Radio Filipp Dzyadko
22.04.202508:32
Чехов поздравляет с Пасхой, рассказывает о своем романе (!), жалуется на хабур-чабуру и говорит о том, что такое норма жизни. А еще о том, что бывают критики-глупцы (да!). Я присоединяюсь ко всему, особенно к сбыче ваших желаний.
«Христос воскрес, милый и дорогой Алексей Николаевич! Поздравляю Вас и всех Ваших и желаю всего, всего хорошего, а главное — чтобы исполнялись желания хороших людей.
Давно уж я Вам не писал! Всё ждал, что Вы приедете в Москву, — об этом писал мне Свободин, но Вы не приехали и обманули мои ожидания. Я с удовольствием побеседовал бы с Вами. А поговорить есть о чем. У меня в последнее время скопилось в голове столько хабур-чабуру и такая в моем нутре идет пертурбация, что хватило бы материала на сто бесед. Надоел бы я Вам, утомил бы — Вы это предчувствовали и не приехали.
[…]
Человек я малодушный, не умею смотреть прямо в глаза обстоятельствам, и поэтому Вы мне поверите, если я скажу Вам, что я буквально не в состоянии работать. Вот уж три недели, как я не напасал ни одной строки, перезабыл все свои сюжеты и не думаю ни о чем таком, что было бы для Вас интересно. Скучен я до безобразия.
Роман значительно подвинулся вперед и сел на мель в ожидании прилива. Посвящаю его Вам — об этом я уже писал. В основу сего романа кладу я жизнь хороших людей, их лица, дела, слова, мысли и надежды; цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы. Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь — мы не знаем. Буду держаться той рамки, которая ближе сердцу и уже испытана людями посильнее и умнее меня. Рамка эта — абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, чёрта, свобода от страстей и проч.
[…]
Будьте здоровы, счастливы и покойны духом.
Душевно преданный
А. Чехов.
Поклонитесь Анне Михайловне. Фельетон Буренина местами смешон, но в общем мелочен. Надоела мне критика. Когда я читаю критику, то прихожу в некоторый ужас: неужели на земном шаре так мало умных людей, что даже критики писать некому? Удивительно всё глупо, мелко и лично до пошлости. А на критику «Северного вестника» просто не глядел бы. Мне даже начинает временами казаться, что критики у нас оттого нет, что она не нужна, как не нужна беллетристика (современная, конечно)».
Антон Чехов — Алексею Плещееву, апрель 1889 года.
«Христос воскрес, милый и дорогой Алексей Николаевич! Поздравляю Вас и всех Ваших и желаю всего, всего хорошего, а главное — чтобы исполнялись желания хороших людей.
Давно уж я Вам не писал! Всё ждал, что Вы приедете в Москву, — об этом писал мне Свободин, но Вы не приехали и обманули мои ожидания. Я с удовольствием побеседовал бы с Вами. А поговорить есть о чем. У меня в последнее время скопилось в голове столько хабур-чабуру и такая в моем нутре идет пертурбация, что хватило бы материала на сто бесед. Надоел бы я Вам, утомил бы — Вы это предчувствовали и не приехали.
[…]
Человек я малодушный, не умею смотреть прямо в глаза обстоятельствам, и поэтому Вы мне поверите, если я скажу Вам, что я буквально не в состоянии работать. Вот уж три недели, как я не напасал ни одной строки, перезабыл все свои сюжеты и не думаю ни о чем таком, что было бы для Вас интересно. Скучен я до безобразия.
Роман значительно подвинулся вперед и сел на мель в ожидании прилива. Посвящаю его Вам — об этом я уже писал. В основу сего романа кладу я жизнь хороших людей, их лица, дела, слова, мысли и надежды; цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы. Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь — мы не знаем. Буду держаться той рамки, которая ближе сердцу и уже испытана людями посильнее и умнее меня. Рамка эта — абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, чёрта, свобода от страстей и проч.
[…]
Будьте здоровы, счастливы и покойны духом.
Душевно преданный
А. Чехов.
Поклонитесь Анне Михайловне. Фельетон Буренина местами смешон, но в общем мелочен. Надоела мне критика. Когда я читаю критику, то прихожу в некоторый ужас: неужели на земном шаре так мало умных людей, что даже критики писать некому? Удивительно всё глупо, мелко и лично до пошлости. А на критику «Северного вестника» просто не глядел бы. Мне даже начинает временами казаться, что критики у нас оттого нет, что она не нужна, как не нужна беллетристика (современная, конечно)».
Антон Чехов — Алексею Плещееву, апрель 1889 года.
09.04.202519:10
Вышла книга, которую я придумал и составил вместе с Ириной Щербаковой и Еленой Жемковой.
Это сборник статей европейских интеллектуалов об исторической памяти и о том, какую роль может играть «Мемориал» в новом мире. О том, как знание о трудном прошлом может нам помочь сегодня и в будущем. О том, что можно ликвидировать организацию. Но невозможно ликвидировать память. И «Мемориал» продолжает свою работу.
Она называется «Memorial: Erinnern ist Widerstand». Память – это сопротивление. Мне кажется, она получилась очень яростная, очень горькая, очень сильная. И в ней есть предложение растерянному миру.
«Иногда кажется, что сегодня сильны только грубые выкрики, которые обращаются к низменным потребностям человека. Их звук делается все громче, ты должен быть оглушенным и остервенелым.
Но это значит, что важно прорваться сквозь этот шум. Слышать другие голоса, давать им больше пространства для жизни».
Герта Мюллер, Джонатан Литтелл, Адам Михник, Томас Венцлова, Энн Аппельбаум, Светлана Алексиевич и другие авторы сборника рассказывают истории о сопротивлении тоталитаризму, пишут о российских гражданах, которые выступают против путинизма по обе стороны границы. И говорят, что сегодня дает им надежду, несмотря ни на что.
Никогда не думал, что буду составителем книги, в которой будут тексты трех нобелевских лауреатов! Но для меня особенно ценно, что в сборнике приняли участие два выдающихся украинских автора – Мирослав Маринович и Всеволод Речицкий.
Пусть у этого яростного сборника будет счастливая судьба и эта книга хотя бы чуть-чуть приблизится к своей цели.
Это сборник статей европейских интеллектуалов об исторической памяти и о том, какую роль может играть «Мемориал» в новом мире. О том, как знание о трудном прошлом может нам помочь сегодня и в будущем. О том, что можно ликвидировать организацию. Но невозможно ликвидировать память. И «Мемориал» продолжает свою работу.
Она называется «Memorial: Erinnern ist Widerstand». Память – это сопротивление. Мне кажется, она получилась очень яростная, очень горькая, очень сильная. И в ней есть предложение растерянному миру.
«Иногда кажется, что сегодня сильны только грубые выкрики, которые обращаются к низменным потребностям человека. Их звук делается все громче, ты должен быть оглушенным и остервенелым.
Но это значит, что важно прорваться сквозь этот шум. Слышать другие голоса, давать им больше пространства для жизни».
Герта Мюллер, Джонатан Литтелл, Адам Михник, Томас Венцлова, Энн Аппельбаум, Светлана Алексиевич и другие авторы сборника рассказывают истории о сопротивлении тоталитаризму, пишут о российских гражданах, которые выступают против путинизма по обе стороны границы. И говорят, что сегодня дает им надежду, несмотря ни на что.
Никогда не думал, что буду составителем книги, в которой будут тексты трех нобелевских лауреатов! Но для меня особенно ценно, что в сборнике приняли участие два выдающихся украинских автора – Мирослав Маринович и Всеволод Речицкий.
Пусть у этого яростного сборника будет счастливая судьба и эта книга хотя бы чуть-чуть приблизится к своей цели.
05.04.202516:19
Девушка сидит вечером дома за столом. Перед ней — много-много конфет, зубные щетки, всякая химоза, хлебцы, шоколад, орехи, сухофрукты и маленькие домашние весы. Она кладет по одной конфете на весы и записывает: 200 грамм, 300 грамм, а эти слишком тяжелые, эти (Витя извини) я сама съем. Чтобы было веселее, Женя слушает музыку. Вот сейчас играет The Passenger Игги Попа. Чтобы посылку приняли в тюрьме, она должна быть не больше 20 килограмм.
