«В пять звонят в колокол, который висит на сломанном суку старого вяза против дома, мы бежим мыть руки и собираемся к обеду...» — вспоминал сын писателя Илья Толстой. «Со временем дерево разрослось, стало могучим и развесистым, но дуплистым и кривым, а колокол наполовину врос в древесину ствола».
«В пять звонят в колокол, который висит на сломанном суку старого вяза против дома, мы бежим мыть руки и собираемся к обеду...» — вспоминал сын писателя Илья Толстой. «Со временем дерево разрослось, стало могучим и развесистым, но дуплистым и кривым, а колокол наполовину врос в древесину ствола».
«Одна из главных прелестей верховой езды, в особенности в моих летах, состоит в том, что молодость и энергия лошади, которых у тебя самого нет, как будто передается тебе. Ты олицетворяешь себя в лошади. Она с такой силой и гордостью выступает, а тебе кажется, что это ты такой молодец».
«Если меня и ненавидят, не зная меня, многие, как много людей не по заслугам любят меня. Люди, которые по своим quasi-религиозным взглядам, которые я разрушаю, должны бы были ненавидеть, любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и т. п., которые им кажутся очень важными».
«Гордые мечты мои об этой „Азбуке“ вот какие: по этой „Азбуке“ только будут учиться два поколения русских всех детей от царских до мужицких, и первые впечатления поэтические получат из неё, и что, написав эту „Азбуку“», мне можно будет спокойно умереть».
«Издавая „Войну и мир“, я знал, что она исполнена недостатков, но знал, что она будет иметь тот самый успех, какой она имела, а теперь вижу очень мало недостатков в Азбуке и не жду успеха, именно того, который должна иметь учебная книга».
