Когда подходит срок, он в нетерпении присаживается над заслонкой на колени, открывая ее, будто тяжелую деревянную крышку с винной бочки, заглядывает внутрь и довольно выдыхает: буханки выглядят замечательно. Пухлые, румяные, стоит только достать их на свет, поставить на печь сверху, и корочка тихо, едва слышно трескается.

Так скрипят, сдавленные раздирающим давлением жидкости изнутри, дубовые доски бочек, обнятые металлическими обручами, так поет металл его двуручника, остывая после танца в пламени. Новая ассоциация вписывается к старым быстро, просто, Дилюк отламывает большой кусок со своей буханки, мякоть внутри пористая, воздушная, знакомая и удивительно новая одновременно, пахнет — головокружительно, хлеб белый, молочный, тает во рту, согревая язык. Дилюк оборачивается к Аделинде, благодарный, довольный, и ловит ее ответный взгляд — сочная зелень по весне, объятый золотой каймой по краям хризолит, что-то родное, неизменное, что-то теплое.