Страницы забытых книг
08.05.202521:01
Где он, этот день
И на каком календаре, отмечен он чертою
Где он, этот день
В каких краях искать, в каком году,
Где он этот день мы заплатили за него
Давным-давно с лихвою
Что ж он не приходит этот самый долгожданный зоревой
Победный день.
Где он, этот день
Я до него готов ползти сквозь бури и метели,
Где он, этот день
Мне б дотянуться до него через года.
Где он этот день
Когда же к людям он придет,
Придет на самом деле,
Этот наступивший,
Этот самый зоревой, победный день.
Над пожарищем кружит черный дым,
Я когда-нибудь буду молодым,
Научусь я когда-нибудь бродить
С любимой до рассвета.
Я хочу теперь, только одного,
Одного хочу, больше ничего,
Заклинаю тебя, приди скорей, приди моя победа!
Где он, этот день
И на каком календаре, отмечен он чертою
Где он, этот день
В каких краях искать, в каком году,
Где он этот день мы заплатили за него
Давным-давно с лихвою
Что ж он не приходит этот самый долгожданный зоревой
Победный день.
Цитата: Стихи Роберта Рождественского, музыка Богдана Троцюка (В фильме «Вариант «Омега» песню «Где он, этот день» исполнял Олег Даль) 1975 год
Иллюстрация: Владимир Судаков "Белая ночь" 1961 год
И на каком календаре, отмечен он чертою
Где он, этот день
В каких краях искать, в каком году,
Где он этот день мы заплатили за него
Давным-давно с лихвою
Что ж он не приходит этот самый долгожданный зоревой
Победный день.
Где он, этот день
Я до него готов ползти сквозь бури и метели,
Где он, этот день
Мне б дотянуться до него через года.
Где он этот день
Когда же к людям он придет,
Придет на самом деле,
Этот наступивший,
Этот самый зоревой, победный день.
Над пожарищем кружит черный дым,
Я когда-нибудь буду молодым,
Научусь я когда-нибудь бродить
С любимой до рассвета.
Я хочу теперь, только одного,
Одного хочу, больше ничего,
Заклинаю тебя, приди скорей, приди моя победа!
Где он, этот день
И на каком календаре, отмечен он чертою
Где он, этот день
В каких краях искать, в каком году,
Где он этот день мы заплатили за него
Давным-давно с лихвою
Что ж он не приходит этот самый долгожданный зоревой
Победный день.
Цитата: Стихи Роберта Рождественского, музыка Богдана Троцюка (В фильме «Вариант «Омега» песню «Где он, этот день» исполнял Олег Даль) 1975 год
Иллюстрация: Владимир Судаков "Белая ночь" 1961 год
08.05.202507:01
Для маршала Сталина от президента Трумэна, 8 мая 1945 года
Теперь, когда советско-англо-американские войска принудили армии фашистских агрессоров к безоговорочной капитуляции, я хочу передать Вам и через Вас Вашим героическим армиям горячие поздравления нашего народа и его Правительства. Мы высоко ценим великолепный вклад, внесенный могучим Советским Союзом в дело цивилизации и свободы.
Вы продемонстрировали способность свободолюбивого и в высшей степени храброго народа сокрушить злые силы варварства, как бы мощны они ни были. По случаю нашей общей победы мы приветствуем народ и армии Советского Союза и их превосходное руководство.
Я буду рад, если Вы пожелаете передать эти чувства соответствующим Вашим командующим на поле боя.
Гарри С. ТРУМЭН
От премьера И.В. Сталина президенту г-ну Трумэну, 9 мая 1945 года
Сердечно благодарю Вас за дружественные поздравления по случаю безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Народы Советского Союза высоко ценят участие дружественного американского народа в нынешней освободительной войне. Совместная борьба советских, американских и британских армий против немецких захватчиков, завершившаяся их полным разгромом и поражением, войдет в историю как образец боевого содружества наших народов.
От имени советского народа и Советского Правительства прошу передать американскому народу и доблестной американской армии горячий привет и поздравления с великой победой.
И. СТАЛИН
Иллюстрация: Первая полоса газеты "Stars and stripes", 8 мая 1945 года
Теперь, когда советско-англо-американские войска принудили армии фашистских агрессоров к безоговорочной капитуляции, я хочу передать Вам и через Вас Вашим героическим армиям горячие поздравления нашего народа и его Правительства. Мы высоко ценим великолепный вклад, внесенный могучим Советским Союзом в дело цивилизации и свободы.
Вы продемонстрировали способность свободолюбивого и в высшей степени храброго народа сокрушить злые силы варварства, как бы мощны они ни были. По случаю нашей общей победы мы приветствуем народ и армии Советского Союза и их превосходное руководство.
Я буду рад, если Вы пожелаете передать эти чувства соответствующим Вашим командующим на поле боя.
Гарри С. ТРУМЭН
От премьера И.В. Сталина президенту г-ну Трумэну, 9 мая 1945 года
Сердечно благодарю Вас за дружественные поздравления по случаю безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Народы Советского Союза высоко ценят участие дружественного американского народа в нынешней освободительной войне. Совместная борьба советских, американских и британских армий против немецких захватчиков, завершившаяся их полным разгромом и поражением, войдет в историю как образец боевого содружества наших народов.
От имени советского народа и Советского Правительства прошу передать американскому народу и доблестной американской армии горячий привет и поздравления с великой победой.
И. СТАЛИН
Иллюстрация: Первая полоса газеты "Stars and stripes", 8 мая 1945 года
05.05.202520:59
5 мая - день рождения Будды
Ночью увели Турку и еще семерых уголовников. Выводили их тихо, без переклички, стараясь не будить остальных. Комендант с караульным подходил к намеченным и расталкивал. Растолкав, отводил к двери и будил следующих. Когда будили Турку, Евгений Павлович проснулся, взглянул на стеариновые щеки коменданта и понял.
Ощутил небывалую еще дрожь и болезненную жалость, словно пришли отнять у него только что найденного после долгой разлуки брата.
Турка спал крепко и от толчков только всхрапывал.
Евгений Павлович шепотом спросил коменданта:
— Неужели расстреливать?
Комендант нервно дернул щекой и метнул в сторону генерала обозленными глазами.
— Нет, кофий со сливками пить, — сердито отрезал он и буркнул: — Спите уж, старичок. Ваше дело здесь маленькое.
Очевидно, во всей фигуре Евгения Павловича проступило беспомощное томление, потому что комендант добавил:
— Есть чего жалеть! Душ двадцать зарезал, сукин сын. Таких и стрелять в первую голову, чтоб землю не заблевывали.
Турка проснулся. Один ус его по-прежнему торчал, как револьверное дуло; другой рассыпался по щеке веером. Он ничего не спрашивал, быстро навернул портянки и надел лаковые с гармошкой сапоги. Лицо его чуть-чуть посерело, а глаза забегали мышами.
— Налево, что ли? — спросил он коменданта.
Комендант неторопливо отозвался:
— Там у пули спросишь.
Турка закрутил ус, встал и засмеялся.
— Она, братишка, только свистит без толку: у ней ответа не добьешься.
Покрутил еще усы, затуманился.
— Эх, усов жалко. Десять лет растил-холил, — и повернулся к Евгению Павловичу.
По всему облику генерала почувствовал его мучительную тоску и ободрительно потрепал по плечу:
— Не горюйте, папаша: все там будем. А вот примите от меня, извините, на память, от чистого сердца. Так, в кармане завалялось… Нам ни к чему.
Он вынул и сунул в руку Евгению Павловичу маленький, тускло блеснувший желтым, тяжелый предмет и, наклонившись к генералу, внезапно поцеловал его в губы. От усов Турки почему-то пахло ванилью.
— Простите, папаша, ежели словом обидел.
Евгений Павлович не мог поглядеть в глаза налетчику и стоял понурившись, сжимая в левой ладони подарок.
Турку увели. Евгений Павлович разжал ладонь и увидел в ней маленькое резное изображение Будды, монгольский бурханчик. Будда сидел, поджав тоненькие ножки, держа в руке змею, и бессмысленно-мудро улыбался. По весу и мягкому блеску металла генерал понял, что бурхан золотой.
Евгений Павлович вздохнул, положил бурханчик в боковой карман тужурки и залез под одеяло.