Девушку зовут Женя Кулакова. Она живет на два города: в Петербурге — ее работа и дом, в Оренбургской колонии — ее возлюбленный, политзаключенный Витя Филинков. Они собираются пожениться, и за месяц до свадьбы Женя начинает вести аудиодневник: «Чувствую себя довольно странно — легально разговариваю сама с собой».
Из этого аудиодневника и этой истории получился подкаст, который меня совершенно потряс. Он вышел на «Медиазоне». Невероятный документальный роман. Формулировать почему — только портить.
В нем говорится: «Витя, крепанись немного». Или: «У меня такое самочувствие, которое называется "глаза на мокром месте"». Или: «Пойду в бассейн выплывывать страхи, тревоги, переживания и прочие гадости».
Сам этот подкаст — такой бассейн для того, кто его слушает. Даже не страшная система, а мелочи тюремного быта, которые влезают и стараются съесть «нормальную жизнь». Постоянный страх, что Вите добавят еще годы тюрьмы или случится что-то ужасное. Стекло, которое все время разделяет, 20 килограмм, которых всегда не хватает. В нескольких эпизодах помещается огромная вселенная. В ней нет только одного, чего казалось бы не может не быть в такой истории, — ненависти. Наверное, потому что есть даже не любовь, а какая-то тайна любви.
Подкаст и все обстоятельства, которые в нем рассказаны, ходят вокруг этой тайны, служат рамкой для нее. И эта тайна, и любовь здесь такие, что хватает и слушателю.
Кроме самой Жени, этот подкаст делала большая команда, мои друзья Мика Голубовский, Дима Перевозчиков, Андрей Борзенко. «Медиазона».
Вчера я подписался на «Медиазону». Вы, конечно, знаете, это сайт о самом важном, что происходит с Россией, о человеке, о войне, о репрессиях. Например, они считают число потерь российской армии и рассказывают о политических судах. Репортажи, новости, исследования, подкасты, видео, много всего.
В медиа я больше всего ценю интонацию. «Медиазона» рассказывает о страшных вещах, но делает это так, что оставляет читателю пространство для жизни. Аудитория для них — не ресурс, а собеседник.
Вы, наверное, слышали, они скоро могут исчезнуть. В смысле закроется «Медиазона». Потому что у них кончаются деньги. Им нужно <strike>20 килограмм</strike> 5000 тысяч подписок.
Разработчица «Медиазоны» Саша придумала звездное небо для тех, кто сможет сделать донат: у этих людей будет своя звезда, которой можешь выбрать имя. И если донатов будет много, получится звездное небо с множеством историй.
Я знаю, что люди подписываются на «Медиазону», чтобы чувствовать себя частью этого звездного неба, чтобы знать, что они не одни в ежедневном ужасе, а участники деятельного ответа ему. Просто чтобы крепануться немного.
Или в благодарность за то, что выходят такие волшебные вещи, как подкаст «Длительное свидание».
Кстати, знаете что? Женя Кулакова и Витя Филинков поженились. Они на свободе и – вместе.
Девушку зовут Женя Кулакова. Она живет на два города: в Петербурге — ее работа и дом, в Оренбургской колонии — ее возлюбленный, политзаключенный Витя Филинков. Они собираются пожениться, и за месяц до свадьбы Женя начинает вести аудиодневник: «Чувствую себя довольно странно — легально разговариваю сама с собой».
Из этого аудиодневника и этой истории получился подкаст, который меня совершенно потряс. Он вышел на «Медиазоне». Невероятный документальный роман. Формулировать почему — только портить.
В нем говорится: «Витя, крепанись немного». Или: «У меня такое самочувствие, которое называется "глаза на мокром месте"». Или: «Пойду в бассейн выплывывать страхи, тревоги, переживания и прочие гадости».
Сам этот подкаст — такой бассейн для того, кто его слушает. Даже не страшная система, а мелочи тюремного быта, которые влезают и стараются съесть «нормальную жизнь». Постоянный страх, что Вите добавят еще годы тюрьмы или случится что-то ужасное. Стекло, которое все время разделяет, 20 килограмм, которых всегда не хватает. В нескольких эпизодах помещается огромная вселенная. В ней нет только одного, чего казалось бы не может не быть в такой истории, — ненависти. Наверное, потому что есть даже не любовь, а какая-то тайна любви.
Подкаст и все обстоятельства, которые в нем рассказаны, ходят вокруг этой тайны, служат рамкой для нее. И эта тайна, и любовь здесь такие, что хватает и слушателю.
Кроме самой Жени, этот подкаст делала большая команда, мои друзья Мика Голубовский, Дима Перевозчиков, Андрей Борзенко. «Медиазона».
Вчера я подписался на «Медиазону». Вы, конечно, знаете, это сайт о самом важном, что происходит с Россией, о человеке, о войне, о репрессиях. Например, они считают число потерь российской армии и рассказывают о политических судах. Репортажи, новости, исследования, подкасты, видео, много всего.
В медиа я больше всего ценю интонацию. «Медиазона» рассказывает о страшных вещах, но делает это так, что оставляет читателю пространство для жизни. Аудитория для них — не ресурс, а собеседник.
Вы, наверное, слышали, они скоро могут исчезнуть. В смысле закроется «Медиазона». Потому что у них кончаются деньги. Им нужно <strike>20 килограмм</strike> 5000 тысяч подписок.
Разработчица «Медиазоны» Саша придумала звездное небо для тех, кто сможет сделать донат: у этих людей будет своя звезда, которой можешь выбрать имя. И если донатов будет много, получится звездное небо с множеством историй.
Я знаю, что люди подписываются на «Медиазону», чтобы чувствовать себя частью этого звездного неба, чтобы знать, что они не одни в ежедневном ужасе, а участники деятельного ответа ему. Просто чтобы крепануться немного.
Или в благодарность за то, что выходят такие волшебные вещи, как подкаст «Длительное свидание».
Кстати, знаете что? Женя Кулакова и Витя Филинков поженились. Они на свободе и – вместе.
01.04.202515:27
Сегодня день памяти драматурга и первоооткрывателя Михаила Угарова. Сооснователя Театра.doc. Были и раньше намеки, но сейчас очевидно — это был человек великий. Я у него однажды брал интервью для нашего проекта «Лучший из миров». Был классный разговор, о важности тупиков и о необходимости разрушать границы.
Я был на отпевании в храме Святой Троицы в Хохлах у отца Алексея Уминского. И когда после все вышли из церкви, вся улица аплодисментами провожала этого храброго человека.
Вот несколько цитат Михаила Угарова.
«Человек имеет право на отсутствие точки зрения (это надо в Права человека записать). Как приятно — не иметь мнения, быть „не в курсе и не в материале“».
«Что такое психологическая пьеса? На мой взгляд, драма должна описывать мир невидимый. А она берет мир этот, видимый, и за это я ее не люблю. Вот у Коляды бывают куски „невидимого“ мира, хотя он пытается описывать видимый. У Володина есть „провалы“ (в высоком, хорошем смысле) в иррациональность. Я страдаю, что русский психологический театр превратился в театр рациональный. Нет больше психологического театра!»
«Пьесы Шекспира идут веками, но он себе не ставил такую задачу, это уже последующее время само определило. Глупо писать пьесу на века и ставить спектакли надолго».
«В детском саду меня кусала одна девочка, то за плечо, то за руку. Я плакал.
Взрослым я приехал в Архангельск и встретил ее на улице.
— Зачем ты меня кусала?
— Я была влюблена».
Эти цитаты из суперканала «Михаил Угаров каждый день», спасибо ему.
Я был на отпевании в храме Святой Троицы в Хохлах у отца Алексея Уминского. И когда после все вышли из церкви, вся улица аплодисментами провожала этого храброго человека.
