы – биография, сама по себе достойная романа. Важность пяти его детективных книг (на русском языке вот только что вышла первая, уже заявлена следующая – «Температурная кривая») заключается в том, что, несмотря на некоторую небрежность, именно они составили первую славу швейцарского детектива, повлияв, в том числе, на Дюрренматта. Написанные в ранние тридцатые (Глаузер умер в 1938-м) книги неоднократно экранизировали и переиздавали – правда, их автор получил заслуженную порцию славы уже после смерти.
Так вот, возвращаясь к началу, главное в этих книгах (во всяком случае, в первой из них) – именно что детали быта, одежды, еды. Детектив о немолодом и тучном комиссаре Штудере – в буквальном смысле энциклопедия провинциальной швейцарской жизни тридцатых. В первой книге комиссар расследует таинственное (само)убийство, которое, естественно, совершенно не то, чем кажется, – в сельской швейцарской провинции все знают друг друга, все повязаны круговой порукой и каждый что-то скрывает, мешая комиссару вести следствие, а себе и окружающим – жить. И, так как говорят все на немецком, так и подмывает обратить внимание на то, что это тридцатые, и совсем рядом поднимает голову нацистская мерзость, но это всё глупости, потому что иногда детектив – это просто детектив, даже если и написан он в те самые тридцатые.
Издательство Libra.
07.05.202506:28
02.05.202508:40
Еще три года назад эта книга была бы предупреждением о том, что может случиться, причём в один миг. Предупреждением о том, как могут быть разбиты судьбы, скомканы биографии, уничтожено будущее сотен тысяч людей. О том, как могут быть разделены семьи, когда поначалу кажется, что это ненадолго, а потом оказывается, что навсегда…— Евгений Деменок пишет о своей книге «Уехать нельзя остаться», изданной нашим издательством:
29.04.202507:08
Важный для французского символизма писатель и поэт Гюстав Кан был последовательным пропагандистом верлибра, входил в круг Малларме и не очень много переводился на русский — скажем, какие-то его стихотворные тексты были переведены Эренбургом, Гаспаровым и Дубиным, прозе до недавних пор не везло. Но вот, на русском (пер. Ольги Панайотти) вышел его написанная в 1898-м повесть «Солнечный цирк», и это именно цирк, причём именно солнечный — абсолютный карнавал, наполненный бесчисленными описаниями, средневековыми символами и романтическими стенаниями. Абсолютный луч света, которому крайне не хватает обширного комментария.
Меланхоличный богемский граф, страдающий депрессией, живущий в мире сказок престарелой служанки с говорящим именем Доротея (Дар Божий) и ведущий вялую борьбу с не в пример более активным млпдшим братом, претендуюшим на наследственный замок, случайно знакомится с «солнечной принцессой» — главной красоткой и покорительницей сердец из бродячего цирка, носящей ещё более говорящее имя Лорелея. Воспрявший ото сна граф теряет голову и отправляется со своей возлюбленной в красочное путешествие, наполненное разговорами. А, когда заслуженный отпуск цирковой сирены заканчивается, возвращается в изменившийся, но непобеждённый замок самим собой, но уже как бы и другим, попутно признавшись, что в душе является поэтом.
Воспринимать этот текст можно по-разному. Можно просто упиваться декадентским нанизыванием немного аляповатых, но от того не менее привлекательных сверкающих безделушек, среди которых, вполне вероятно, скрываются и настоящие драгоценности. Можно нырнуть в текст с головой и постараться расшифровать все скрытые в нём символы уходящей литературы конца позапрошлого века (и вот тут как раз пригодился бы комментарий специалиста. Можно, наконец, поднатужиться и даже пазглядеть в бродячем цирке модель веселящейся и сверкающей перед подступающим концом света Европы — но это всё же кажется некоторой натяжкой.
Издательство «Ад маргинем».
Меланхоличный богемский граф, страдающий депрессией, живущий в мире сказок престарелой служанки с говорящим именем Доротея (Дар Божий) и ведущий вялую борьбу с не в пример более активным млпдшим братом, претендуюшим на наследственный замок, случайно знакомится с «солнечной принцессой» — главной красоткой и покорительницей сердец из бродячего цирка, носящей ещё более говорящее имя Лорелея. Воспрявший ото сна граф теряет голову и отправляется со своей возлюбленной в красочное путешествие, наполненное разговорами. А, когда заслуженный отпуск цирковой сирены заканчивается, возвращается в изменившийся, но непобеждённый замок самим собой, но уже как бы и другим, попутно признавшись, что в душе является поэтом.
