«В буддизме насчитывается пятьдесят две ступени духовного развития. Одна из них под названием «остановка» (бонно) характерна тем, что человек, сосредоточив внимание на чем-то одном, не способен свободно продвигаться дальше. Нечто сходное мы видим и в фехтовании. Когда противник готовится нанести удар, стоит только задержать внимание на его мече — и вы уже не вольны в собственных движениях, вы подконтрольны чужой воле. Это я и называю "остановкой", поскольку вы вынуждены задержаться, остановиться на чем-то одном. С другой стороны, когда вы видите приближающийся к вам меч противника, но не сосредоточиваете внимание исключительно на нем и не пытаетесь измышлять какие-то особые способы ухода или парирования, но лишь следуете за движением собственного клинка, до тех пор пока он не поразит противника, — это и называется "победить врега его собственным оружием" <...> Стараться быть все время начеку, до предела напрягать внимание — все это хорошо для новичков, но кончится это тем, что ваш дух-разум постоянно будет увлечен клинком. Когда же сознание приковано к чему-либо одному, утрачивается мастерство. В буддизме следует точно так же избегать "остановки", как и в искусстве фехтования».
(Д. Судзуки. Дзен в японской культуре)
Снова в дождь протекла
ветхой хижины старая кровля.
Я до нитки промок,
но чинить не спешу прорехи —
Жду, что в гости луна заглянет...
(Сайгё)
«Соловьев читал и принял Шеллинга. Принятие, или рецепция, такой технический термин в обсуждении отношений между мыслителями, может быть, позволяет чуточку осторожнее и точнее говорить об этих отношениях, чем «влияние». «Влияние», influentia, калька с западных языков, и происходит из астрологии: все события на земле — так или иначе результат влияния звезд и сочетаний звезд, констелляций, созвездий. Выдающиеся славные люди — светила, звезды и все, что совершается с человеком, навеяно, «влито» и этими светилами тоже. Ясно, что светила влияют, как они влияют: мы под их влиянием действуем, невольно, но вот распутать это влияние дело нелегкое и вообще не наше. Влияние Шеллинга на Соловьева? Конечно. Принятие, рецепция Соловьевым Шеллинга? В каком смысле мы принимаем другого? Бывает экзальтированное поклонение: вот светоч, вот светило, Бог или полубог. Это не признак рецепции: наоборот, таким способом, наверное, всего легче отделаться от настоящего принятия».
(Бибихин В. В. Чтение философии).
«— Я тоже ждала. Всю жизнь мы ждем объяснений.
— Но ведь,— перебил я, слегка задетый, — Оскар чувствовал себя в ложном положении.
— Друг мой, вы отлично знаете, что ничто так не затягивается, как ложные положения. Эта ваша задача, задача романистов, находить для них развязку. В жизни ничто не разрешается, все длится. Пребываешь в неуверенности и остаешься в ней до самой смерти, не зная, чего держаться; а в ожидании развязки жизнь идет, проходит, словно ничего не случилось. И с этим также примиряешься, как и со всем вообще... со всем. Ну, до свидания»
(цитата из всё тех же «Фальшивомонетчиков» А. Жида)
«– Я хотел спросить вас, Лаура, – начал Бернар. – Есть ли, по-вашему, что-нибудь на этой земле, в чем нельзя было бы усомниться?.. Сомнительно даже, что нельзя было бы взять само сомнение в качестве точки опоры, ибо оно-то уж, мне кажется, никогда нас не подведет. Я могу сомневаться в реальности всего на свете, но только не в реальности моего сомнения. Мне хотелось бы... Извините, что я выражаюсь как педант: я не педант по натуре, но я исхожу из философии, и вы не можете себе представить, какую печать накладывают на ум постоянные рассуждения; клянусь вам, я исправлюсь.
– Зачем это отступление? Вам хотелось бы?..