Вот несколько цитат Михаила Угарова.
«Человек имеет право на отсутствие точки зрения (это надо в Права человека записать). Как приятно — не иметь мнения, быть „не в курсе и не в материале“».
«Что такое психологическая пьеса? На мой взгляд, драма должна описывать мир невидимый. А она берет мир этот, видимый, и за это я ее не люблю. Вот у Коляды бывают куски „невидимого“ мира, хотя он пытается описывать видимый. У Володина есть „провалы“ (в высоком, хорошем смысле) в иррациональность. Я страдаю, что русский психологический театр превратился в театр рациональный. Нет больше психологического театра!»
«Пьесы Шекспира идут веками, но он себе не ставил такую задачу, это уже последующее время само определило. Глупо писать пьесу на века и ставить спектакли надолго».
«В детском саду меня кусала одна девочка, то за плечо, то за руку. Я плакал.
Взрослым я приехал в Архангельск и встретил ее на улице.
— Зачем ты меня кусала?
— Я была влюблена».
Эти цитаты из суперканала «Михаил Угаров каждый день», спасибо ему.
29.03.202514:20
У стихов есть странное свойство. Они возвращаются и выскакивают на тебя в неожиданные моменты. При резком повороте плеча, за мытьем посуды, при судорожном, конечно, поиске ключа. Они возвращаются всегда и действуют заново — как написанные сейчас.
Например, вот эти — Станислава Красовицкого, которые я публиковал в январе:
Не садись удобнее,
А скажи безумию:
Ничего подобного,
Ничего подобного.
Об этом же их эффекте мне написала Настя Муяссарова, глава смм Arzamas и волшебный помощник и этого телеграм-канала:
«поначалу кажется, что вроде ничего такого в этих словах нет, а потом доходит, насколько сильное действие описано».
Однажды Красовицкий рассказал, как стал писать совсем новые стихи:
«Я перевернул по вертикали все, что у меня было, и они иначе стали звучать, звуки расположились по-другому».
Этот подход стоит иногда применять ко всему на свете, не садиться удобнее. И помогают в этом как раз стихи.
Например, вот эти — Станислава Красовицкого, которые я публиковал в январе:
Не садись удобнее,
А скажи безумию:
Ничего подобного,
Ничего подобного.
Об этом же их эффекте мне написала Настя Муяссарова, глава смм Arzamas и волшебный помощник и этого телеграм-канала:
«поначалу кажется, что вроде ничего такого в этих словах нет, а потом доходит, насколько сильное действие описано».
Однажды Красовицкий рассказал, как стал писать совсем новые стихи:
«Я перевернул по вертикали все, что у меня было, и они иначе стали звучать, звуки расположились по-другому».
Этот подход стоит иногда применять ко всему на свете, не садиться удобнее. И помогают в этом как раз стихи.
25.03.202516:54
На книгу Radio Vladimir вышла рецензия – в газете Le Monde:
«Récit très humain sur cette autre Russie pleine d’espérance» (в кривом переводе - «Очень человечный рассказ о другой России, которая наполнена надеждой»).
Текст написал Бенжамен Кенелль, журналист, который работал в России больше двадцати лет, а в январе был лишен аккредитации и выдворен из страны (впервые с 1957 года Le Monde осталась без собственного корреспондента в Москве).
Спасибо, Бенжамен!
«Récit très humain sur cette autre Russie pleine d’espérance» (в кривом переводе - «Очень человечный рассказ о другой России, которая наполнена надеждой»).
Текст написал Бенжамен Кенелль, журналист, который работал в России больше двадцати лет, а в январе был лишен аккредитации и выдворен из страны (впервые с 1957 года Le Monde осталась без собственного корреспондента в Москве).
Спасибо, Бенжамен!
Кайра бөлүшүлгөн:
Radio Filipp Dzyadko
12.04.202512:29
Болеешь, чувствуешь – конец близок. Умираешь. Запеленали тебя, все ок, все ясно. Расположился относильно неплохо. Дрёма в грунте, негромкий мрак. И тут – вдруг, внезапно! «Выйди, вон».
Здравствуйте, приехали. А что делать? Встаешь, выползаешь из пещеры весь в пеленах, прыгаешь в них, на свет, к свету, к новой своей жизни.
«Лазарь! выйди вон!».
Зачем, почему, уже вроде все устроилось, решилось, не надо уже волноваться и действовать. Но нет, видно нельзя никак.
Важнейший день, который каждый год снова, слава Богу, случается. Много рассказов о том, что Лазарь из Вифании делал после Воскрешения. И как приплыл на остров Кипр в компании в будущем святых Максимина и Келидония на лодке без вёсел. И как прожил ещё 30 лет и был епископом Китийским на Кипре. И как Мария, Богородица, его там навестила и подарила омофор (ленту на облачение). И как он с Марией Магдалиной поехал в Марсель и принёс туда христианство. И как называли его «Лазарь Четверодневный, друг Христов».
И как момент обретения им новой жизни написал Джотто на моей любимой фреске. Вот на этой. И как ты – а не только Лазарь – каждый день можешь сбросить пелена и выйти из своей могилы и жить новую жизнь. И как, даже если ты не знаешь зачем тебе эта новая каждый день жизнь дана, ты должен действовать, а потом поймешь. Или не поймешь, но поможешь кому-то, кто узнает о том, что ты начал новую жизнь - каждый день.
И про лодку без весел, друг.
Здравствуйте, приехали. А что делать? Встаешь, выползаешь из пещеры весь в пеленах, прыгаешь в них, на свет, к свету, к новой своей жизни.
«Лазарь! выйди вон!».
Зачем, почему, уже вроде все устроилось, решилось, не надо уже волноваться и действовать. Но нет, видно нельзя никак.
Важнейший день, который каждый год снова, слава Богу, случается. Много рассказов о том, что Лазарь из Вифании делал после Воскрешения. И как приплыл на остров Кипр в компании в будущем святых Максимина и Келидония на лодке без вёсел. И как прожил ещё 30 лет и был епископом Китийским на Кипре. И как Мария, Богородица, его там навестила и подарила омофор (ленту на облачение). И как он с Марией Магдалиной поехал в Марсель и принёс туда христианство. И как называли его «Лазарь Четверодневный, друг Христов».
И как момент обретения им новой жизни написал Джотто на моей любимой фреске. Вот на этой. И как ты – а не только Лазарь – каждый день можешь сбросить пелена и выйти из своей могилы и жить новую жизнь. И как, даже если ты не знаешь зачем тебе эта новая каждый день жизнь дана, ты должен действовать, а потом поймешь. Или не поймешь, но поможешь кому-то, кто узнает о том, что ты начал новую жизнь - каждый день.
И про лодку без весел, друг.
08.04.202518:15
Давно не открывал «Дневники» Александра Шмемана. Всегда самое время:
«Всякий раз, что я вижу мужчину или женщину, идущих с покупками – значит, домой, я думаю – вот он или она идет домой, в свою настоящую жизнь. И мне делается хорошо, и они делаются мне какими-то близкими. Больше всего меня занимает – что делают люди, когда они "ничего не делают", то есть именно живут. И мне кажется, что только тогда решается их судьба, только тогда их жизнь становится важной».
«Всякий раз, что я вижу мужчину или женщину, идущих с покупками – значит, домой, я думаю – вот он или она идет домой, в свою настоящую жизнь. И мне делается хорошо, и они делаются мне какими-то близкими. Больше всего меня занимает – что делают люди, когда они "ничего не делают", то есть именно живут. И мне кажется, что только тогда решается их судьба, только тогда их жизнь становится важной».
04.04.202517:42
Что вам помогает? Новые ответы на «вопросы друзьям».
Я задал их прекрасной художнице и поэту Свете Ивановой. Это — ответ на вопрос «Воспоминание о каком человеке вас поддерживает?». Скоро опубликую все целиком.
«Меня, как ни странно, сейчас поддерживает не о каком-то конкретном человеке воспоминание, при том что значимых людей было всегда немало.