Воспринимать этот текст можно по-разному. Можно просто упиваться декадентским нанизыванием немного аляповатых, но от того не менее привлекательных сверкающих безделушек, среди которых, вполне вероятно, скрываются и настоящие драгоценности. Можно нырнуть в текст с головой и постараться расшифровать все скрытые в нём символы уходящей литературы конца позапрошлого века (и вот тут как раз пригодился бы комментарий специалиста. Можно, наконец, поднатужиться и даже пазглядеть в бродячем цирке модель веселящейся и сверкающей перед подступающим концом света Европы — но это всё же кажется некоторой натяжкой.
Издательство «Ад маргинем».
27.04.202520:27
А вот смотрите, что будет. Наши друзья из Tamizdat Project запускают благотворительный аукцион «Рукописи не горят», чтобы помочь студентам и молодым ученым, вынужденным покинуть свои страны из-за войны или репрессий.
В аукционе участвуют Светлана Алексиевич, Сергий Плохий, Катерина Гордеева, Елена Костюченко, Борис Акунин, Полина Барскова, Томас Венцлова, Александр Генис, Мария Степанова и др.
Среди лотов — редкие издания Набокова, Осипа и Надежды Мандельштам, Ахматовой, Замятина, Чуковской, Синявского, Даниэля, Солженицына, Шаламова, Довлатова, Бродского и других. Есть там и книги нашего издательства, с автографами авторов.
Аукцион откроется 28 апреля в 10:00* и закроется 18 мая в 21:00* (* время по Нью‐Йорку).
А вот и ссылка.
В аукционе участвуют Светлана Алексиевич, Сергий Плохий, Катерина Гордеева, Елена Костюченко, Борис Акунин, Полина Барскова, Томас Венцлова, Александр Генис, Мария Степанова и др.
Среди лотов — редкие издания Набокова, Осипа и Надежды Мандельштам, Ахматовой, Замятина, Чуковской, Синявского, Даниэля, Солженицына, Шаламова, Довлатова, Бродского и других. Есть там и книги нашего издательства, с автографами авторов.
Аукцион откроется 28 апреля в 10:00* и закроется 18 мая в 21:00* (* время по Нью‐Йорку).
А вот и ссылка.
23.04.202504:54
...поэт говорит это – один. Даже если это же говорят другие. Он в одиночестве перед лицом распадающегося мира, и у него нет никаких иллюзий: он чувствует, что произошло нечто большее, чем очередные политические невзгоды...
— Валерий Шубинский пишет о книге Михаила Айзенберга, изданной в том числе и нами в рамках издательского проекта 24.
20.04.202505:51
«Горький» вернулся — пока ещё не в полном объёме, но вернулся, и это не может не радовать. И — вот, пожалуйста, опубликованое там предисловие Валерия Шубинского к изданному нами (и подготовленному Валерием) полному собранию стихотворных текстов Леонида Липавского и Якова Друскина. Почитайте, это очень интересно, и приходите за книгой.
07.05.202506:28
«Огромная популярность таких препаратов (транквилизаторов) свидетельствует, что слишком многие с трудом переносят своё окружение и собственное жалкое "я"», — в 1958 году в эссе «Вещества, изменяющие сознание» Олдос Хаксли, автор одной из важнейших антиутопий ХХ века, любитель расширяющих сознание веществ, пацифист и инителлектуал. Я только что дочитал сборник его эссе «Что нам с этим делать?», изданный в коллективном переводе на русский язык рижским издательством ÜBERBAU, чтение было непростым, но познавательноыме, переносить своё жалкое «я», не говоря об окружении, мне всё ещё трудно, наркотиков я не употребляю, так что ищу отдохновение в умных книгах, чего и вам желаю.
