#Ланг
#Зарисовка
В доме, где стены хранили больше, чем могли выдержать, стояла тишина. Не уютная, не защищающая — глухая, как вакуум. Ничто не шевелилось. Воздух застоялся, и даже звуки извне казались чужими — будто всё снаружи продолжало жить, но здесь время свернулось, съёжилось и замерло.
Татьяна сидела на полу в коридоре, прислонившись к стене. В полумраке, в чужой тишине. Чёрная рубашка Джулии лежала рядом — небрежно, как будто её просто сняли вчера и забыли. Но прошёл месяц. Или больше. Она уже не считала. Телефон был разряжен давно. Календарь смахнула со стены. Всё, что оставалось, — это капли воды из крана, редкий скрип половиц и собственное дыхание, всё более поверхностное.
Она давно перестала есть. Не от голода — от бессмысленности. Сны стали спутанными, пугающими. Иногда она просыпалась в слезах, иногда — без ощущения тела. Руки казались чужими, волосы — как у кого-то другого. Только рубашка рядом оставалась реальной.
Джулия исчезла тихо. Без крика, без ссоры, без прощания. Просто дверь, записка и пустота. Сначала были надежды. Потом — раздражение. Потом — пустота. Она не упрекала. Не звала. Только слушала, как тот, кого больше нет, не возвращается. Ни шагов, ни запаха, ни случайно забытой серёжки. Будто Джулии никогда не было.
Её имя стало болезнью. Каждая вещь напоминала. Тёплая ткань на диване. Бутылка духов, которую она всегда ставила боком. Книга, заложенная салфеткой. Эти мелочи и были ударами — точными, с внутренним кровотечением.
Татьяна встала медленно, как будто двигалась под водой. Прошла на кухню. Налить воды — не потому что хотела пить, а потому что надо было сделать хоть что-то. Вода была тёплой, но на вкус — металлической. Она не допила. Поставила стакан на стол, как чужую чашку.
Потом пошла в ванную.
Свет не включила. Села на край холодной ванны. Голова закружилась — не ела два дня. Она прислонилась к кафелю, провела ладонью по влажной стенке. Всё будто двигалось, дрожало.
Открыла аптечку. Лекарства, бинты, старые упаковки. Но взгляд сразу упал на лезвие — аккуратно завернутое в белую бумажку, спрятанное за пузырьком со спиртом.
Она знала, как. Без надрывов. Без истерики. Чётко, как отрез.
Сначала — вода. Тёплая, почти горячая. Наполнила ванну наполовину. Сняла с себя всё — движения медленные, как будто раздевалась в последний раз. Зашла в воду. Опустилась. Тело обожгло жаром, потом — он стал привычным.
Лезвие в руке. Холодное, тонкое.
Левая рука — ближе к сердцу.
Она провела первую линию. Ровную, чуть глубже, чем нужно. Кожа раскрылась, как бумага, медленно — и тут же заполнилась алым. Не больно. Только странное давление.
Потом — вторая. Чуть ниже. И ещё одна.
Вода начала темнеть. Медленно, как капли туши в молоке. Она смотрела, как красное растворяется, растекается по воде, прилипает к телу. Рука ныла — тупо, сдавленно. Кожа вокруг надрезов быстро посерела.
Дыхание стало чуть громче. Пульс — глухой, где-то в ушах.
Сердце билось всё медленнее. Пальцы остывали. Зрение — смазанное. Голова откинулась назад.
Она подумала: Так тихо. Как я и хотела.
Последним было ощущение: не страха, не боли — пустоты. Как будто всё внутри выгорело. Окончательно.
Джулия вернулась утром, как будто уехала всего на день. Чемодан поставила у двери, прислушалась. Тишина. Дом был как в вакууме — ни шагов, ни запахов еды, ни скрипа дверей. Всё стояло. Вещи лежали на своих местах, как замороженные.
Она прошла вглубь, осторожно. Долго смотрела на кухню, на чашку, покрытую тонкой пылью. Потом — в комнату. Кровать не была застелена. Окно открыто, шторы чуть колыхались. Слабый сквозняк. В комнате пахло сыростью и ладаном.
Она сразу поняла, что что-то не так.
Дверь в ванную была закрыта изнутри. Джулия постучала.
— Таня?
Тишина.
Стукнула сильнее.
— Эй, ты дома?.. — голос задрожал. Уже не вопрос. Уже знание.
Толкнула плечом. Замок поддался. Скрежет, щелчок. Открылась. Медленно.
Пар. Вода. И… тишина.