Когда мне надо поймать волну покоя и радости, я вспоминаю игроков в петанк в Люксембургском саду, хотя ни с кем из них не знакома, а просто не раз сидела и смотрела на них. Для меня это какой-то странный символ стабильности и нормальности и того, что все будет хорошо».
Я задал их прекрасной художнице и поэту Свете Ивановой. Это — ответ на вопрос «Воспоминание о каком человеке вас поддерживает?». Скоро опубликую все целиком.
«Меня, как ни странно, сейчас поддерживает не о каком-то конкретном человеке воспоминание, при том что значимых людей было всегда немало.
Когда мне надо поймать волну покоя и радости, я вспоминаю игроков в петанк в Люксембургском саду, хотя ни с кем из них не знакома, а просто не раз сидела и смотрела на них. Для меня это какой-то странный символ стабильности и нормальности и того, что все будет хорошо».
31.03.202511:52
«Это был невероятный зоопарк, но, может, и сила его была в этом. Всё живое уходило в диссидентство — не потому, что хотело, а потому, что его туда выталкивали: система отторгала любую независимую активность. Нонконформистское искусство уходило в диссидентство, авторская песня, независимое гуманитарное знание...
Так что да, диссидентское сообщество было кашей из самых разных ингредиентов, сотен компаний и идей. Но у этой каши была общая приправа — идея защиты прав человека».
Историк Александр Даниэль в своем интервью говорит, чем недовольный властью человек отличается от диссидента и о значении самоиронии. И показывает, что должно было случиться, чтобы не произошла война.
А еще объясняет, в чем смысл и сила тоста «За успех нашего безнадёжного дела».
Так что да, диссидентское сообщество было кашей из самых разных ингредиентов, сотен компаний и идей. Но у этой каши была общая приправа — идея защиты прав человека».
Историк Александр Даниэль в своем интервью говорит, чем недовольный властью человек отличается от диссидента и о значении самоиронии. И показывает, что должно было случиться, чтобы не произошла война.
А еще объясняет, в чем смысл и сила тоста «За успех нашего безнадёжного дела».
28.03.202514:53
У нас цветут розовые деревья
25.03.202509:31
Лет двадцать назад произошла удивительная история. Школьнице Соне поручили сделать интерпретацию античной темы в русской поэзии ХХ века. Соня выбрала историю Дидоны и Энея, а также стихи Ахматовой и Бродского.
Так случилось, что сочинение за нее написали Григорий Дашевский и Анатолий Найман (аааааа).
И вот спустя примерно двадцать лет текст этого сочинения публикует Анна Наринская, мама Сони. И это, как говорят, лучшее, что мы прочтем сегодня.
Вот бы у нас был такой учебник или просто «книга для чтения». Ни одной фразы, сказанной, потому что так нужно из-за какого-то госа или еще какой ерунды. Каждое слово нужно, потому что рассказывает историю. От двух человек к тебе лично.
Может быть, это и есть метод: просить великих читателей написать сочинение, выдавая себя за школьника. Как всегда, все самое удивительное рождается из соединения далековатых вещей и из радостного безвредного хулиганства.
И я могу отличить, кто из них писал какую часть (или так думаю), слышу их голоса.
Не буду тут цитировать финальную строчку этого сочинения, чтобы не было спойлера, в том смысле, чтобы не портить вам чтение. Она в сущности объясняет, почему нам нужны и Эней, и Дидона, и стихи – и сегодня, и всегда. Что они могут сделать.
А вы за Энея или Дидону?
Так случилось, что сочинение за нее написали Григорий Дашевский и Анатолий Найман (аааааа).
И вот спустя примерно двадцать лет текст этого сочинения публикует Анна Наринская, мама Сони. И это, как говорят, лучшее, что мы прочтем сегодня.
«Ахматова несколько раз меняла эпиграфы перед сонетом «Говорит Дидона». Один из них — строчка, сочиненная ею самой: «Ромео не было, Эней, конечно, был». Готового умереть ради возлюбленной Ромео в действительности не встретить. Распространенный тип мужчины — Эней, бросающий возлюбленную ради своих дел. Обычное его оправдание — окончательный эпиграф, выбранный Ахматовой из «Энеиды» в переводе Фета: «Против воли я твой, царица, берег покинул». Так объясняет он, встретившись в загробном царстве с тенью Дидоны, свой поступок: на то была воля богов».
«Это уже не частная история, а История с большой буквы. Мы читаем в ней общечеловеческую притчу. Ты получил от небес самый дорогой дар — любви. Ты променял его на дела: основание империи, её экономическое и военное процветание. Это считается самым великим на земле. Но твои флотилии — всего лишь всё более многочисленные стада. Твоя слава смешана с людской лестью. Потому что это земная слава».
«В понимании Энея-Бродского общественная деятельность гораздо важнее любви, тем более для человека с такой высокой целью, как у Энея. То, что он покидает Дидону, для него самого даже не жертва, а наоборот — освобождение. Любовь Дидоны — ещё одно приключение, произошедшее с ним по воле богов, одно из череды препятствий на пути к Риму, а буря, занесшая Энея в Карфаген, — случайность. Эней мысленно уже в Италии, и Дидоне его уже не вернуть. Он смотрит в окно и думает о приключениях, она — на него, размышляя о разлуке. Весь мир открыт ему, а для Дидоны он сузился до Энея. Её мир — складки его одежды».
Вот бы у нас был такой учебник или просто «книга для чтения». Ни одной фразы, сказанной, потому что так нужно из-за какого-то госа или еще какой ерунды. Каждое слово нужно, потому что рассказывает историю. От двух человек к тебе лично.
Может быть, это и есть метод: просить великих читателей написать сочинение, выдавая себя за школьника. Как всегда, все самое удивительное рождается из соединения далековатых вещей и из радостного безвредного хулиганства.
И я могу отличить, кто из них писал какую часть (или так думаю), слышу их голоса.
Не буду тут цитировать финальную строчку этого сочинения, чтобы не было спойлера, в том смысле, чтобы не портить вам чтение. Она в сущности объясняет, почему нам нужны и Эней, и Дидона, и стихи – и сегодня, и всегда. Что они могут сделать.
А вы за Энея или Дидону?
11.04.202517:26
Казад ай-мену! Николая Эппле признали иноагентом.
Три года назад Коля выложил в фейсбуке свой перевод проповеди, которую Льюис произнес осенью 1939 года в Оксфорде. Она называется «Ученость во время войны». Это очень мощный текст. Вот несколько цитат из него.
(Коля, о Элберет! Гилтониэль! Всегда, все прочее – пфф).
«Человеческая жизнь всегда протекала на краю пропасти. Человеческая культура всегда должна была существовать перед лицом чего-то бесконечно более важного, чем она сама. И если бы человек откладывал поиск знания и красоты до того времени, когда их ценность перестанет вызывать сомнения, этот поиск никогда бы не начался.
[…]
Никогда не имелось недостатка в убедительных основаниях для того, чтобы отложить всю «работу в сфере культуры» до тех пор, пока непосредственная опасность не перестанет быть актуальной, а та или иная вопиющая несправедливость не будет исправлена.
Но человечество давным-давно предпочло махнуть рукой на эти убедительные основания. Оно предпочло знание и красоту сейчас, не согласившись ждать подходящего момента, который никогда не настанет. Афины Перикла оставили нам не только Парфенон, но, и это очень важно, Надгробную речь. Насекомые, к примеру, предпочли иную стратегию – прежде всего искать сытого и благополучного существования и надежного укрытия, и они обрели то, к чему стремились.
Но с людьми все иначе. Они доказывали математические теоремы в осажденных городах, разрабатывали метафизические доказательства в тюремных камерах, шутили на эшафоте, спорили о новой поэме, штурмуя стены Квебека, и следили за прической в Фермопилах. Это не рисовка – такова наша природа.