В марте 1947 года, когда только что созданная ЮНЕСКО пыталась философски обосновать Декларацию прав человека, среди её респондентов оказался и Олдос Хаксли — человек, никогда не занимавшийся политикой, зато занимавший, ещё с лихих тридцатых, позицию радикального пацифизма. Собственно, первое эссе книги, давшее ей название и написанное в 1936-м, обоснованию пацифистского взгляда на жизнь и посвящено. И дальше, на протяжении всего сборника, Хаксли очень спокойно и очень методично доказывает состоятельность собственных убеждений, которые, по сути, укладываются в два понятия — неприятие войны в любом её виде и стремление к знаниям (из последнего, в частности, проистекают и эссе о Гойе и Эль Греко, и заметки об экзотических путешествиях, и размышления о мескалине).
Поберегусь анализировать слегка устаревшие и от того чуть наивные, но неизменно тонкие и интересные наблюдения Хаксли — росточком я всё же не вырос, — лишь порекомендую эту книгу к чтению. И — да, приглашу на разговор с её издателем и руководителем переводческой группы Дмитрием Симановским: воскресенье, 11 мая, у нас в тель-авивском «Бабеле». Поговорим об умном.
В марте 1947 года, когда только что созданная ЮНЕСКО пыталась философски обосновать Декларацию прав человека, среди её респондентов оказался и Олдос Хаксли — человек, никогда не занимавшийся политикой, зато занимавший, ещё с лихих тридцатых, позицию радикального пацифизма. Собственно, первое эссе книги, давшее ей название и написанное в 1936-м, обоснованию пацифистского взгляда на жизнь и посвящено. И дальше, на протяжении всего сборника, Хаксли очень спокойно и очень методично доказывает состоятельность собственных убеждений, которые, по сути, укладываются в два понятия — неприятие войны в любом её виде и стремление к знаниям (из последнего, в частности, проистекают и эссе о Гойе и Эль Греко, и заметки об экзотических путешествиях, и размышления о мескалине).
Поберегусь анализировать слегка устаревшие и от того чуть наивные, но неизменно тонкие и интересные наблюдения Хаксли — росточком я всё же не вырос, — лишь порекомендую эту книгу к чтению. И — да, приглашу на разговор с её издателем и руководителем переводческой группы Дмитрием Симановским: воскресенье, 11 мая, у нас в тель-авивском «Бабеле». Поговорим об умном.
30.04.202517:28
28.04.202514:10
Corpus пишет, что в печать ушёл первый полный перевод на русский язык (пер. Елены Голышевой) книги Владимира Набокова «Николай Гоголь» — с комментариями, письмами и прочими дополнительными материалами.
27.04.202510:56
Вчера утром прослушал онлайн, в рамках семинара CWS, взвешенный и вменяемый доклад Галины Леонидовны Юзефович про релокантскую прозу. Оказалось, что, несмотря на декларируемое отсутствие интереса к литературе, изданной так называемым «новым тамиздатом», Галина Леонидовна всё же что-то оттуда читает – например, она не смогла пройти мимо «Фокуса», а ещё обратила внимание и на некоторые другие книги, например, на «Ничто, кроме сердца» Гриши Пророкова. Правда, к релокантской прозе (то есть прозе о релокации/эмиграции) она отнесла и «Кадавров» Алексея Поляринова, ну да ладно. Короче говоря, послушав доклад Галины Леонидовны и последовавшее за ним обсуждение, я хочу зафиксировать несколько поверхностных и «с колёс», но важных для меня наблюдений. Потому что, во-первых, представляю тот самый так называемый «новый тамиздат», а во-вторых, считаю, что изданная нами книга Михаила Калужского «Несколько историй», хоть и не упомянутая ни одним из выступавших, – одна из важнейших в заявленной теме, потому что говорит о (современной) эмиграции как об осознанном выборе и связывает конкретную историю эмиграции с трагической историей Центральной Европы (что мне кажется очень важным, правильным и актуальным). Но я не об этом. Простите, дальше будет многобукв.
В рамках дискуссии заявленную в теме обсуждения прозу сравнивали с автофикшеном, что мне кажется абсолютно неправильным: автофикшн, как я его понимаю, – это уже литературный жанр, в то время как условная «релокантская проза» – тема и не более того. Уже сейчас, что очень ясно дал понять доклад Галины Леонидовны, в рамках этой темы существуют и антиутопии, и драмы, и чуть ли не боевики, и – да, автофикшн. Сравнение, короче говоря, не работает и вообще довольно бессмысленно.