Цитата: Борис Лавренев "Седьмой спутник"
Ночью увели Турку и еще семерых уголовников. Выводили их тихо, без переклички, стараясь не будить остальных. Комендант с караульным подходил к намеченным и расталкивал. Растолкав, отводил к двери и будил следующих. Когда будили Турку, Евгений Павлович проснулся, взглянул на стеариновые щеки коменданта и понял.
Ощутил небывалую еще дрожь и болезненную жалость, словно пришли отнять у него только что найденного после долгой разлуки брата.
Турка спал крепко и от толчков только всхрапывал.
Евгений Павлович шепотом спросил коменданта:
— Неужели расстреливать?
Комендант нервно дернул щекой и метнул в сторону генерала обозленными глазами.
— Нет, кофий со сливками пить, — сердито отрезал он и буркнул: — Спите уж, старичок. Ваше дело здесь маленькое.
Очевидно, во всей фигуре Евгения Павловича проступило беспомощное томление, потому что комендант добавил:
— Есть чего жалеть! Душ двадцать зарезал, сукин сын. Таких и стрелять в первую голову, чтоб землю не заблевывали.
Турка проснулся. Один ус его по-прежнему торчал, как револьверное дуло; другой рассыпался по щеке веером. Он ничего не спрашивал, быстро навернул портянки и надел лаковые с гармошкой сапоги. Лицо его чуть-чуть посерело, а глаза забегали мышами.
— Налево, что ли? — спросил он коменданта.
Комендант неторопливо отозвался:
— Там у пули спросишь.
Турка закрутил ус, встал и засмеялся.
— Она, братишка, только свистит без толку: у ней ответа не добьешься.
Покрутил еще усы, затуманился.
— Эх, усов жалко. Десять лет растил-холил, — и повернулся к Евгению Павловичу.
По всему облику генерала почувствовал его мучительную тоску и ободрительно потрепал по плечу:
— Не горюйте, папаша: все там будем. А вот примите от меня, извините, на память, от чистого сердца. Так, в кармане завалялось… Нам ни к чему.
Он вынул и сунул в руку Евгению Павловичу маленький, тускло блеснувший желтым, тяжелый предмет и, наклонившись к генералу, внезапно поцеловал его в губы. От усов Турки почему-то пахло ванилью.
— Простите, папаша, ежели словом обидел.
Евгений Павлович не мог поглядеть в глаза налетчику и стоял понурившись, сжимая в левой ладони подарок.
Турку увели. Евгений Павлович разжал ладонь и увидел в ней маленькое резное изображение Будды, монгольский бурханчик. Будда сидел, поджав тоненькие ножки, держа в руке змею, и бессмысленно-мудро улыбался. По весу и мягкому блеску металла генерал понял, что бурхан золотой.
Евгений Павлович вздохнул, положил бурханчик в боковой карман тужурки и залез под одеяло.
Цитата: Борис Лавренев "Седьмой спутник"
30.04.202508:40
Как бы то ни было, центральной, повторю, является категория личного потребления. Самое время сказать, что, определяя его объем, ищут ответ на три вопроса: лучше или хуже по сравнению с другими странами? лучше или хуже по сравнению с другими временами? как распределяется?
Общепринятый подход в сравнениях экономик таков: сопоставляя объемы национального продукта, выясняют, какая страна «впереди». Но, отбрасывая постылое - граждане для государства, его величина лишь косвенно характеризует жизнь людей.
Мы сравниваем экономики так, как сравниваем, главным образом из-за прискорбного неумения измерять важнейший экономический показатель - уровень жизни! Называя вещи их именами, мы-экономисты не способны договориться о значении понятия и измерить, как-насколько экономика исполняет наифундаментальное свое назначение!
Не все определяется количественно, да еще линейно
[…]
.
Из главных проблем измерения уровня жизни - измерение экономических результатов затратами, это вообще проклятая наша проблема. Если вещь в два раза дороже, сие отнюдь не значит, что она «объективно» вдвое «лучше». Коли такое было бы верно, то есть если бы результаты равнялись затратам, не было бы экономического прогресса, мы бы жили жизнью первобытных дикарей.
Правда, цены, которые при нормальной конкуренции стремятся к затратам, удобны как раз для характеристики потребления, обозначая (в нормальной экономике, при конкуренции) предпочтения потребителей, но это лишь частично верно, так как потребительная ценность возрастает-уменьшается непропорционально затратам.
Как вычленить существенное-нужное-рациональное? Сказать иначе - живем ли мы для исполнения некоторой «объективной цели», или же для получения удовольствий?
Близка проблема престижного потребления: действительно ли лучше жизнь того, кто при других равных условиях одевается по новейшей моде?
Или - лучше ли живется некурящему? Ответ кажется ясным (кажется - потому, что бросивший курить, как и ограничивающий себя в еде, отказывается от удовольствия), а как, например, насчет вина и, более широко, как расценить отклонение, так сказать, от текущего стандарта?
К тому же, мы подсчитываем уровень потребления затратами, но бросивший курить свои затраты снижает. Любимый мой пример - включать ли в показатели уровня жизни расходы на похороны (против пословицы: часто дешевле прокормить, чем похоронить)? Если да, то кого именно - того, кого хоронят, или же тех, которые хоронят?
Еще пример - куда отнести (к качеству жизни супруга?) то, что Наталья Николаевна Гончарова считалась первой красавицей Петербурга?
Цитата: Игорь Бирман «Уровень русской жизни (недопроизнесенный доклад)». (2006)
Иллюстрация: Николай Ульянов. «А.С. Пушкин и Н.Н. Пушкина перед зеркалом в Аничковом дворце».
Общепринятый подход в сравнениях экономик таков: сопоставляя объемы национального продукта, выясняют, какая страна «впереди». Но, отбрасывая постылое - граждане для государства, его величина лишь косвенно характеризует жизнь людей.
Мы сравниваем экономики так, как сравниваем, главным образом из-за прискорбного неумения измерять важнейший экономический показатель - уровень жизни! Называя вещи их именами, мы-экономисты не способны договориться о значении понятия и измерить, как-насколько экономика исполняет наифундаментальное свое назначение!
Не все определяется количественно, да еще линейно
[…]
.
Из главных проблем измерения уровня жизни - измерение экономических результатов затратами, это вообще проклятая наша проблема. Если вещь в два раза дороже, сие отнюдь не значит, что она «объективно» вдвое «лучше». Коли такое было бы верно, то есть если бы результаты равнялись затратам, не было бы экономического прогресса, мы бы жили жизнью первобытных дикарей.
Правда, цены, которые при нормальной конкуренции стремятся к затратам, удобны как раз для характеристики потребления, обозначая (в нормальной экономике, при конкуренции) предпочтения потребителей, но это лишь частично верно, так как потребительная ценность возрастает-уменьшается непропорционально затратам.
Как вычленить существенное-нужное-рациональное? Сказать иначе - живем ли мы для исполнения некоторой «объективной цели», или же для получения удовольствий?
Близка проблема престижного потребления: действительно ли лучше жизнь того, кто при других равных условиях одевается по новейшей моде?
Или - лучше ли живется некурящему? Ответ кажется ясным (кажется - потому, что бросивший курить, как и ограничивающий себя в еде, отказывается от удовольствия), а как, например, насчет вина и, более широко, как расценить отклонение, так сказать, от текущего стандарта?
К тому же, мы подсчитываем уровень потребления затратами, но бросивший курить свои затраты снижает. Любимый мой пример - включать ли в показатели уровня жизни расходы на похороны (против пословицы: часто дешевле прокормить, чем похоронить)? Если да, то кого именно - того, кого хоронят, или же тех, которые хоронят?
Еще пример - куда отнести (к качеству жизни супруга?) то, что Наталья Николаевна Гончарова считалась первой красавицей Петербурга?
Цитата: Игорь Бирман «Уровень русской жизни (недопроизнесенный доклад)». (2006)
Иллюстрация: Николай Ульянов. «А.С. Пушкин и Н.Н. Пушкина перед зеркалом в Аничковом дворце».
26.04.202514:31
Был мягкий и тихий, самый подходящий для стирки коврика солнечный день. Медленно и сонно катились волны прибоя, лениво помогая Филифьонке, а пчелы жужжали вокруг ее красной шапочки, принимая шапочку за цветок.