[…]
Но больше всего, пожалуй, мы нуждаемся в глубоком знании прошлого. Не потому, что в прошлом есть какая-то особая магия, а потому, что будущее от нас сокрыто, а настоящему необходимо что-то противопоставить, чтобы напомнить, сколь многое из того, что кажется необразованному человеку само собой разумеющимся, не более чем врЕменное поветрие. Тот, кто жил в разных странах, не так легко обманется заблуждениями родной деревни; ученый жил в разных эпохах и потому куда более устойчив к тому потоку абсурда, который изливается со страниц газет и динамиков в его собственную эпоху.
Таким образом ученая жизнь для некоторых есть разновидность долга. Похоже, сейчас это ваш долг.
Я хорошо знаю, каким почти комичным может выглядеть несовпадение между нашими возвышенными стремлениями и задачами, которые приходится решать – например, зубря законы звуковых чередований в англо-саксонском языке или химические формулы. Но что-то похожее ожидает любого, кто следует своему призванию: так, молодой священник вдруг оказывается занят подготовкой чаепития для хора, а молодой офицер – отчетами за банки с вареньем. Слава Богу, что это так».
Три года назад Коля выложил в фейсбуке свой перевод проповеди, которую Льюис произнес осенью 1939 года в Оксфорде. Она называется «Ученость во время войны». Это очень мощный текст. Вот несколько цитат из него.
(Коля, о Элберет! Гилтониэль! Всегда, все прочее – пфф).
«Человеческая жизнь всегда протекала на краю пропасти. Человеческая культура всегда должна была существовать перед лицом чего-то бесконечно более важного, чем она сама. И если бы человек откладывал поиск знания и красоты до того времени, когда их ценность перестанет вызывать сомнения, этот поиск никогда бы не начался.
[…]
Никогда не имелось недостатка в убедительных основаниях для того, чтобы отложить всю «работу в сфере культуры» до тех пор, пока непосредственная опасность не перестанет быть актуальной, а та или иная вопиющая несправедливость не будет исправлена.
Но человечество давным-давно предпочло махнуть рукой на эти убедительные основания. Оно предпочло знание и красоту сейчас, не согласившись ждать подходящего момента, который никогда не настанет. Афины Перикла оставили нам не только Парфенон, но, и это очень важно, Надгробную речь. Насекомые, к примеру, предпочли иную стратегию – прежде всего искать сытого и благополучного существования и надежного укрытия, и они обрели то, к чему стремились.
Но с людьми все иначе. Они доказывали математические теоремы в осажденных городах, разрабатывали метафизические доказательства в тюремных камерах, шутили на эшафоте, спорили о новой поэме, штурмуя стены Квебека, и следили за прической в Фермопилах. Это не рисовка – такова наша природа.
[…]
Но больше всего, пожалуй, мы нуждаемся в глубоком знании прошлого. Не потому, что в прошлом есть какая-то особая магия, а потому, что будущее от нас сокрыто, а настоящему необходимо что-то противопоставить, чтобы напомнить, сколь многое из того, что кажется необразованному человеку само собой разумеющимся, не более чем врЕменное поветрие. Тот, кто жил в разных странах, не так легко обманется заблуждениями родной деревни; ученый жил в разных эпохах и потому куда более устойчив к тому потоку абсурда, который изливается со страниц газет и динамиков в его собственную эпоху.
Таким образом ученая жизнь для некоторых есть разновидность долга. Похоже, сейчас это ваш долг.
Я хорошо знаю, каким почти комичным может выглядеть несовпадение между нашими возвышенными стремлениями и задачами, которые приходится решать – например, зубря законы звуковых чередований в англо-саксонском языке или химические формулы. Но что-то похожее ожидает любого, кто следует своему призванию: так, молодой священник вдруг оказывается занят подготовкой чаепития для хора, а молодой офицер – отчетами за банки с вареньем. Слава Богу, что это так».
07.04.202516:14
Буду вестником хороших новостей. Наш корреспондент Йос ван Клеве из 1525 года рассказывает о Благовещении.
03.04.202518:12
Сегодня — Андрей Красулин
и Михаил Айзенберг
и Михаил Айзенберг
30.03.202511:13
Мой любимый Ивлин Во всю жизнь вел дневники. У него есть такая запись:
«Летопись моей жизни — это, по существу, перечень друзей».
Хорошая фраза для герба. Память о друзьях и есть память.
Интересно, что подобным образом построил свои воспоминания Евгений Шварц в «Телефонной книге» — через рассказ о людях, которые попали в его телефонную книжку:
«Мне страшно с недавних пор, что люди сложнейшего времени, под его давлением принимавшие или не принимавшие сложнейшие формы, менявшиеся незаметно для себя, или упорно не замечавшие перемен вокруг — исчезнут.
Нет, проще. Мне страшно, что все, что сейчас шумит и живет вокруг — умрет, и никто их и словом не помянет — живущих.
И это не вполне точно. Мне кажется, что любое живое лицо — это историческое лицо — и так далее, и так далее. Вот я и пишу, называя имена и фамилии исторических лиц».
И так же, как в дневниках Ивлина Во, в «Телефонной книге» Шварца создается рассказ об их авторах. И обе книги, которые прикидываются такими необязательными, занимаются одним – перечнем друзей, сохранением того, что шумит вокруг, памятью о живых лицах.
«Летопись моей жизни — это, по существу, перечень друзей».
Хорошая фраза для герба. Память о друзьях и есть память.
Интересно, что подобным образом построил свои воспоминания Евгений Шварц в «Телефонной книге» — через рассказ о людях, которые попали в его телефонную книжку:
«Мне страшно с недавних пор, что люди сложнейшего времени, под его давлением принимавшие или не принимавшие сложнейшие формы, менявшиеся незаметно для себя, или упорно не замечавшие перемен вокруг — исчезнут.
Нет, проще. Мне страшно, что все, что сейчас шумит и живет вокруг — умрет, и никто их и словом не помянет — живущих.
И это не вполне точно. Мне кажется, что любое живое лицо — это историческое лицо — и так далее, и так далее. Вот я и пишу, называя имена и фамилии исторических лиц».
И так же, как в дневниках Ивлина Во, в «Телефонной книге» Шварца создается рассказ об их авторах. И обе книги, которые прикидываются такими необязательными, занимаются одним – перечнем друзей, сохранением того, что шумит вокруг, памятью о живых лицах.
27.03.202516:11
«Правда, которая пробивается даже сквозь сомкнутые веки».
Ужасно, что эти восьмидесятилетние слова чувствуют себя сегодня разудалыми новобранцами, говорят о нас.
«Возможно ли, чтобы хоть один здравомыслящий немец, видевший это, хоть на час поверил, будто это правительство «хотело мира», что война была навязана ему и народу злокозненными врагами?
Какой смысл закрывать глаза на правду, которая пробивается даже сквозь сомкнутые веки: что в таких делах и картинах, во всем — всем без исключения, что происходило в Германии после прихода к власти этих ничтожеств, уже содержалась война?
Отобрать у народа свободу, вышибить из него дубинками всякую мысль о ней, на месте права посеять страх — но в качестве компенсации внушить чувство расового превосходства по отношению к меньшинству, которое вдобавок помечают позорным пятном на груди, с которым исполняют особые танцы унижения — ловкий трюк!»
Томас Манн. Слушай, Германия! Радиообращения 1940–1945 годов. Издательство Ивана Лимбаха, 2024.
Ужасно, что эти восьмидесятилетние слова чувствуют себя сегодня разудалыми новобранцами, говорят о нас.
«Возможно ли, чтобы хоть один здравомыслящий немец, видевший это, хоть на час поверил, будто это правительство «хотело мира», что война была навязана ему и народу злокозненными врагами?
Какой смысл закрывать глаза на правду, которая пробивается даже сквозь сомкнутые веки: что в таких делах и картинах, во всем — всем без исключения, что происходило в Германии после прихода к власти этих ничтожеств, уже содержалась война?
Отобрать у народа свободу, вышибить из него дубинками всякую мысль о ней, на месте права посеять страх — но в качестве компенсации внушить чувство расового превосходства по отношению к меньшинству, которое вдобавок помечают позорным пятном на груди, с которым исполняют особые танцы унижения — ловкий трюк!»