И – да, мне очень странен один из вопросов, на который активно откликнулись участники онлайн-дискуссии; если утрировать, вопрос звучал – «Нужна ли релокантская проза?», ну, или «Кто её читатель». Говорили, в том числе, о том, что «хоть у меня и нет релокантского опыта, мне эта тема интересна». Ну странно, нет? У меня нет опыта ведения военных действий, но мне интересна лейтенантская проза. У меня нет опыта расследования запутанных убийств, но я с восторгом читаю детективы. У меня нет опыта совершения убийств, но мне нравится следить за судьбой мистера Рипли. У меня нет опыта общения со странным инопланетным существом, но я обожаю «Борна» Вандермеера. Я, наконец, не играю в шахматы и не интересуюсь несовершеннолетними девочками – понятно, да?
Это, на самом деле, звенья одной цепи рассуждений – говорить стоит не о (несуществующем) жанре, что подразумевалось, но об актуальной теме. И вот тут и Галина Леонидовна в записи, и участники дискуссии онлайн отметили важное – отсутствие в этой самой прозе рефлексии на тему, заявленную в ещё одной, простите, нашей важной книге – «Уехать нельзя остаться» Евгения Деменка. То есть, рефлексии на тему этического выбора отъезда/не-отъезда. Не представляю, на самом деле, как об этом писать, особенно сейчас, но наверняка такие тексты появятся, и правильно.
Ну и, наконец, мне было очень странно, что ни в докладе Галины Леонидовны, ни в обсуждении после, не были упомянуты тексты, написанные на русском языке, но, например, украинскими или беларускими авторами. Украинских текстов я, к сожалению, не читал, но вот беларуские есть, и их много, и они говорят о проблеме потери собственного дома и вынужденном отъезде (aka бегстве) куда более честно, страшно и откровенно, чем тексты, написанные выходцами из России. Прежде всего это, конечно, «Чорны лес» Тони Лашден, но не только, не только. Впрочем, эти тексты (как и многое другое), насколько я могу судить, вообще проходят мимо уже почти исчезнувшей русскоязычной литературной критики.
И вот ещё что. Едва ли не все участники обсуждения в разговоре о книгах, их авторах и вообще об обсуждаемой литературе, использовали прилагательное «российские». Мне важно отметить, что ни мы, ни, уверен, многие другие авторы и издатели так называемого «нового тамиздата», не издаём и не пишем российскую (или «русскую») литературу.
В рамках дискуссии заявленную в теме обсуждения прозу сравнивали с автофикшеном, что мне кажется абсолютно неправильным: автофикшн, как я его понимаю, – это уже литературный жанр, в то время как условная «релокантская проза» – тема и не более того. Уже сейчас, что очень ясно дал понять доклад Галины Леонидовны, в рамках этой темы существуют и антиутопии, и драмы, и чуть ли не боевики, и – да, автофикшн. Сравнение, короче говоря, не работает и вообще довольно бессмысленно.
И – да, мне очень странен один из вопросов, на который активно откликнулись участники онлайн-дискуссии; если утрировать, вопрос звучал – «Нужна ли релокантская проза?», ну, или «Кто её читатель». Говорили, в том числе, о том, что «хоть у меня и нет релокантского опыта, мне эта тема интересна». Ну странно, нет? У меня нет опыта ведения военных действий, но мне интересна лейтенантская проза. У меня нет опыта расследования запутанных убийств, но я с восторгом читаю детективы. У меня нет опыта совершения убийств, но мне нравится следить за судьбой мистера Рипли. У меня нет опыта общения со странным инопланетным существом, но я обожаю «Борна» Вандермеера. Я, наконец, не играю в шахматы и не интересуюсь несовершеннолетними девочками – понятно, да?
Это, на самом деле, звенья одной цепи рассуждений – говорить стоит не о (несуществующем) жанре, что подразумевалось, но об актуальной теме. И вот тут и Галина Леонидовна в записи, и участники дискуссии онлайн отметили важное – отсутствие в этой самой прозе рефлексии на тему, заявленную в ещё одной, простите, нашей важной книге – «Уехать нельзя остаться» Евгения Деменка. То есть, рефлексии на тему этического выбора отъезда/не-отъезда. Не представляю, на самом деле, как об этом писать, особенно сейчас, но наверняка такие тексты появятся, и правильно.