«Ладно, помогайте, помогайте, — угрюмо думала Филифьонка. — Я-то знаю, как на самом деле обстоят дела. Так мирно бывает только перед катастрофой».
Она добралась до последней голубой каемки. Седьмая волна обмывала коврик, пока Филифьонка не втащила его в море целиком, чтобы хорошенько прополоскать.
Филифьонка видела ровное красноватое скалистое дно; а там внизу, под водой, прыгали взад-вперед солнечные блики. Они плясали и на пальцах ее ног, окрашивая их — все десять — в золотистый цвет.
Она погрузилась в размышления. Можно было бы раздобыть новую оранжевую шапочку. Или вышить солнечные блики по краю каймы старой. Вышить золотом. Но конечно, это все равно будет уже не то — ведь солнечные блики на шапочке останутся неподвижными. И вообще, что делать с новой шапочкой, когда подступит опасность? С таким же успехом можно погибнуть и в старой…
Филифьонка вытащила коврик на берег, хорошенько выбила его о склон горы и с недовольным видом начала вышагивать по нему, чтобы выжать воду.
Погода стояла на редкость прекрасная, и это было странно. Что-то должно случиться. Она это знала. Где-то за горизонтом собиралось что-то темное и опасное, оно пробивалось наверх, вот оно уже приближается — все быстрее и быстрее…
— Знать бы, что это такое, — прошептала Филифьонка. — Все море чернеет, что-то бормочет, солнечный свет меркнет…
У нее застучало сердце, похолодела спина, и она обернулась, словно ожидая увидеть врага. Море сверкало, как прежде, солнечные блики, танцуя, выписывали на дне игривые восьмерки, а летний ветер, как бы утешая, сочувственно гладил ее мордочку.
Но не так-то легко утешить Филифьонку, охваченную паникой неизвестно почему.
Дрожащими лапками расстелила она на просушку коврик, поспешно собрала мыло и щетку и помчалась домой, чтобы вскипятить чайник. Около пяти часов к ней обещала заглянуть Гафса.
Дом Филифьонки был большой и не слишком красивый. Кто-то, видно, захотел избавиться от банок со старой краской и выкрасил его снаружи в темно-зеленый, а внутри — в бурый цвет. Филифьонка сняла дом в наем, без мебели, у одного хемуля. Он уверял, что Филифьонкина бабушка, мама ее мамы, живала здесь летом в дни молодости. А поскольку Филифьонка очень любила свою родню, она тут же подумала, что ей надо поселиться в этом доме, чтобы почтить память бабушки.
В первый вечер она сидела на крыльце и думала, что ее бабушка, должно быть, в молодости была совсем другая. Невозможно представить себе, чтобы настоящая филифьонка, неравнодушная к красотам природы, могла бы поселиться здесь, на этом ужасном берегу с такой скудной растительностью. Ни сада, где можно варить варенье, ни единого, самого маленького, лиственного деревца, которое можно превратить в беседку, и даже ни единого приличного пейзажа.
Филифьонка вздыхала, потерянно разглядывая зеленое сумеречное море с полоской прибоя вдоль всего длинного побережья. Зеленое море, белый песок, красноватые водоросли — фукус — все было специально создано для катастроф. И ни единого надежного местечка.
Цитата: Туве Янссон «Филифьонка, которая верила в катастрофы»
«Ладно, помогайте, помогайте, — угрюмо думала Филифьонка. — Я-то знаю, как на самом деле обстоят дела. Так мирно бывает только перед катастрофой».
Она добралась до последней голубой каемки. Седьмая волна обмывала коврик, пока Филифьонка не втащила его в море целиком, чтобы хорошенько прополоскать.
Филифьонка видела ровное красноватое скалистое дно; а там внизу, под водой, прыгали взад-вперед солнечные блики. Они плясали и на пальцах ее ног, окрашивая их — все десять — в золотистый цвет.
Она погрузилась в размышления. Можно было бы раздобыть новую оранжевую шапочку. Или вышить солнечные блики по краю каймы старой. Вышить золотом. Но конечно, это все равно будет уже не то — ведь солнечные блики на шапочке останутся неподвижными. И вообще, что делать с новой шапочкой, когда подступит опасность? С таким же успехом можно погибнуть и в старой…
Филифьонка вытащила коврик на берег, хорошенько выбила его о склон горы и с недовольным видом начала вышагивать по нему, чтобы выжать воду.
Погода стояла на редкость прекрасная, и это было странно. Что-то должно случиться. Она это знала. Где-то за горизонтом собиралось что-то темное и опасное, оно пробивалось наверх, вот оно уже приближается — все быстрее и быстрее…
— Знать бы, что это такое, — прошептала Филифьонка. — Все море чернеет, что-то бормочет, солнечный свет меркнет…
У нее застучало сердце, похолодела спина, и она обернулась, словно ожидая увидеть врага. Море сверкало, как прежде, солнечные блики, танцуя, выписывали на дне игривые восьмерки, а летний ветер, как бы утешая, сочувственно гладил ее мордочку.
Но не так-то легко утешить Филифьонку, охваченную паникой неизвестно почему.
Дрожащими лапками расстелила она на просушку коврик, поспешно собрала мыло и щетку и помчалась домой, чтобы вскипятить чайник. Около пяти часов к ней обещала заглянуть Гафса.
Дом Филифьонки был большой и не слишком красивый. Кто-то, видно, захотел избавиться от банок со старой краской и выкрасил его снаружи в темно-зеленый, а внутри — в бурый цвет. Филифьонка сняла дом в наем, без мебели, у одного хемуля. Он уверял, что Филифьонкина бабушка, мама ее мамы, живала здесь летом в дни молодости. А поскольку Филифьонка очень любила свою родню, она тут же подумала, что ей надо поселиться в этом доме, чтобы почтить память бабушки.
В первый вечер она сидела на крыльце и думала, что ее бабушка, должно быть, в молодости была совсем другая. Невозможно представить себе, чтобы настоящая филифьонка, неравнодушная к красотам природы, могла бы поселиться здесь, на этом ужасном берегу с такой скудной растительностью. Ни сада, где можно варить варенье, ни единого, самого маленького, лиственного деревца, которое можно превратить в беседку, и даже ни единого приличного пейзажа.
Филифьонка вздыхала, потерянно разглядывая зеленое сумеречное море с полоской прибоя вдоль всего длинного побережья. Зеленое море, белый песок, красноватые водоросли — фукус — все было специально создано для катастроф. И ни единого надежного местечка.
Цитата: Туве Янссон «Филифьонка, которая верила в катастрофы»
19.04.202508:01
19 апреля 1970 года на автозаводе в Тольятти были собраны первые шесть автомобилей ВАЗ-2101 ("Жигули"), два из них были окрашены в синий цвет и четыре — в красный, по цветам флага РСФСР
Произошёл необъяснимый катаклизм
Я шёл домой по тихой улице своей
А мне навстречу нагло пёр капитализм
Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»!
Я по подземным переходам не пойду
Визг тормозов мне — как романс о трёх рублях
За то ль я гиб и мёрз в семнадцатом году
Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»!
Он мне не друг и не родственник
Он мне — заклятый враг
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Жигулях»!
[…]
Мне за грехи мои не будет ничего
Я в психбольнице все права завоевал
И я б их к стенке ставил через одного
И направлял на них груженый самосвал!
Но вскоре я машину сделаю свою
Все части есть, — а от владения уволь
Отполирую — и с разгону разобью
Её под окнами отеля Метрополь
Нет, что-то ёкнуло — ведь части-то свои!
Недосыпал, недоедал, пил только чай
Всё, — еду, еду, еду регистрировать в ГАИ!
О, чёрт! — «Москвич» меня забрызгал, негодяй!
Он мне не друг и не родственник
Он мне — заклятый враг
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Москвичах»!
Цитата: Владимир Высоцкий «Песня автозавистника»
Иллюстрация: Иван Семенов для журнала «Крокодил» 1969 год (готовящийся в выпуску автомобиль в СССР тогда называли «Фиатом», марки «Жигули» еще не было)
Произошёл необъяснимый катаклизм
Я шёл домой по тихой улице своей
А мне навстречу нагло пёр капитализм
Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»!