Томас Манн. Слушай, Германия! Радиообращения 1940–1945 годов. Издательство Ивана Лимбаха, 2024.
24.03.202518:36
Мама прислала веселую фотографию. Год, например, 1994-й. Я в берете и в выдающейся рубашке.
10.04.202519:33
Государственными праздниками должны быть дни рождения стихов. Этому стихотворению – двести лет.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи —
Храни меня, мой талисман.
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи —
Храни меня, мой талисман.
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
06.04.202513:53
Вчера я случайно купил одну старинную книгу. В ней сказано:
«Каждая из названных научных дисциплин воспринимает на своей пластинке лишь лучи одного цвета. Отчетливый результат может получиться лишь тогда, когда все пластинки дополняют друг друга. В контурах есть расхождения, картина получается в рисунке неясная. Но могут быть догадки».
Нам выпала редкая удача: мы можем увидеть другой мир сразу в нескольких измерениях. Это – картины Светы Ивановой, а это – ее стихи. Можно совместить эти пластинки. Понимание останется неполным, рисунок мира останется неясным. Но в случае с миром Светы Ивановой эта неясность и невозможность законченности – одни из ключевых свойств мира, который она создаёт. И можно попытаться его чуть-чуть увидеть.
Мне кажется, это мир прозрачности, общего дыхания и цветения. Мир растворения в воздухе, в празднике, в другом человеке, в горечи, в счастье. В мерцающих правилах этого мира – растворяться, но ускользнуть, раствориться, но ускользать.
Эпиграфом к одному ее стихотворению служит строчка Александра Введенского: «Кругом, возможно, Бог».
Кругом, возможно, никого.
Кругом, возможно, Ты.
Возможно, видно с высоты,
кому дышать легко.
Возможно, это я, я сам
взмываю к небесам,
как развязавшийся шнурок,
как запыхавшийся зверок,
глядящий вкось, кружащий вдоль,
снующий поперек.
В зазоре между до и после, между одним застывшим состоянием и другим и происходит все самое существенное, собственно, жизнь и разные ее приключения. Бег от определенности, благодаря которому все невозможно и все возможно.
Неслучайно частый герой стихотворений – бабочка, а частая техника картин – акварель. Ведь мы никогда не угадаем, где бабочка остановится, не поймём, где цвет, а где пауза, как устроены прозрачность и кружение. Из этого рождается что-то новое – заслуженное право на незнание. И потому возможность – увидеть сразу в-с-ё.
Ты любишь ли помнить? – весна была,
трамвай вылетал из-за угла,
взведенный, как курок,
искр бисер рассыпая –
десятки тысяч,
меча икру теней по водостокам
в увеличительное волн стекло,
как рыбина слепая,
а после в переулка кокон,
как гусеница, тёк,
угрюмо тычась.
Деревьев пенные бокалы
стояли судорожно алы,
глядело облако под током
и делало глоток,
и билось с птичьего полета
в оранжерейное светло,
где море шу – ,
море ме – ,
море ло –
до небосвода.
Время и в этих картинах, и в этих стихах часто как будто замерло. Вернее, замерло время того, кто нам показывает этот мир, потерявшегося наблюдателя. Как время последних дней каникул или время, когда ты запутался в чужих улицах, но уже не волнуешься из-за этого, когда нет никаких часовых стрелок, а все, что происходит, происходит как будто не совсем с тобой.
«Как будто» – надпись на одном из гербов этого мира, но в этом мире не может быть гербов, как и любой скучной определенности. Как не может быть иголки, которой пришпилена бабочка.
Может быть, возможна только такая определенность: «Все возможно». Внутри этого «возможно» и случается жизнь, помещается мир.
(«Ты любишь ли помнить? – весна была» – какая потрясающая строчка).
Из совмещения этих двух пластинок, лучей разных цветов угадываешь этот прозрачный до исчезания мир. И он бесконечно щадящ.
И не одинок. Возьмем еще одну пластинку – строчку из стихотворения Боратынского: «Я из племени духов». Герой Светы Ивановой из того же племени. И – как будто бы – на вопрос Боратынского «Как мне быть?» тоже отвечает: «Знаю: рай за их (облаков) волнами». И как у Леонида Аронзона, нам предлагается история мира противоположного быту, «истинный быт наш – рай».
И когда нужна волна покоя и радости, всегда с тобой игроки в петанк.
О том, что видишь при совмещении пластинок, подаренных нам Светой Ивановой, очень трудно написать. Но сегодня я думаю, что это – исследование скоротечности и молитва за нее.
«Каждая из названных научных дисциплин воспринимает на своей пластинке лишь лучи одного цвета. Отчетливый результат может получиться лишь тогда, когда все пластинки дополняют друг друга. В контурах есть расхождения, картина получается в рисунке неясная. Но могут быть догадки».
Нам выпала редкая удача: мы можем увидеть другой мир сразу в нескольких измерениях. Это – картины Светы Ивановой, а это – ее стихи. Можно совместить эти пластинки. Понимание останется неполным, рисунок мира останется неясным. Но в случае с миром Светы Ивановой эта неясность и невозможность законченности – одни из ключевых свойств мира, который она создаёт. И можно попытаться его чуть-чуть увидеть.
Мне кажется, это мир прозрачности, общего дыхания и цветения. Мир растворения в воздухе, в празднике, в другом человеке, в горечи, в счастье. В мерцающих правилах этого мира – растворяться, но ускользнуть, раствориться, но ускользать.
Эпиграфом к одному ее стихотворению служит строчка Александра Введенского: «Кругом, возможно, Бог».
Кругом, возможно, никого.
Кругом, возможно, Ты.
Возможно, видно с высоты,
кому дышать легко.
Возможно, это я, я сам
взмываю к небесам,
как развязавшийся шнурок,
как запыхавшийся зверок,
глядящий вкось, кружащий вдоль,
снующий поперек.
В зазоре между до и после, между одним застывшим состоянием и другим и происходит все самое существенное, собственно, жизнь и разные ее приключения. Бег от определенности, благодаря которому все невозможно и все возможно.
Неслучайно частый герой стихотворений – бабочка, а частая техника картин – акварель. Ведь мы никогда не угадаем, где бабочка остановится, не поймём, где цвет, а где пауза, как устроены прозрачность и кружение. Из этого рождается что-то новое – заслуженное право на незнание. И потому возможность – увидеть сразу в-с-ё.
Ты любишь ли помнить? – весна была,
трамвай вылетал из-за угла,
взведенный, как курок,
искр бисер рассыпая –
десятки тысяч,
меча икру теней по водостокам
в увеличительное волн стекло,
как рыбина слепая,
а после в переулка кокон,
как гусеница, тёк,
угрюмо тычась.
Деревьев пенные бокалы
стояли судорожно алы,
глядело облако под током
и делало глоток,
и билось с птичьего полета
в оранжерейное светло,
где море шу – ,
море ме – ,
море ло –
до небосвода.
Время и в этих картинах, и в этих стихах часто как будто замерло. Вернее, замерло время того, кто нам показывает этот мир, потерявшегося наблюдателя. Как время последних дней каникул или время, когда ты запутался в чужих улицах, но уже не волнуешься из-за этого, когда нет никаких часовых стрелок, а все, что происходит, происходит как будто не совсем с тобой.
«Как будто» – надпись на одном из гербов этого мира, но в этом мире не может быть гербов, как и любой скучной определенности. Как не может быть иголки, которой пришпилена бабочка.
Может быть, возможна только такая определенность: «Все возможно». Внутри этого «возможно» и случается жизнь, помещается мир.
(«Ты любишь ли помнить? – весна была» – какая потрясающая строчка).
Из совмещения этих двух пластинок, лучей разных цветов угадываешь этот прозрачный до исчезания мир. И он бесконечно щадящ.
