Ночь опустилась на город, как тонкая паутинка чёрного льда сковывает в луже замерзающую воду. Воздух стал колок и чист, медленно, на глазах наполняясь кристаллической взвесью холодного неона фонарей и запахом ежесекундно остывающей брусчатки.
Появилось чувство, будто где-то в разливающейся синеве над засыпающим городом плещутся две огромные древние эфирные рыбы.
Улицы в темноте начали сплетаться в узор, логика которого будет понятна лишь архитекторам этого места, или тем, кто давно смирился с невозможностью из него выбраться.
По этой геометрии (или гематрии?) теней осторожно пробирается она. Хрупкая фигурка в тонком пальто, силуэт, вырезанный из самой ткани ночи маникюрными ножницами. В руке она сжимает связку ключей, — тяжёлых, словно отлитых из осколка гравитации планеты Нептун.
Она идёт по лабиринту, который лишь притворяется городом. Но она верит, — или знает, что верит — что где-то здесь должен быть тот самый замок для её ключей.
Вот массивная дубовая дверь с потускневшей латунной табличкой, напоминающей основательность и семейный уют. Первый же ключ легко входит в скважину, но упирается на полпути. Не тот угол, не та глубина. За дверью слышится ровный звук тишины, запах пыли и плесени старых книг. Не то. Не то. Акустика тишины здесь явно неправильная.
Следующая дверь железная, покрыта непонятными цветными граффити. Снова щелчок, ключ входит, но застревает опять. Из-за двери слышится резкий смех, как звон разбитого стекла. Какая-то тварь из её детских кошмаров. Нет.
Третья дверь — стеклянная, в витрине полуподвального магазинчика, давно закрытого. Когда-то давно Парки пряли здесь свою пряжу. В отражении она видит своё лицо — бледное, серьёзное, с тёмными кругами под глазами. Ключи здесь бессильны. Стекло отражает лишь её собственную сосредоточенность и усталость.
Она пробует дверь жилого подъезда, где за мутным врезным окошком виден кусок пола из серого шахматного гранита и почтовые ящики с выцветшими номерами. Ключ проваливается в личинку слишком легко, болтается, не находя зацепления. Это вход в рутину, в циклы чужих страданий, расписанных по часам. Мир, лишённый сентиментальности. Мимо.
Она пробует двери у других подъездов; ворота, ведущие во дворы-колодцы; даже прямоугольники, нарисованные мелом на глухих стенах — а вдруг?
Внезапно одна дверь не заперта. Она толкает её. Комната. Раскрыто окно, мигающая лампа под потолком, какие-то бумаги на полу ворошит сквозняк... Вайб ламинальности: отблеск великой пустоты на физических артефактах скуки и повседневности. Но не её повседневности. И не её пустоты. Чьей-то ещё. Ошибка. Снова.
Город играет с ней. Он подсовывает очень похожие таблички, одинаковые граффити, он путает направления, заставляя её ходить кругами. Лабиринт не только снаружи, но и внутри, в её сомнениях в том, что она делает. Ключи в руке кажутся ей то неподъёмной тяжестью, то единственным якорем в этой пугающей фантасмагории обманок и переотражений.
Каждый неверный шаг, каждый неподходящий замок лишь расширяют лабиринт, умножают количество путей, ветвят реальность на сотни новых вариантов. Каждый из вариантов есть новый путь — ничем не лучше и не хуже остальных. Все пути одинаковы ─ все они ведут в никуда. И в этом заключается для неё единственная горькая точность всего момента.
Она снова поднимает руку. Новый ключ. Новая дверь. Её шаги эхом отдаются от стен, сливаясь с низкочастотным гулом спящего города.
Лишь она все идёт, прислушиваясь к звону ключей в кармане слишком тонкого пальто — единственной осмысленной музыке в ровном белом шуме её реальности. Она уже и не ищет, просто ждёт нужный замок — в лабиринте, который есть одновременно и город, и смысл, и её собственный путь.
Я тоже жду, чувствуя фантомный холод металла там, где этот замок и находится на самом деле — в точке, примерно на два пальца левее центра моей груди.
#Сны_и_ауспиции