Я по подземным переходам не пойду
Визг тормозов мне — как романс о трёх рублях
За то ль я гиб и мёрз в семнадцатом году
Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»!
Он мне не друг и не родственник
Он мне — заклятый враг
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Жигулях»!
[…]
Мне за грехи мои не будет ничего
Я в психбольнице все права завоевал
И я б их к стенке ставил через одного
И направлял на них груженый самосвал!
Но вскоре я машину сделаю свою
Все части есть, — а от владения уволь
Отполирую — и с разгону разобью
Её под окнами отеля Метрополь
Нет, что-то ёкнуло — ведь части-то свои!
Недосыпал, недоедал, пил только чай
Всё, — еду, еду, еду регистрировать в ГАИ!
О, чёрт! — «Москвич» меня забрызгал, негодяй!
Он мне не друг и не родственник
Он мне — заклятый враг
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Москвичах»!
Цитата: Владимир Высоцкий «Песня автозавистника»
Иллюстрация: Иван Семенов для журнала «Крокодил» 1969 год (готовящийся в выпуску автомобиль в СССР тогда называли «Фиатом», марки «Жигули» еще не было)
08.05.202521:01
Вот он наступил, этот страстно ожидаемый, этот великий день — девятое мая сорок пятого года!
Ленинградцы, взволнованные, счастливые, все, от мала до велика, все, кто может стоять на ногах, хлынули на улицу. Люди, люди, люди — военные, много военных, девушки, старики, подростки, матросы, дети. Набережная Невы забита прихлынувшей сюда толпой.
Залп! Разноцветные ракеты, искры, длинные трепещущие полосы света поднялись в вечернее весеннее, совсем еще светлое ленинградское небо.
Словно одно сердце, полное волненья и счастья, билось сейчас сильно и быстро в груди всей этой толпы.
Залп! Ракеты сыпались, как дождь, на темный силуэт Петропавловской крепости. И тяжелая, темная невская вода, мерцая и колеблясь, щедро отражала этот фантастический свет.
Залп! Серебряные мечи прожекторов, скользя, рассекали небо.
Залп!.. Еще залп! И вот уже последние ракеты гаснут в медленно темнеющем небе.
Салют окончился. Толпа зашевелилась, тронулась с места и потекла, расходясь и постепенно разбиваясь на группы. И среди этой оживленной толпы, счастливые и взволнованные, шли вместе со всеми Катя и Митя.
Да, это они. Катя ведет мальчика за руку. Он вырос и аккуратно одет. Ему сейчас уже шесть лет, и как легко он идет — тоненький, красивый, светловолосый мальчик. А Кате семнадцать. Она мало изменилась, у нее все еще худенькое, полудетское лицо, но она причесана по-другому, на ней длинная юбка, темная курточка, на голове — берет.
Они свернули с набережной и шли теперь мимо дворца Труда. Митя вертел головой, с живым любопытством оглядываясь вокруг. Возбужденный всем пережитым, он жадно прислушивался к оживленному говору, обрывкам песен, счастливому смеху, ко всему этому веселому разноголосому шуму, который несся со всех сторон.
Высокая женщина, ведя за руку худенькую длинноногую девочку, быстро прошла мимо них. Девочка говорила с увлечением: «А вот когда папа вернется…» Конец фразы потонул в общем шуме. Митя нахмурился. Лицо его стало сосредоточенным, и он больше не глядел по сторонам.
— Катя, — вдруг громко сказал он, но она задумалась о чем-то и не слышала его.
Тогда он настойчиво повторил, дергая ее за руку:
— Катя!
— Да? — очнувшись, откликнулась Катя.
— Катя! А к нам… к нам никто не вернется?
— Не знаю, Сережа, — произнесла она задумчиво.
Они пересекли уже площадь Труда, прошли широкую улицу и вышли на Мойку, когда она еле слышно добавила, словно продолжая начатую ранее фразу:
— Может быть…
…
В тот же вечер, далеко отсюда, на невысоком холме, между поломанными, изуродованными войной деревьями, стоял Алексей Воронов.
Темнеющее вечернее небо распростерлось над его головой, легкий весенний ветер шевелил светлые волосы. Лицо его было задумчиво, слегка прищуренные глаза устремлены вдаль.
Там внизу, в надвигающихся сумерках, смутно виднелся маленький немецкий городок — готические шпили, темные куны деревьев, разрушенные дома.
Немного ниже Воронова на том же холме стоял пожилой коренастый солдат и так же задумчиво глядел на лежащий внизу городок.
— Вот и отвоевались, товарищ майор, — проговорил он, обернувшись.
— Да, отвоевались. Конец, — негромко отозвался Воронов.
— А далеко нас с вами занесло, товарищ майор. Регенвальд… Не думал, не гадал, что такой город и на свете-то есть. А отсюда теперь до дому — бог ты мой! — какая даль!
— Ты откуда?
— Из Благовещенска. Заждались меня дома-то! Ничего, теперь скоро. Кончили свою работу. А вы откуда, товарищ майор?
— Из Ленинграда, — ответил Воронов и добавил, помолчав: — Меня-то некому ждать!
Он сказал это спокойно, без горечи, — он привык уже к этой мысли.
Так он и стоял, задумавшись на этой чужой земле — высокий, светлоглазый, усталый человек.
Цитата: Тамара Цинберг «Седьмая симфония» (1964)
Иллюстрация: Александр Любимов «Салют победы в Ленинграде, 1945 год», (1946)
Ленинградцы, взволнованные, счастливые, все, от мала до велика, все, кто может стоять на ногах, хлынули на улицу. Люди, люди, люди — военные, много военных, девушки, старики, подростки, матросы, дети. Набережная Невы забита прихлынувшей сюда толпой.
Залп! Разноцветные ракеты, искры, длинные трепещущие полосы света поднялись в вечернее весеннее, совсем еще светлое ленинградское небо.
Словно одно сердце, полное волненья и счастья, билось сейчас сильно и быстро в груди всей этой толпы.
Залп! Ракеты сыпались, как дождь, на темный силуэт Петропавловской крепости. И тяжелая, темная невская вода, мерцая и колеблясь, щедро отражала этот фантастический свет.
Залп! Серебряные мечи прожекторов, скользя, рассекали небо.
Залп!.. Еще залп! И вот уже последние ракеты гаснут в медленно темнеющем небе.
Салют окончился. Толпа зашевелилась, тронулась с места и потекла, расходясь и постепенно разбиваясь на группы. И среди этой оживленной толпы, счастливые и взволнованные, шли вместе со всеми Катя и Митя.
Да, это они. Катя ведет мальчика за руку. Он вырос и аккуратно одет. Ему сейчас уже шесть лет, и как легко он идет — тоненький, красивый, светловолосый мальчик. А Кате семнадцать. Она мало изменилась, у нее все еще худенькое, полудетское лицо, но она причесана по-другому, на ней длинная юбка, темная курточка, на голове — берет.
Они свернули с набережной и шли теперь мимо дворца Труда. Митя вертел головой, с живым любопытством оглядываясь вокруг. Возбужденный всем пережитым, он жадно прислушивался к оживленному говору, обрывкам песен, счастливому смеху, ко всему этому веселому разноголосому шуму, который несся со всех сторон.
Высокая женщина, ведя за руку худенькую длинноногую девочку, быстро прошла мимо них. Девочка говорила с увлечением: «А вот когда папа вернется…» Конец фразы потонул в общем шуме. Митя нахмурился. Лицо его стало сосредоточенным, и он больше не глядел по сторонам.
— Катя, — вдруг громко сказал он, но она задумалась о чем-то и не слышала его.
Тогда он настойчиво повторил, дергая ее за руку:
— Катя!
— Да? — очнувшись, откликнулась Катя.
— Катя! А к нам… к нам никто не вернется?
— Не знаю, Сережа, — произнесла она задумчиво.
Они пересекли уже площадь Труда, прошли широкую улицу и вышли на Мойку, когда она еле слышно добавила, словно продолжая начатую ранее фразу:
— Может быть…
…
В тот же вечер, далеко отсюда, на невысоком холме, между поломанными, изуродованными войной деревьями, стоял Алексей Воронов.
