«…Напившись у колодца воды, мы двинулись к Смоленску. По дороге, устав и окончательно пропылившись, заехали в какую-то деревеньку возле дороги и заглянули в избу. Изба была оклеена старыми газетами; на стенах висели какие-то рамочки, цветные вырезки из журналов. В правом углу была божница, на широкой лавке сидел старик, одетый во всё белое — в белую рубаху и белые порты, — с седою бородой и кирпичной морщинистой шеей.
Бабка, маленькая старушка с быстрыми движениями, усадила нас рядом со стариком на лавку и стала поить молоком. Сначала вытащила одну кринку, потом другую.
Зашла соседка. Бабка спросила:
— А Дунька всё голосит?
— Голосит, — сказала соседка.
— У ней парня убили, — объяснила нам старуха.
Потом вдруг открылась дверь в сени, и мы услышали, как близко, должно быть в соседнем дворе, пронзительно кричит женщина. Бабка, сев рядом с нами на лавку, спокойно следила, как мы жадно пьём молоко.
— Все у нас на войне, — сказала она, — все сыны на войне, и внуки на войне. А сюда скоро немец придёт, а?
— Не знаем, — сказали мы, хотя чувствовали, что скоро.
— Должно, скоро, — сказала бабка, — уж стада все прогнали. Молочко последнее пьём. Корову-то с колхозным стадом только отдали, пусть гонят. Даст Бог, когда и обратно пригонят. Народу мало в деревне. Все уходят.
— А вы? — спросил один из нас.
— А мы куда ж пойдём? Мы тут будем. И немцы придут, тут будем, и наши вспять придут, тут будем. Дождёмся со стариком, коли живы будем.
Она говорила, а старик сидел и молчал. И мне казалось, что ему было всё равно. Что он очень стар и если бы он мог, то он умер бы вот сейчас, глядя на нас, людей, одетых в красноармейскую форму, и не дожидаясь, пока в его избу придут немцы... Было нам тогда очень плохо в этой хате, хотелось плакать, потому что ничего не могли мы сказать этим старикам, ровно ничего утешительного…»

«Является совершенно бесспорным, что главным художественным порождением революции всегда были и будут народные празднества»

«Если организованные массы проходят шествием под музыку, поют хором, исполняют какие–нибудь большие гимнастические маневры или танцы, словом, устраивают своего рода парад, но парад не военный, а по возможности насыщенный таким содержанием, которое выражало бы идейную сущность, надежды, проклятия и всякие другие эмоции народа, — то те, остальные, неорганизованные массы, обступающие со всех сторон улицы и площади, где происходит праздник, сливаются с этой организованной массой, и, таким образом, можно сказать: весь народ демонстрирует сам перед собой свою душу»

«К монументальной живописи большого масштаба надо отнести также и мою работу, относящуюся к 1914 году — «Поздравление». Она является, по существу, поворотным пунктом в моей живописной деятельности.

<...>
После поездки в Италию, начиная с 1913 года до 1917, мы проводили каждое лето в большом запущенном красивом имении «Молоди» под Москвой, на станции Столбовая Курской железной дороги. <...> Владелец имения, с которым я имел дело, эксплуатировал этот барский дом, разделив его на три большие квартиры, сдававшиеся на целое лето.

Мы снимали большую квартиру во втором этаже; наша терраса — почти во всю ширину торца здания — выходила на большую, широкую центральную аллею, обсаженную старыми липами.

Как только я при осмотре дома попал в большой зал этой квартиры, я был буквально очарован высотой и размерами помещения. Все комнаты были великолепных пропорций. Они были как бы созданы для больших полотен и грандиозных композиций: именно таких, какие я только что видел в Италии в натуре и в их истинных размерах, в этих загородных виллах — палаццо, работы старых мастеров Возрождения.

Вот среда и обстановка, которые толкали меня на работу, нигде, конечно, неосуществимую, которую я давно задумал. Еще зимой решил я «для себя» написать большое полотно — групповой семейный портрет. По замыслу оно должно было изображать утреннее поздравление нас, родителей, нашими детьми с днем серебряной свадьбы. Кроме четырех фигур поздравляющих, холст должен был вместить еще две фигуры — мою и жены, — обращенные к подходящим к нам. Итого — шесть фигур в натуральную величину! Однако, несмотря на мое горячее желание и даже уже начатый холст, я не успевал довести все до конца, да и негде было развернуться с таким длинным полотном — и пришлось мне отрезать часть холста с начатыми уже фигурами родителей; таким и является этот групповой портрет, законченный и появившийся на выставке в 1915 году»