Ну и, наконец, мне было очень странно, что ни в докладе Галины Леонидовны, ни в обсуждении после, не были упомянуты тексты, написанные на русском языке, но, например, украинскими или беларускими авторами. Украинских текстов я, к сожалению, не читал, но вот беларуские есть, и их много, и они говорят о проблеме потери собственного дома и вынужденном отъезде (aka бегстве) куда более честно, страшно и откровенно, чем тексты, написанные выходцами из России. Прежде всего это, конечно, «Чорны лес» Тони Лашден, но не только, не только. Впрочем, эти тексты (как и многое другое), насколько я могу судить, вообще проходят мимо уже почти исчезнувшей русскоязычной литературной критики.
И вот ещё что. Едва ли не все участники обсуждения в разговоре о книгах, их авторах и вообще об обсуждаемой литературе, использовали прилагательное «российские». Мне важно отметить, что ни мы, ни, уверен, многие другие авторы и издатели так называемого «нового тамиздата», не издаём и не пишем российскую (или «русскую») литературу.
22.04.202506:12
Это только кажется, что тексты Стига Дагермана разные. Они, конечно, очень отличаются и жанрово, и по стилю, но — во всяком случае, три его книги, переведённые на русский, свидетельствуют об этом, — говорят (вернее, кричат) всё об одном. Это одно — страх.
Сюрреалистический «Остров обречённых», с которого началось знакомство русскоязычного читателя с текстами Дагермана, говорил о страхе перед неизвестностью. Потрясающая репортёрская «Немецкая осень» — о страхе побеждённого, поверженного и, часто, приговорённого к мучениям. Недавно вышедший на русском дебютный роман Дагермана «Змея» (перевод Наталии Пресс) говорит об иррациональном страхе вообще — о страхе не перед смертью даже, а перед самой жизнью, беспощадной и часто довольно мучительной.
Две части этого небольшого романа — первая повествует и насилии, которое прорывается вдруг из всех персонажей, не могущих жить в ожидании войны, об одержимости убийством, вторая говорит о компании солдат, не могущих уснуть из-за выжигающего изнутри всё того же страха и пытающихся занять друг друга историями, — две эти части объединяет вынесенная в название змея как символ этого страха (вообще, интересно было бы проследить животные воплощения этого страха и ужаса, как сова — Сова — в грандиозных «Щенках» Павла Зальцмана).
Написанный и изданный в 1945 году, этот наполненный символами и смешивающий реальность и болезненные фантазии роман словно фиксировал непроходящую травму, нанесённую Второй мировой войной — и травму, наносимую войной вообще, пусть и происходящей «где-то», — и отсутствие выхода из этой травмы, из этого страха, съедающего душу. Дагерман покончил с собой в 1954-м, в возрасте 31 года.
Издательство Ивана Лимбаха.
Сюрреалистический «Остров обречённых», с которого началось знакомство русскоязычного читателя с текстами Дагермана, говорил о страхе перед неизвестностью. Потрясающая репортёрская «Немецкая осень» — о страхе побеждённого, поверженного и, часто, приговорённого к мучениям. Недавно вышедший на русском дебютный роман Дагермана «Змея» (перевод Наталии Пресс) говорит об иррациональном страхе вообще — о страхе не перед смертью даже, а перед самой жизнью, беспощадной и часто довольно мучительной.
Две части этого небольшого романа — первая повествует и насилии, которое прорывается вдруг из всех персонажей, не могущих жить в ожидании войны, об одержимости убийством, вторая говорит о компании солдат, не могущих уснуть из-за выжигающего изнутри всё того же страха и пытающихся занять друг друга историями, — две эти части объединяет вынесенная в название змея как символ этого страха (вообще, интересно было бы проследить животные воплощения этого страха и ужаса, как сова — Сова — в грандиозных «Щенках» Павла Зальцмана).
Написанный и изданный в 1945 году, этот наполненный символами и смешивающий реальность и болезненные фантазии роман словно фиксировал непроходящую травму, нанесённую Второй мировой войной — и травму, наносимую войной вообще, пусть и происходящей «где-то», — и отсутствие выхода из этой травмы, из этого страха, съедающего душу. Дагерман покончил с собой в 1954-м, в возрасте 31 года.
Издательство Ивана Лимбаха.