Темнеющее вечернее небо распростерлось над его головой, легкий весенний ветер шевелил светлые волосы. Лицо его было задумчиво, слегка прищуренные глаза устремлены вдаль.
Там внизу, в надвигающихся сумерках, смутно виднелся маленький немецкий городок — готические шпили, темные куны деревьев, разрушенные дома.
Немного ниже Воронова на том же холме стоял пожилой коренастый солдат и так же задумчиво глядел на лежащий внизу городок.
— Вот и отвоевались, товарищ майор, — проговорил он, обернувшись.
— Да, отвоевались. Конец, — негромко отозвался Воронов.
— А далеко нас с вами занесло, товарищ майор. Регенвальд… Не думал, не гадал, что такой город и на свете-то есть. А отсюда теперь до дому — бог ты мой! — какая даль!
— Ты откуда?
— Из Благовещенска. Заждались меня дома-то! Ничего, теперь скоро. Кончили свою работу. А вы откуда, товарищ майор?
— Из Ленинграда, — ответил Воронов и добавил, помолчав: — Меня-то некому ждать!
Он сказал это спокойно, без горечи, — он привык уже к этой мысли.
Так он и стоял, задумавшись на этой чужой земле — высокий, светлоглазый, усталый человек.
Цитата: Тамара Цинберг «Седьмая симфония» (1964)
Иллюстрация: Александр Любимов «Салют победы в Ленинграде, 1945 год», (1946)
07.05.202522:12
Выступление Уинстона Черчилля 8 мая 1945 года в Палате общин с трансляцией по радио
Вчера в 2:41 утра представитель Вермахта генерал Йодль и глава германского государства гросс-адмирал Дениц подписали акт о безоговорочной сдаче всех германских сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил в Европе союзным экспедиционным силам и советскому Верховному командованию.
От имени Верховного командования союзных сил документ подписали начальник Главного штаба союзных экспедиционных сил генерал Беделл Смит и генерал Франсуа Севе, от имени русского Верховного командования – генерал Суслопаров.
Сегодня это соглашение будет ратифицировано и подтверждено в Берлине, где от имени генерала Эйзенхауэра его подпишут заместитель Верхового главнокомандующего союзными силами главный маршал авиации Теддер и генерал де Латр де Тассиньи, от имени советского Верховного командования – маршал Жуков, от имени Германии – начальник Верховного главнокомандования Вермахта фельдмаршал Кейтель…
Военные действия будут официально прекращены в одну минуту первого ночи сегодня, во вторник 8 мая, но во избежание дальнейших людских потерь уже вчера началось оглашение приказа о прекращении огня по всему фронту […]
Немцы все еще удерживают позиции, сопротивляясь русским войскам, но если они не сложат оружие после полуночи, то, разумеется, лишат себя защиты, которую им обеспечивают законы военного времени, и будут атакованы со всех сторон союзными войсками. […].
После проведения необходимых консультаций с военными специалистами мы пришли к выводу, что это обстоятельство не является достаточным основанием для того, чтобы скрывать от нации полученное нами от генерала Эйзенхауэра сообщение о состоявшемся в Реймсе подписании акта о безоговорочной капитуляции. И уж тем более не может оно помешать нам отмечать сегодняшний и завтрашний дни как дни победы в Европе.
Наверное, будет справедливо, если сегодня мы сосредоточим все внимание на самих себе. Завтра мы обязательно воздадим должное нашим русским товарищам, чьи подвиги на полях сражений стали одним из главных факторов нашей общей победы.
Таким образом, война с Германией окончена. После нескольких лет активных приготовлений в начале сентября 1939 года Германия обрушилась на Польшу, и ради соблюдения гарантий, данных нами Польше, а также условий соглашения с Французской Республикой, Великобритания, Британская империя и Содружество наций объявили войну подлому агрессору.
Когда пала доблестная Франция, мы целый год продолжали в одиночку бороться с врагом со своего острова и из разных частей нашей империи до того момента, пока к нам не присоединились Советский Союз со своей военной мощью и – некоторое время спустя – Соединенные Штаты Америки со своими несметными человеческими и материальными ресурсами.
Наконец, почти весь мир объединил свои усилия против этих преступников, которые сейчас лежат у наших ног. Мы здесь, на своем острове, и повсюду в Британской империи от всего сердца благодарим наших замечательных союзников!
[…]
Это все, что мне было поручено сообщить британскому народу и Содружеству наций. От себя я бы хотел добавить лишь два-три предложения, чтобы выразить глубокую благодарность этому составу палаты общин, который оказывал правительству такую мощную поддержку, какую в условиях военного времени не оказывал ни один другой ее состав за всю нашу долгую историю.
Все мы совершали ошибки, но наши парламентские институты доказали, что они обладают достаточным запасом прочности, чтобы, с одной стороны, обеспечить ведение затяжной войны в самых суровых условиях, а с другой – гарантировать неукоснительное соблюдение всех принципов демократии.
Я бы хотел выразить искреннюю благодарность представителям всех партий, всем парламентариям за то, что они не дали угаснуть жизни в нашем парламенте под огнем врага, и за то, что дали нам возможность упорно работать – и мы могли бы делать это еще очень долго, будь в этом необходимость, – до тех пор, пока мы не добились своей цели – принуждения врага к полной и безоговорочной капитуляции.
Вчера в 2:41 утра представитель Вермахта генерал Йодль и глава германского государства гросс-адмирал Дениц подписали акт о безоговорочной сдаче всех германских сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил в Европе союзным экспедиционным силам и советскому Верховному командованию.
От имени Верховного командования союзных сил документ подписали начальник Главного штаба союзных экспедиционных сил генерал Беделл Смит и генерал Франсуа Севе, от имени русского Верховного командования – генерал Суслопаров.
Сегодня это соглашение будет ратифицировано и подтверждено в Берлине, где от имени генерала Эйзенхауэра его подпишут заместитель Верхового главнокомандующего союзными силами главный маршал авиации Теддер и генерал де Латр де Тассиньи, от имени советского Верховного командования – маршал Жуков, от имени Германии – начальник Верховного главнокомандования Вермахта фельдмаршал Кейтель…
Военные действия будут официально прекращены в одну минуту первого ночи сегодня, во вторник 8 мая, но во избежание дальнейших людских потерь уже вчера началось оглашение приказа о прекращении огня по всему фронту […]
Немцы все еще удерживают позиции, сопротивляясь русским войскам, но если они не сложат оружие после полуночи, то, разумеется, лишат себя защиты, которую им обеспечивают законы военного времени, и будут атакованы со всех сторон союзными войсками. […].
После проведения необходимых консультаций с военными специалистами мы пришли к выводу, что это обстоятельство не является достаточным основанием для того, чтобы скрывать от нации полученное нами от генерала Эйзенхауэра сообщение о состоявшемся в Реймсе подписании акта о безоговорочной капитуляции. И уж тем более не может оно помешать нам отмечать сегодняшний и завтрашний дни как дни победы в Европе.
Наверное, будет справедливо, если сегодня мы сосредоточим все внимание на самих себе. Завтра мы обязательно воздадим должное нашим русским товарищам, чьи подвиги на полях сражений стали одним из главных факторов нашей общей победы.
Таким образом, война с Германией окончена. После нескольких лет активных приготовлений в начале сентября 1939 года Германия обрушилась на Польшу, и ради соблюдения гарантий, данных нами Польше, а также условий соглашения с Французской Республикой, Великобритания, Британская империя и Содружество наций объявили войну подлому агрессору.
Когда пала доблестная Франция, мы целый год продолжали в одиночку бороться с врагом со своего острова и из разных частей нашей империи до того момента, пока к нам не присоединились Советский Союз со своей военной мощью и – некоторое время спустя – Соединенные Штаты Америки со своими несметными человеческими и материальными ресурсами.
Наконец, почти весь мир объединил свои усилия против этих преступников, которые сейчас лежат у наших ног. Мы здесь, на своем острове, и повсюду в Британской империи от всего сердца благодарим наших замечательных союзников!
[…]
Это все, что мне было поручено сообщить британскому народу и Содружеству наций. От себя я бы хотел добавить лишь два-три предложения, чтобы выразить глубокую благодарность этому составу палаты общин, который оказывал правительству такую мощную поддержку, какую в условиях военного времени не оказывал ни один другой ее состав за всю нашу долгую историю.