И не одинок. Возьмем еще одну пластинку – строчку из стихотворения Боратынского: «Я из племени духов». Герой Светы Ивановой из того же племени. И – как будто бы – на вопрос Боратынского «Как мне быть?» тоже отвечает: «Знаю: рай за их (облаков) волнами». И как у Леонида Аронзона, нам предлагается история мира противоположного быту, «истинный быт наш – рай».
И когда нужна волна покоя и радости, всегда с тобой игроки в петанк.
О том, что видишь при совмещении пластинок, подаренных нам Светой Ивановой, очень трудно написать. Но сегодня я думаю, что это – исследование скоротечности и молитва за нее.
02.04.202514:49
Остро захотел позвонить Рубинштейну. ЛС. Даже придумал идиотский голос, которым начать разговор. И чтобы он ответил еще более дурацким. А потом бы он спросил про Берлин. И потом бы сказал, что приедет, если получится. Погуляем по любимому круглому парку, может, успеем к сакуре в цвету, покажу вам тот смешной магазин с театральным диким реквизитом, а я отведу тебя да не в музей, а в настоящую сосисочную. «Да-да-да». И про «девчонкам привет» скажет.
Взял я телефон в руки. Положил я телефон на место. И пошел сюда.
А он мне говорит на 113-й минуте: «Я здесь» (я за этими словами и пришел). И вдруг добавляет: «Ich bin hier».
Спасибо! Да-да-да.
Взял я телефон в руки. Положил я телефон на место. И пошел сюда.
А он мне говорит на 113-й минуте: «Я здесь» (я за этими словами и пришел). И вдруг добавляет: «Ich bin hier».
Спасибо! Да-да-да.
29.03.202518:46
Две цитаты для тех, кто приуныл. От самого, наверное, знаменитого атпрополога на свете Маргарет Мид. И попугай!
«Мы постоянно сталкиваемся с большими возможностями, которые блестяще маскируются под неразрешимые проблемы».
«Никогда не сомневайтесь, что небольшая группа вдумчивых, преданных делу людей может изменить мир. В действительности только так всегда и было».
«Мы постоянно сталкиваемся с большими возможностями, которые блестяще маскируются под неразрешимые проблемы».
«Никогда не сомневайтесь, что небольшая группа вдумчивых, преданных делу людей может изменить мир. В действительности только так всегда и было».
26.03.202517:08
Возвращение легенды. Что читать, смотреть и видеть.
Чтобы держать связь с людьми, которые разбросаны по всему свету, я прошу их ответить на несколько коротких вопросов. Перекличка. Так можно собраться за одним столом, правда, пока воображаемым. А однажды очень даже крепко стоящим на земле, то рядом с соснами, то недалеко от моря.
И еще это список необходимых рекомендаций.
Уже можно почитать ответы Ольги Седаковой, Сергея Гандлевского, Наума Клеймана, Александра Дельфинова, Леонида Федорова.
Сегодня – Николай Эппле, филолог, переводчик, писатель, исследователь трудной памяти и волшебной страны. Мы давно (и счастливо) знакомы, поэтому «ты» тут не амикошонство.
Какое стихотворение или цитату ты повторяешь себе?
«…жизнь — безмерно боле, чем quantum satis Бранда воли…»
В раннем студенчестве я услышал запись беседы Соломона Волкова с Бахтиным. Волков просит его прочесть что-нибудь наизусть, и он читает «Посвящение» к Фаусту по-немецки, что-то из «Цветов зла» Бодлера по-французски, а по-русски — «Сияла ночь» Фета и «Когда ты загнан и забит» Блока. Он так читал, что два последних стихотворения я выучил со слуха почти сразу — это строчка из Блока.
Расскажи, пожалуйста, чем ты сейчас занимаешься
Пытаюсь написать книгу о примирении, о том, как люди и общества выходят к свету после большого зла. И еще участвую в придумывании одной вещи, которая, возможно, спасет мир.
Посоветуй, какую книгу мне прочитать на этой неделе
«Назад в СССР» — сборник стихов о. Сергея Круглова.
Что тебе помогает, где ты находишь силы?
Любимые люди, в том числе маленькие дети, друзья и плавание.
Посоветуй, какой фильм посмотреть на этой неделе? Почему?
[В пятницу вышла последняя серия Severance! Какие могут быть варианты!!!] Nosferatu новый очень хорош, прямо очень. И в нем есть неспешность и светлое победительное отчаяние, очень отличается от обычного фона последнего времени.
Когда тебе лучше всего приходят идеи?
Когда я вечером перед сном выхожу на балкон и смотрю на спящий город, — и уже совсем поздно и работать и записывать идеи уже точно нет времени.
Назови, пожалуйста, картину, которую ты мне советуешь внимательно рассмотреть
«Вавилонская башня» Брейгеля. Это картина, которая рассказывает истории. Я был в Вене на выставке картин моего брата, который недавно решил стать художником и стал. И вспоминал, как впервые увидел ее в тамошнем Kunsthistorisches Museum — смотрел и не мог отойти, она не отпускала, все рассказывала и рассказывала.
Назови музыкальное произведение, которое советуешь мне послушать на этой неделе
«Не стой над душой, мама» с альбома БГ «Богрукиног». Или арию «Es ist wollbracht» из «Страстей по Иоанну» в исполнении Майкла Чанса, это в принципе лучшая музыка на земле, но лучше слушать это в Страстную пятницу.
Самое важное слово для тебя сегодня
Дружба. Это слово и эта вещь всегда были для меня одними из самых главных, и Льюиса моего я люблю, потому что он doctor amicitiae, учитель дружбы. Но сейчас, когда связи рвутся и мы оказываемся в совершенно новых краях, начинаешь ценить дружбу еще больше — хотя кажется, куда еще. Кстати, одно из важных недавних открытий: нет не только «дна», предела ничтожеству, но и «потолка» тоже нет — прекрасные вещи и люди в трудные времена пробивают потолок едва ли не чаще, чем дурные — дно.
Мысль, воспоминание о каком человеке тебя поддерживает?
О Григории Дашевском и о Льюисе Кэрролле.
Чтобы держать связь с людьми, которые разбросаны по всему свету, я прошу их ответить на несколько коротких вопросов. Перекличка. Так можно собраться за одним столом, правда, пока воображаемым. А однажды очень даже крепко стоящим на земле, то рядом с соснами, то недалеко от моря.
И еще это список необходимых рекомендаций.
Уже можно почитать ответы Ольги Седаковой, Сергея Гандлевского, Наума Клеймана, Александра Дельфинова, Леонида Федорова.
Сегодня – Николай Эппле, филолог, переводчик, писатель, исследователь трудной памяти и волшебной страны. Мы давно (и счастливо) знакомы, поэтому «ты» тут не амикошонство.
Какое стихотворение или цитату ты повторяешь себе?
«…жизнь — безмерно боле, чем quantum satis Бранда воли…»
В раннем студенчестве я услышал запись беседы Соломона Волкова с Бахтиным. Волков просит его прочесть что-нибудь наизусть, и он читает «Посвящение» к Фаусту по-немецки, что-то из «Цветов зла» Бодлера по-французски, а по-русски — «Сияла ночь» Фета и «Когда ты загнан и забит» Блока. Он так читал, что два последних стихотворения я выучил со слуха почти сразу — это строчка из Блока.
Расскажи, пожалуйста, чем ты сейчас занимаешься
Пытаюсь написать книгу о примирении, о том, как люди и общества выходят к свету после большого зла. И еще участвую в придумывании одной вещи, которая, возможно, спасет мир.
Посоветуй, какую книгу мне прочитать на этой неделе
«Назад в СССР» — сборник стихов о. Сергея Круглова.
Что тебе помогает, где ты находишь силы?
Любимые люди, в том числе маленькие дети, друзья и плавание.
Посоветуй, какой фильм посмотреть на этой неделе? Почему?
[В пятницу вышла последняя серия Severance! Какие могут быть варианты!!!] Nosferatu новый очень хорош, прямо очень. И в нем есть неспешность и светлое победительное отчаяние, очень отличается от обычного фона последнего времени.