19.04.202508:43
И хоть это, конечно, совсем не то, о чём я постоянно говорю (то есть не скромная, краткая и всем понятная литературная критика для всех, а, наоборот, многословная и очень серьёзная литературная критика вообще не для всех) — постоянно говорю, и всех достал, а воз и ныне там, и уже пора перестать говорить и начать что-то делать, ну я пытаюсь, пытаюсь, чего орать-то, — повешу тут: Женя Вежлян написала очень крутой текст про книгу «Эвридика, проверь, выключила ли ты газ» Тани Замировской (как раз прошёл год с того момента, как мы должны были познакомиться на концерте мягкого калифорнийского хардкора в Нью-Йорке, но не срослось).
Очень люблю издательство, выпустившее эту книгу («Мяне Няма»), и саму книгу. Если вы вдруг в Израиле и хотите купить эту и другие книги издательства — вы знаете, куда обращаться (к нам).
Единственное (для дочитавших) — саундтрек составлять не надо, он уже составлен до нас, мой друг Мовзон уже все сделал.
Очень люблю издательство, выпустившее эту книгу («Мяне Няма»), и саму книгу. Если вы вдруг в Израиле и хотите купить эту и другие книги издательства — вы знаете, куда обращаться (к нам).
Единственное (для дочитавших) — саундтрек составлять не надо, он уже составлен до нас, мой друг Мовзон уже все сделал.
06.05.202506:40
Он рассказывает о том, как начал писать. Впервые это произошло, говорит он, во время прогулки, – да, как раз подходящее слово, – в 1916 году, когда он четыре дня бродил по округе, оглядывая соседние пустоши и долины. Прогулка – да, слово вполне подходит. Он торжественно начал тогда свои ночные блуждания, это было впервые, силы его кончались, – с ним такое периодически происходит. Ещё он говорит, что речь не о бегстве, а об исследовании. Поэзия – умение ставить перед миром вопросы и надеяться, что на них ответят, а меж тем – умение ждать. Он говорит о желании – в его-то возрасте – начать всё с нуля. И со спокойствием признается, что всё больше и больше надоедает самому же себе...— Cineticle публикует отрывок из невозможной красоты книги Брюно Пеллегрино «Там август — месяц осенний», которая повествует о нескольких днях швейцарского франкоязычного поэта Гюстава Ру – о его добровольном затворничестве, одинокой жизни, разделённой лишь с сестрой Мадлен, и удивительной наполненности этой жизни. Книга в блистательном переводе Алексея Воинова выйдет в нашем издательстве в мае.
30.04.202517:28
Сегодня, в 1992 году, ушел Олег Григорьев.
___
***
Говорящий Ворон
На окошко сел
И мое жилище с грустью оглядел.
Он меня не очень оторвал от дел.
Не сказал ни слова, дальше полетел.
***
Дрожащие стихи
В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.
Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повел за собой.
Дрожащую дверь
Открыл в темный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.
Дрожащие стекла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стеклам бежали.
Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
"Ну что ты дрожишь?
Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?"
Так папа сказал...
Но, выйдя из зала,
И папа дрожал,
И мама дрожала.
***
Покачался немного в петле
И вот по высшему суду в ад иду
Но память об ужасах на земле
Скрашивает мое пребывание в аду
***
Яблоко
Жена подала мне яблоко
Размером с большой кулак
Сломал попалам я яблоко,
А в яблоке жирный червяк
Одну половину выел
Другая чиста и цела
С червем половину я выкинул
Другую жена взяла
И вдруг я отчетливо вспомнил -
Это было когда-то со мной:
И червь, и сад, и знойный полдень
И дерево, и яблоко, и я с женой
***
В окне стоит человечек
И от боли корчит рожу.
А может за ним другой человечек
Снимает с этого кожу?
***
Громадные, выше крыш,
Надо мной шелестели тополи.
Подошел какой-то малыш,
И об меня вытер сопли.
***
Людей стало много-много,
Надо было спасаться.
Собрал сухарей я в дорогу,
И посох взял, опираться.
— Когда вернешься? — спросила мама.
— Когда людей станет мало.
___
***
Говорящий Ворон
На окошко сел
И мое жилище с грустью оглядел.
Он меня не очень оторвал от дел.
Не сказал ни слова, дальше полетел.