Все мы совершали ошибки, но наши парламентские институты доказали, что они обладают достаточным запасом прочности, чтобы, с одной стороны, обеспечить ведение затяжной войны в самых суровых условиях, а с другой – гарантировать неукоснительное соблюдение всех принципов демократии.
Я бы хотел выразить искреннюю благодарность представителям всех партий, всем парламентариям за то, что они не дали угаснуть жизни в нашем парламенте под огнем врага, и за то, что дали нам возможность упорно работать – и мы могли бы делать это еще очень долго, будь в этом необходимость, – до тех пор, пока мы не добились своей цели – принуждения врага к полной и безоговорочной капитуляции.
05.05.202510:33
5 мая 1821 года - смерть Наполеона на острове Святой Елены
Когда Провидение по причинам, только ему одному известным, спускает с цепи некое чудовище, перед коим все бессильны, одновременно приводит оно в действие и тот спасительный закон, что чудовище сие само позаботится о собственной погибели. Именно так случилось и с любезным моим приятелем Наполеоном.
Не думаю, чтобы в Европе нашелся талант (исключая, быть может, Веллингтона), способный противустоять сему дьяволу; но отвратительные его пороки избавят нас от сего человека.
[…]
Он и только он вынудил Австрию своими экстравагантными притязаниями перейти на нашу сторону. … ненасытные желания и безграничные замыслы, которые хотел он удовлетворить и осуществить разом, погубили самого Бонапарте…
Цитата: Жозеф де Местр «Петербургские письма»
Иллюстрация: Иван Айвазовский «Наполеон на острове Святой Елены»
Когда Провидение по причинам, только ему одному известным, спускает с цепи некое чудовище, перед коим все бессильны, одновременно приводит оно в действие и тот спасительный закон, что чудовище сие само позаботится о собственной погибели. Именно так случилось и с любезным моим приятелем Наполеоном.
Не думаю, чтобы в Европе нашелся талант (исключая, быть может, Веллингтона), способный противустоять сему дьяволу; но отвратительные его пороки избавят нас от сего человека.
[…]
Он и только он вынудил Австрию своими экстравагантными притязаниями перейти на нашу сторону. … ненасытные желания и безграничные замыслы, которые хотел он удовлетворить и осуществить разом, погубили самого Бонапарте…
Цитата: Жозеф де Местр «Петербургские письма»
Иллюстрация: Иван Айвазовский «Наполеон на острове Святой Елены»
28.04.202520:13
Борман вышел в зал, где за длинным столом сидели генералы Бургдорф и Кребс. Перед каждым стоял прибор, две бутылки вермута были раскупорены, Кребс пил мало — язвенник, но Бургдорф пил вовсю — было видно, что хотел опьянеть, но не мог.
Борман присел рядом. Слуга тут же принес ему прибор, бутылку айнциана — здесь все знали вкусы рейхсляйтера. Молча выпив, Борман пожелал генералам приятного аппетита.
Бургдорф фыркнул:
— Очень любезно с вашей стороны...
— Вы чем-то расстроены? — осведомился Борман учтиво.
— О, я расстроен многим, господин Борман! Я расстроен всем — так будет вернее! И особенно расстроен с тех пор, как, сев в мое штабное кресло, я делал все, чтобы сблизить армию и партию!
Друзья стали называть меня предателем офицерского сословия, но я верил — искренне верил, — что мои усилия угодны высшим интересам немцев! А теперь я вижу, что мои старания были не просто напрасны — они были глупы и наивны!
Кребс положил ладонь на руку Бургдорфа, но тот стряхнул ее рассерженно.
— Оставьте меня, Ганс! — воскликнул он. — Человек обязан хоть раз в жизни сказать то, что у него наболело! Через сутки будет уже поздно! А у меня наболело, ох как наболело! Наши молодые офицеры шли на войну, полные веры в торжество дела! И что же?
Сотни тысяч погибли. А за что?
За родину? Будущее? За величие Германии?!
Нет, вздор! Они погибли для того, чтобы вы, господин Борман, жили в роскоши и барстве! В такой роскоши, которая не снилась даже кайзерам! В таком барстве, которому могли бы позавидовать феодалы — полная бесконтрольность, пренебрежение интересами нации, душное самообогащение!
Миллионы пали на полях сражений во имя того, чтобы вы, фюреры партии, набили свои карманы золотом, спекулируя разговорами о духовном здоровье нации!
Вы понастроили себе замков, набили их ворованными картинами и скульптурами, паразитируя на горе немцев!
Вы разрушили культуру Германии, вы разложили немецкий народ, из-за вас он проржавел изнутри!
Для вас существовала только одна мораль: жить лучше всех, властвовать над всеми, давить всех и стращать!
И эта ваша вина перед нацией не может быть искупима ничем, рейхсляйтер!
Ничем и никогда!
Борман странно улыбнулся, поднял рюмку:
— Ваш спич носил слишком общий характер... Если кое-кто из моих друзей и мечтал о том, чтобы побыстрее разбогатеть, то меня-то вы в этом не можете обвинять!
— А ваши поместья в Мекленбурге?! — не унимался Бургдорф. — А леса и поля, купленные вами в Верхней Баварии? А замок на озере Чимзее?! Откуда все это у вас?!
— А я и не знал, что армия тоже следит за нами, — снова усмехнулся Борман и, допив айнциан, поднялся из-за стола, заключив: — Желаю вам славно отдохнуть, друзья, день будет хлопотным, всего лучшего...
Цитата: Юлиан Семенов "Приказано выжить"
Иллюстрация: Кукрыниксы "Конец. Последние дни гитлеровской ставки в рейхсканцелярии" (вариант картины)
Борман присел рядом. Слуга тут же принес ему прибор, бутылку айнциана — здесь все знали вкусы рейхсляйтера. Молча выпив, Борман пожелал генералам приятного аппетита.
Бургдорф фыркнул:
— Очень любезно с вашей стороны...
— Вы чем-то расстроены? — осведомился Борман учтиво.
— О, я расстроен многим, господин Борман! Я расстроен всем — так будет вернее! И особенно расстроен с тех пор, как, сев в мое штабное кресло, я делал все, чтобы сблизить армию и партию!
Друзья стали называть меня предателем офицерского сословия, но я верил — искренне верил, — что мои усилия угодны высшим интересам немцев! А теперь я вижу, что мои старания были не просто напрасны — они были глупы и наивны!
Кребс положил ладонь на руку Бургдорфа, но тот стряхнул ее рассерженно.
— Оставьте меня, Ганс! — воскликнул он. — Человек обязан хоть раз в жизни сказать то, что у него наболело! Через сутки будет уже поздно! А у меня наболело, ох как наболело! Наши молодые офицеры шли на войну, полные веры в торжество дела! И что же?
Сотни тысяч погибли. А за что?
За родину? Будущее? За величие Германии?!
Нет, вздор! Они погибли для того, чтобы вы, господин Борман, жили в роскоши и барстве! В такой роскоши, которая не снилась даже кайзерам! В таком барстве, которому могли бы позавидовать феодалы — полная бесконтрольность, пренебрежение интересами нации, душное самообогащение!
Миллионы пали на полях сражений во имя того, чтобы вы, фюреры партии, набили свои карманы золотом, спекулируя разговорами о духовном здоровье нации!
Вы понастроили себе замков, набили их ворованными картинами и скульптурами, паразитируя на горе немцев!
Вы разрушили культуру Германии, вы разложили немецкий народ, из-за вас он проржавел изнутри!
Для вас существовала только одна мораль: жить лучше всех, властвовать над всеми, давить всех и стращать!
И эта ваша вина перед нацией не может быть искупима ничем, рейхсляйтер!
Ничем и никогда!
Борман странно улыбнулся, поднял рюмку:
— Ваш спич носил слишком общий характер... Если кое-кто из моих друзей и мечтал о том, чтобы побыстрее разбогатеть, то меня-то вы в этом не можете обвинять!
— А ваши поместья в Мекленбурге?! — не унимался Бургдорф. — А леса и поля, купленные вами в Верхней Баварии? А замок на озере Чимзее?! Откуда все это у вас?!
— А я и не знал, что армия тоже следит за нами, — снова усмехнулся Борман и, допив айнциан, поднялся из-за стола, заключив: — Желаю вам славно отдохнуть, друзья, день будет хлопотным, всего лучшего...