– Мне хотелось бы написать историю человека, который, прежде чем решиться на что-нибудь, сначала выслушает каждого, с каждым посоветуется, по примеру Панурга; убедившись на опыте, что мнения различных людей по каждому вопросу противоречат друг другу, он в заключение придет к выводу, что следует слушать только самого себя, и сразу станет очень сильным.
– Это стариковский замысел, – сказала Лаура».
(Андре Жид. Фальшивомонетчики).
«Индейцы пуэбло рассказали мне, что все американцы сумасшедшие; и, разумеется, я, несколько удивившись, спросил, почему?
"Потому что они говорят, будто думают головой. Нормальный здоровый человек не думает головой. Мы думаем сердцем".
Они пребывали в гомеровскую эпоху, когда диафрагма (френ – разум, душа) считалась местом (центром) психической активности. Это означает психическую локализацию иной природы. Наше понятие о сознании предполагает, что мысль концентрируется в достопочтенной голове. Но индейцы пуэбло определяют сознание на основе чувственной интенсивности. Абстрактная мысль для них не существует. Они поклоняются солнцу, и я немного поспорил с ними, высказав слова св. Августина о том, что Бог не есть солнце, но тот, кто сделал солнце. Они не могли принять подобной мысли, так как дальше своих ощущений и чувств пойти не могли. Вот почему их сознание и мысли концентрируются в сердце»
«Некоторые негритянские племена уверяют, что мысли находятся в желудке, потому что они осознают только те мысли,
которые действительно беспокоят: печень, почки, кишки или желудок. Другими словами, они осознают только эмоциональные мысли. Эмоции и аффекты всегда сопровождаются явными физиологическими иннервациями».
«Мышление, если спросить философа, представляет собой что-то очень сложное, поэтому лучше его об этом никогда не спрашивать. Философ – единственный человек, который не знает, что такое мышление. Все прочие знают. Когда вы говорите человеку: «А теперь давай подумаем,» – он точно знает, что имеется в виду. Философ же никогда не знает»
«Как бы парадоксально это ни звучало, я готов утверждать, что чувство вины возникает до проступка и не оно является его причиной, а, напротив, проступок совершается вследствие чувства вины (...) Впрочем, обнаружение курьёза не является целью научного исследования. Необходимо ответить на два последующих вопроса: откуда возникает смутное чувство вины до совершения проступка и возможно ли, что причина подобного рода играет более значительную роль в преступлениях людей?» (З. Фрейд. Некоторые типы характеров из психоаналитической практики»)
«Я — перила моста над бурным потоком: держись за меня тот, кто может держаться! Но костылями не стану я вам».
Огонёк: Как ты думаешь, есть ли сила, которую я не смог бы одолеть?
Искорка: Ты сам уже не узнаешь об этом (тихо гаснет на лету)
Огонёк: Ты боишься высоты?
Искорка: Немно-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ого (гаснет где-то в свете фонаря)
Огонёк: Как ты думаешь, в этот раз ты сможешь опалить бабочкино крыло?
Искорка: Ни в коем случае! (гаснет в полуметре от пролетающей мимо бабочки)
Огонёк: Ты предпочитаешь кружиться или стремительно нестись вперёд?
Искорка: Я не в силах отличить (падает без сил в пожухлую, чуть влажную траву, на миг вспыхивает и гаснет окончательно)
Огонёк: Ты веришь в предопределение?
Искорка: Я верю, что мы ещё встретимся (гаснет в утренней росе луговых трав)
Огонёк: Ты когда-нибудь пролетала над настурциями?
Искорка: Возможно, но едва ли успев их разглядеть... а ты всегда спрашиваешь, и не узнаёшь ответ! (погасла в порыве осеннего ветра)
Огонёк: Что слаще всего?
Искорка: Та высохшая ромашка с одним лепестком, которая лю... (мягко гаснет)
Снова в дождь протекла
ветхой хижины старая кровля.
Я до нитки промок,
но чинить не спешу прорехи —
Жду, что в гости луна заглянет...
(Сайгё)