Когда тебе лучше всего приходят идеи?
Когда я вечером перед сном выхожу на балкон и смотрю на спящий город, — и уже совсем поздно и работать и записывать идеи уже точно нет времени.
Назови, пожалуйста, картину, которую ты мне советуешь внимательно рассмотреть
«Вавилонская башня» Брейгеля. Это картина, которая рассказывает истории. Я был в Вене на выставке картин моего брата, который недавно решил стать художником и стал. И вспоминал, как впервые увидел ее в тамошнем Kunsthistorisches Museum — смотрел и не мог отойти, она не отпускала, все рассказывала и рассказывала.
Назови музыкальное произведение, которое советуешь мне послушать на этой неделе
«Не стой над душой, мама» с альбома БГ «Богрукиног». Или арию «Es ist wollbracht» из «Страстей по Иоанну» в исполнении Майкла Чанса, это в принципе лучшая музыка на земле, но лучше слушать это в Страстную пятницу.
Самое важное слово для тебя сегодня
Дружба. Это слово и эта вещь всегда были для меня одними из самых главных, и Льюиса моего я люблю, потому что он doctor amicitiae, учитель дружбы. Но сейчас, когда связи рвутся и мы оказываемся в совершенно новых краях, начинаешь ценить дружбу еще больше — хотя кажется, куда еще. Кстати, одно из важных недавних открытий: нет не только «дна», предела ничтожеству, но и «потолка» тоже нет — прекрасные вещи и люди в трудные времена пробивают потолок едва ли не чаще, чем дурные — дно.
Мысль, воспоминание о каком человеке тебя поддерживает?
О Григории Дашевском и о Льюисе Кэрролле.
Медиа контентке кире албай жатабыз
24.03.202511:36
Стоит сказать спасибо этому дню уже за то, что в этот день родился поэт Леонид Аронзон (1939 – 1970).
Предлагаю сегодня прочитать несколько, совсем разных, его стихотворений и слов (как он говорит, «слова заполнились молчаньем»). Еще одно – тут. А вообще, март должен быть объявлен месяцем Аронзона.
***
Ещё в утренних туманах
твои губы молодые.
Твоя плоть богоуханна,
как сады и как плоды их.
Я стою перед тобою,
как лежал бы на вершине
той горы, где голубое
долго делается синим.
Что счастливее, чем садом
быть в саду? И утром – утром?
И какая это радость
день и вечность перепутать!
***
Возвращается осень в апреле на те же мосты,
дымный воздух звенит над мостами тугой тетивой,
гонит ветер меня вдоль каналов и улиц пустых,
гонит утренний пар освещенную рябь мостовой.
Я один на один, никого в полутемной игре,
никого на мосту, никого за щитами реклам,
запах первых цветов мне приносит балтийский борей,
ускользая шумит вдоль газонов слепая река.
Вьется праздничный сор, всюду след голубых кораблей,
я вернулся сюда, я вернулся — вот родина вся:
угасающий город и медленный свет фонарей,
вдоль туманных газонов я к вам возвращаюсь, друзья!
Я вернулся сюда, в тридевятую даль от себя,
я вернулся, как листья навеки прошедших дождей,
я вернулся один, от последнего дня отступя
на десятки мостов, переездов, реклам, площадей.
Исчезающих жизней ловлю молодые следы.
Вот уж скоро дома, я слежу их в сыром тупике,
мной утраченный день ускользает за рябью воды,
словно нищий кораблик по пасмурно-сонной реке.
Ближe cтeны дoмoв, ближe дымнaя гopeчь утpaт,
oгoляeт вecнa пpoшлoгoднeй тpaвы пepeгнoй,
тянут вeтви caды зa жeлeзныe пики oгpaд,
город тихо стоит как открытое настежь окно.
Кто-то гасит огни, вслед за ранним трамваем — покой,
между стен — пустота, как безудержный птицы полет,
между впадин дворов, за карниз зацепившись рукой
повисает тоска, как вернувшейся осени плод.
Я вернулся, друзья, по невсплывшему городу к вам
вслед за ранним трамваем, стекавшим, как капля с окна,
так прислушайтесь все к перерезанным страхом звонкам,
так прислушайтесь все к колокольному звону звонка!
***
Утро
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел венчает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там – душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом
Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!
***
Хорошо гулять по небу,
что за небо! что за ним?
Никогда я в жизни не был
так красив и так любим!
Тело ходит без опоры,
всюду голая Юнона,
и музыка, нет которой,
и сонет несочиненный!
Хорошо гулять по небу,
босиком, для моциона.
Хорошо гулять по небу,
вслух читая Аронзона.
***
«Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, но станет ещё определённее как выражение мироощущения, противоположного быту. Тот быт, которым мы живём, – искусственен, истинный быт наш – рай, и если бы не бесконечные опечатки взаимоотношений – несправедливые и тупые, – жизнь не уподобилась бы, а была бы раем».
Предлагаю сегодня прочитать несколько, совсем разных, его стихотворений и слов (как он говорит, «слова заполнились молчаньем»). Еще одно – тут. А вообще, март должен быть объявлен месяцем Аронзона.
***
Ещё в утренних туманах
твои губы молодые.
Твоя плоть богоуханна,
как сады и как плоды их.
Я стою перед тобою,
как лежал бы на вершине
той горы, где голубое
долго делается синим.
Что счастливее, чем садом
быть в саду? И утром – утром?
И какая это радость
день и вечность перепутать!
***
Возвращается осень в апреле на те же мосты,
дымный воздух звенит над мостами тугой тетивой,
гонит ветер меня вдоль каналов и улиц пустых,
гонит утренний пар освещенную рябь мостовой.
Я один на один, никого в полутемной игре,
никого на мосту, никого за щитами реклам,
запах первых цветов мне приносит балтийский борей,
ускользая шумит вдоль газонов слепая река.
Вьется праздничный сор, всюду след голубых кораблей,
я вернулся сюда, я вернулся — вот родина вся:
угасающий город и медленный свет фонарей,
вдоль туманных газонов я к вам возвращаюсь, друзья!
Я вернулся сюда, в тридевятую даль от себя,
я вернулся, как листья навеки прошедших дождей,
я вернулся один, от последнего дня отступя
на десятки мостов, переездов, реклам, площадей.
Исчезающих жизней ловлю молодые следы.
Вот уж скоро дома, я слежу их в сыром тупике,
мной утраченный день ускользает за рябью воды,
словно нищий кораблик по пасмурно-сонной реке.
Ближe cтeны дoмoв, ближe дымнaя гopeчь утpaт,
oгoляeт вecнa пpoшлoгoднeй тpaвы пepeгнoй,
тянут вeтви caды зa жeлeзныe пики oгpaд,
город тихо стоит как открытое настежь окно.
Кто-то гасит огни, вслед за ранним трамваем — покой,
между стен — пустота, как безудержный птицы полет,
между впадин дворов, за карниз зацепившись рукой
повисает тоска, как вернувшейся осени плод.
Я вернулся, друзья, по невсплывшему городу к вам
вслед за ранним трамваем, стекавшим, как капля с окна,
так прислушайтесь все к перерезанным страхом звонкам,
так прислушайтесь все к колокольному звону звонка!
***
Утро
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел венчает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там – душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом
Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!
***
Хорошо гулять по небу,
что за небо! что за ним?
Никогда я в жизни не был
так красив и так любим!
Тело ходит без опоры,
всюду голая Юнона,
и музыка, нет которой,
и сонет несочиненный!
Хорошо гулять по небу,
босиком, для моциона.
Хорошо гулять по небу,
вслух читая Аронзона.
***
«Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, но станет ещё определённее как выражение мироощущения, противоположного быту. Тот быт, которым мы живём, – искусственен, истинный быт наш – рай, и если бы не бесконечные опечатки взаимоотношений – несправедливые и тупые, – жизнь не уподобилась бы, а была бы раем».
Көрсөтүлдү 1 - 24 ичинде 59
Көбүрөөк функцияларды ачуу үчүн кириңиз.