Цитата: Юлиан Семенов "Приказано выжить"
Иллюстрация: Кукрыниксы "Конец. Последние дни гитлеровской ставки в рейхсканцелярии" (вариант картины)
23.04.202520:20
Сегодня после захода солнца, 27 Нисана по еврейскому календарю, начинается национальный День памяти жертв Холокоста и героев Сопротивления (Йом а-Шоа). Национальный День памяти - это день восстания Варшавского гетто.
«В варшавском гетто, за стеной, отрезающей его от мира, несколько сотен тысяч обречённых ожидают своей смерти. Для них нет надежды на спасение, нет ниоткуда помощи…
Число убитых евреев перевалило за миллион, и эта цифра увеличивается с каждым днём. Погибают все. Богачи и бедняки, старики и женщины, мужчины и молодёжь, грудные дети… Все они провинились тем, что родились в еврейской нации, приговорённой Гитлером к уничтожению.
Мир смотрит на это преступление, которое страшнее всего того, что видела история, и молчит. Резня миллионов беззащитных людей совершается среди всеобщего враждебного молчания. Молчат палачи, не похваляются тем, что делают. Не поднимают свои голоса ни Англия, ни Америка, молчит даже влиятельное международное еврейство, так некогда чуткое к каждой обиде в отношении своих. Но молчат и поляки. Польские политические друзья евреев ограничиваются журналистскими заметками, польские противники евреев проявляют отсутствие интереса к чужому для них делу. Погибающие евреи окружены одними умывающими руки Пилатами.
Нельзя долее терпеть это молчание. Какими бы ни были его мотивы — оно бесчестно. Нельзя оставаться пассивным при виде преступления. Тот, кто молчит перед лицом убийства — становится пособником убийцы. Кто не осуждает — тот дозволяет.
Поэтому поднимаем свой голос мы, католики-поляки. Наши чувства в отношении евреев не претерпели изменений, но... осознание этих чувств однако не освобождает нас от обязанности осуждения преступления.
Мы не хотим быть Пилатами. Мы не можем действием противостоять немецким преступлениям, мы не можем ничего сделать, никого спасти — однако мы протестуем из самой глубины сердец, охваченных состраданием, негодованием и ужасом.
Этого протеста от нас требует Бог, Бог, который не дозволил убивать. Этого от нас требует христианская совесть. Каждое существо, именуемое человеком, имеет право на любовь ближнего. Кровь беззащитных взывает к Небу о мести. Кто вместе с нами не поддержит этот протест — тот не католик.
Мы протестуем в то же время и как поляки. Мы не верим в то, что Польша могла бы получить пользу от немецких зверств. Напротив. ... в усилиях немецкой пропаганды, уже сейчас старающейся переложить вину за резню евреев на литовцев и поляков, мы чувствуем враждебную для нас акцию.
В равной степени мы осознаём, сколь ядовит бывает посев преступления. Принудительное участие нашей нации в кровавом зрелище, разыгрывающемся на наших землях, может легко взрастить невосприимчивость к чужой беде, садизму и прежде всего опасное убеждение в том, что можно безнаказанно убивать ближних своих. Кто не понимает этого, кто гордое, свободное прошлое Польши посмел бы соединить с нечестивой радостью при виде несчастья ближнего своего — тот не католик и не поляк!»
Цитата: Зофья Коссак-Шуцка "Мы протестуем!" август 1942 года
Иллюстрация: Памятник повстанцам Варшавского гетто
«В варшавском гетто, за стеной, отрезающей его от мира, несколько сотен тысяч обречённых ожидают своей смерти. Для них нет надежды на спасение, нет ниоткуда помощи…
Число убитых евреев перевалило за миллион, и эта цифра увеличивается с каждым днём. Погибают все. Богачи и бедняки, старики и женщины, мужчины и молодёжь, грудные дети… Все они провинились тем, что родились в еврейской нации, приговорённой Гитлером к уничтожению.
Мир смотрит на это преступление, которое страшнее всего того, что видела история, и молчит. Резня миллионов беззащитных людей совершается среди всеобщего враждебного молчания. Молчат палачи, не похваляются тем, что делают. Не поднимают свои голоса ни Англия, ни Америка, молчит даже влиятельное международное еврейство, так некогда чуткое к каждой обиде в отношении своих. Но молчат и поляки. Польские политические друзья евреев ограничиваются журналистскими заметками, польские противники евреев проявляют отсутствие интереса к чужому для них делу. Погибающие евреи окружены одними умывающими руки Пилатами.
Нельзя долее терпеть это молчание. Какими бы ни были его мотивы — оно бесчестно. Нельзя оставаться пассивным при виде преступления. Тот, кто молчит перед лицом убийства — становится пособником убийцы. Кто не осуждает — тот дозволяет.
Поэтому поднимаем свой голос мы, католики-поляки. Наши чувства в отношении евреев не претерпели изменений, но... осознание этих чувств однако не освобождает нас от обязанности осуждения преступления.
Мы не хотим быть Пилатами. Мы не можем действием противостоять немецким преступлениям, мы не можем ничего сделать, никого спасти — однако мы протестуем из самой глубины сердец, охваченных состраданием, негодованием и ужасом.
Этого протеста от нас требует Бог, Бог, который не дозволил убивать. Этого от нас требует христианская совесть. Каждое существо, именуемое человеком, имеет право на любовь ближнего. Кровь беззащитных взывает к Небу о мести. Кто вместе с нами не поддержит этот протест — тот не католик.
Мы протестуем в то же время и как поляки. Мы не верим в то, что Польша могла бы получить пользу от немецких зверств. Напротив. ... в усилиях немецкой пропаганды, уже сейчас старающейся переложить вину за резню евреев на литовцев и поляков, мы чувствуем враждебную для нас акцию.
В равной степени мы осознаём, сколь ядовит бывает посев преступления. Принудительное участие нашей нации в кровавом зрелище, разыгрывающемся на наших землях, может легко взрастить невосприимчивость к чужой беде, садизму и прежде всего опасное убеждение в том, что можно безнаказанно убивать ближних своих. Кто не понимает этого, кто гордое, свободное прошлое Польши посмел бы соединить с нечестивой радостью при виде несчастья ближнего своего — тот не католик и не поляк!»
Цитата: Зофья Коссак-Шуцка "Мы протестуем!" август 1942 года
Иллюстрация: Памятник повстанцам Варшавского гетто
18.04.202511:31
Молодой ярл устал, однако он зашел взглянуть, как подвигается работа в кузнечной мастерской. …
… Кто-то крикнул, и все замерли в тех положениях, в каких каждого застало появление господина.
Оттар подошел к высокому полуголому человеку с коротко остриженной головой.
— Почему ты бездельничаешь? — крикнул ярл. Он сразу заметил, что на верстаке, среди инструментов для гнутья и чеканки металлов, лежал темный череп брони в точно таком же виде, в каком ярл видел его два дня тому назад.
Подскочил траллс, на обязанности которого лежало наблюдение за работами в мастерской. Ярл хлестнул его по щеке.
— Он не хочет. Я наказывал его плетями. Я лишил его воды и пищи, но он не хочет, — оправдывался надсмотрщик с таким лицом, точно Оттар и не ударял его.
Ярл медленно поднял руку над присевшим в ужасе надзирателем. Надсмотрщики дешевле мастеров. Один удар кулаком в висок…
Спасая свою жалкую жизнь, траллс успел прошептать:
— Он говорит, что хочет умереть!..
Это было серьезное обстоятельство, и рука ярла медленно опустилась. Иногда среди траллсов вспыхивало особенное безумие, заразительное и разорительное. Иной раз было достаточно одному показать дурной пример, и траллсы кидались с круч, топились с камнями на шее, набрасывались на вооруженных викингов. Они даже восставали — бессмысленно, без надежды на успех, разоряя господина.
— Веди его за мной! — приказал надсмотрщику Оттар.
За дверями кузницы ярл остановился. Он страстно желал наказать непослушного. … Умелой и медленной пыткой он заставит выть каждую жилку этого ничтожного тела!..
Но… все же это будет исполнением воли траллса, и траллс умрет.