***
Дрожащие стихи
В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.
Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повел за собой.
Дрожащую дверь
Открыл в темный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.
Дрожащие стекла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стеклам бежали.
Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
"Ну что ты дрожишь?
Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?"
Так папа сказал...
Но, выйдя из зала,
И папа дрожал,
И мама дрожала.
***
Покачался немного в петле
И вот по высшему суду в ад иду
Но память об ужасах на земле
Скрашивает мое пребывание в аду
***
Яблоко
Жена подала мне яблоко
Размером с большой кулак
Сломал попалам я яблоко,
А в яблоке жирный червяк
Одну половину выел
Другая чиста и цела
С червем половину я выкинул
Другую жена взяла
И вдруг я отчетливо вспомнил -
Это было когда-то со мной:
И червь, и сад, и знойный полдень
И дерево, и яблоко, и я с женой
***
В окне стоит человечек
И от боли корчит рожу.
А может за ним другой человечек
Снимает с этого кожу?
***
Громадные, выше крыш,
Надо мной шелестели тополи.
Подошел какой-то малыш,
И об меня вытер сопли.
***
Людей стало много-много,
Надо было спасаться.
Собрал сухарей я в дорогу,
И посох взял, опираться.
— Когда вернешься? — спросила мама.
— Когда людей станет мало.
28.04.202505:47
27.04.202510:56
Давайте уже как-то научимся говорить «русскоязычная», что ли? Ну правда, пора бы.
(Отдельно странно, что не пригласили никого из авторов/издателей, ну да ладно.)
Я ещё сделал несколько скриншотов доклада, но не знаю, можно ли их вывешивать в открытый доступ.
Приходите к нам за хорошими книжками, и не только на эту тему. Буду часто напоминать о том, что мы есть, а то вдруг вы забыли.
(Отдельно странно, что не пригласили никого из авторов/издателей, ну да ладно.)
Я ещё сделал несколько скриншотов доклада, но не знаю, можно ли их вывешивать в открытый доступ.
Приходите к нам за хорошими книжками, и не только на эту тему. Буду часто напоминать о том, что мы есть, а то вдруг вы забыли.
21.04.202512:16
18.04.202507:34
Заканчивается читательское голосование первого сезона литературной премии «Дар». Оно удивительное — стоит 10 евро, все деньги пойдут номинантам. В шорт-листе — изданная нами книга «ПГТ Диксон» Виктора Меламеда, первая часть его «Трилогии», которая — трилогия — только что вышла у нас отдельным изданием. Голосуйте за наших!
А вот что пишут критики и эксперты.
И снова — голосуйте за наших!
А вот что пишут критики и эксперты.
Первый художественный текст художника и графика Виктора Меламеда производит впечатление довольно сногсшибающее — это абсурдистский текст, сюжет которого пересказать почти невозможно, а персонажи кажутся пародией на самих себя. В каком-то смысле момент, в котором мы читаем этот неспокойный, тревожный текст определяет то, как мы его неизбежно воспринимаем. Чем неспокойнее снаружи, тем тревожное чтение. Однако даже на таком маленьком пространстве Меламеду удается добиться какого-то человеческого измерения текста, его персонажи оказываются сочувствующими и живыми, а не просто абсурдистскими масками, а звучащее слово, даже распадающиеся тени пушкинских строк, становится заклинанием утешения.— Лиза Биргер
Читатель, устремившись в мир этого текста, как на силовое поле в фантастических фильмах, наталкивается на феномен абсолютного остранения: он видит мир, описанный изнутри него самого, говорящий искаженным языком, только внешне похожим на наш. Слова русского языка забыли себя, превратились в знаки, символы, речевые формулы, застывшие, как заклинания и материальные, как вещи. Сверхлюди, недолюди, маленькие животные… Все они говорят цитатами: кто из попсовой книжки «1000 золотых афоризмов», кто из Пушкина (почему-то из «Руслана и Людмилы») <…> Собственно, этот текст — это такая чашка Петри культурной памяти. Растет там что-то, растет… И тому, что там растет, совершенно все равно, можем ли мы это понять — или нет.— Евгения Вежлян
И снова — голосуйте за наших!
Көрсөтүлдү 1 - 24 ичинде 87
Көбүрөөк функцияларды ачуу үчүн кириңиз.