А кто будет работать над доспехами, когда не станет лучшего мастера…? От злобы Оттар прикусил ноготь большого пальца.
Взбунтовавшийся раб стоял, согнув спину, как за верстаком, вялый и безразличный. Он терпеливо ожидал прихода желанной смерти в любой форме, самой ужасной — лишь бы не жить.
Нет, ты очнешься!
Любопытные викинги ждали решения ярла.
— Веревок и лошадей! — приказал Оттар. — Четырех лошадей.
Радостно оживившиеся викинги побежали в конюшню. Вот и потеха!
Осужденный траллс не шевелился, как глухой.
Привели лохматых толстоногих лошадей. Южного наездника могли обмануть их седлистые спины, толстые короткие шеи, тяжелые головы. На самом деле лошади викингов были неприхотливы, сильны и неутомимы.
Готовя на ходу скользящие петли на ременных веревках, викинги подошли к траллсу. Другие набрасывали упряжь на лошадей, таких же безразличных, как траллс.
Останавливая приготовления к забаве, Оттар поднял руку:
— Привести всех остальных кузнецов!
Сбившись в кучу, прячась один за другого, из замолкнувшей кузницы выбрались рабочие с ошейниками на шее. Надсмотрщик вытолкнул последних ударами ноги и плети.
Оттар ударил осужденного, и тот упал на спину. Один из викингов поставил рабу ногу на грудь и не дал подняться
Траллс приподнял голову и посмотрел на товарищей. Жизнь мелькнула в тусклых глазах кузнеца,
— Поставьте его на ноги, пусть он видит, — приказал ярл и обратился к мастеру: — Ты подал первым пример неповиновения. Но ты умрешь последним. Сначала — все они, — Оттар указал на товарищей траллса.
Среди женщин раздались дружные вздохи и восклицания восхищения.
С неожиданной силой кузнец вырвался, бросился к ярлу и обнял ноги господина.
— Прости, прости! — молил он с дикой силой и красноречием отчаяния. — Они невиновны. Я был безумным, но я опомнился. Клянусь, клянусь! Я буду работать, я сделаю тебе лучшие доспехи, лучшее оружие. Таких не видел еще ни один человек. Я умею, я умею!
— Уведите лошадей, — сказал ярл, — справедливое наказание отложено на время.
Оттар не гордился победой над рабом. Ярл всей душой презирал траллсов — людей, которые и на своих землях, на свободе, были способны лишь работать: презренен труд человеческих рук. Он хорош только для тех кто пользуется его результатами, но не для того, кто трудится сам.
Цитата: Валентин Иванов «Повести древних лет»
Иллюстрация: Tapisserie de Bayeux («Гобелен из Байё») XI век
… Кто-то крикнул, и все замерли в тех положениях, в каких каждого застало появление господина.
Оттар подошел к высокому полуголому человеку с коротко остриженной головой.
— Почему ты бездельничаешь? — крикнул ярл. Он сразу заметил, что на верстаке, среди инструментов для гнутья и чеканки металлов, лежал темный череп брони в точно таком же виде, в каком ярл видел его два дня тому назад.
Подскочил траллс, на обязанности которого лежало наблюдение за работами в мастерской. Ярл хлестнул его по щеке.
— Он не хочет. Я наказывал его плетями. Я лишил его воды и пищи, но он не хочет, — оправдывался надсмотрщик с таким лицом, точно Оттар и не ударял его.
Ярл медленно поднял руку над присевшим в ужасе надзирателем. Надсмотрщики дешевле мастеров. Один удар кулаком в висок…
Спасая свою жалкую жизнь, траллс успел прошептать:
— Он говорит, что хочет умереть!..
Это было серьезное обстоятельство, и рука ярла медленно опустилась. Иногда среди траллсов вспыхивало особенное безумие, заразительное и разорительное. Иной раз было достаточно одному показать дурной пример, и траллсы кидались с круч, топились с камнями на шее, набрасывались на вооруженных викингов. Они даже восставали — бессмысленно, без надежды на успех, разоряя господина.
— Веди его за мной! — приказал надсмотрщику Оттар.
За дверями кузницы ярл остановился. Он страстно желал наказать непослушного. … Умелой и медленной пыткой он заставит выть каждую жилку этого ничтожного тела!..
Но… все же это будет исполнением воли траллса, и траллс умрет.
А кто будет работать над доспехами, когда не станет лучшего мастера…? От злобы Оттар прикусил ноготь большого пальца.
Взбунтовавшийся раб стоял, согнув спину, как за верстаком, вялый и безразличный. Он терпеливо ожидал прихода желанной смерти в любой форме, самой ужасной — лишь бы не жить.
Нет, ты очнешься!
Любопытные викинги ждали решения ярла.
— Веревок и лошадей! — приказал Оттар. — Четырех лошадей.
Радостно оживившиеся викинги побежали в конюшню. Вот и потеха!
Осужденный траллс не шевелился, как глухой.
Привели лохматых толстоногих лошадей. Южного наездника могли обмануть их седлистые спины, толстые короткие шеи, тяжелые головы. На самом деле лошади викингов были неприхотливы, сильны и неутомимы.
Готовя на ходу скользящие петли на ременных веревках, викинги подошли к траллсу. Другие набрасывали упряжь на лошадей, таких же безразличных, как траллс.
Останавливая приготовления к забаве, Оттар поднял руку:
— Привести всех остальных кузнецов!
Сбившись в кучу, прячась один за другого, из замолкнувшей кузницы выбрались рабочие с ошейниками на шее. Надсмотрщик вытолкнул последних ударами ноги и плети.
Оттар ударил осужденного, и тот упал на спину. Один из викингов поставил рабу ногу на грудь и не дал подняться
Траллс приподнял голову и посмотрел на товарищей. Жизнь мелькнула в тусклых глазах кузнеца,
— Поставьте его на ноги, пусть он видит, — приказал ярл и обратился к мастеру: — Ты подал первым пример неповиновения. Но ты умрешь последним. Сначала — все они, — Оттар указал на товарищей траллса.
Среди женщин раздались дружные вздохи и восклицания восхищения.
С неожиданной силой кузнец вырвался, бросился к ярлу и обнял ноги господина.
— Прости, прости! — молил он с дикой силой и красноречием отчаяния. — Они невиновны. Я был безумным, но я опомнился. Клянусь, клянусь! Я буду работать, я сделаю тебе лучшие доспехи, лучшее оружие. Таких не видел еще ни один человек. Я умею, я умею!
— Уведите лошадей, — сказал ярл, — справедливое наказание отложено на время.
Оттар не гордился победой над рабом. Ярл всей душой презирал траллсов — людей, которые и на своих землях, на свободе, были способны лишь работать: презренен труд человеческих рук. Он хорош только для тех кто пользуется его результатами, но не для того, кто трудится сам.
Цитата: Валентин Иванов «Повести древних лет»
Иллюстрация: Tapisserie de Bayeux («Гобелен из Байё») XI век
08.05.202514:01
Восьмого Дежнев вместе с Козловским не отходили от приемника – в кабинете у коменданта стоял роскошный, огромный, как комод, «Блаупункт». Козловский, знающий английский язык, крутил ручки настройки, переходя с одного диапазона на другой.
– Ничего не понимаю, – говорил он. – Все западные станции сообщают о капитуляции Германии. Приснилось им, что ли? Говорят, капитуляция подписана в Реймсе, вчера в два пятнадцать утра...
Подумав, Дежнев позвонил начальнику гарнизона.
– Я тебе что-нибудь сообщал? – строго спросил Прошин. – Нет? Значит, ничего и не было. Сейчас, знаешь, всякие провокации могут иметь место. Понимать надо, майор!
– Чертовщина какая-то, – сказал майор, положив трубку. – А ну, давай снова Москву...
Но Москва о капитуляции молчала, сообщалось лишь о ликвидации бреславльской группировки, о взятии Дрездена, о салюте по этому поводу, об освобождении Оломоуца, о действиях отдельных частей 1-го и 4-го Украинских фронтов. Война, похоже, продолжалась. Дежнев ничего не мог понять – сепаратный мир, что ли, заключили немцы с западными союзниками?
Неизвестно какими путями новость распространилась и среди бойцов – те поверили ей сразу, начали собираться группами, кто-то совсем рядом с комендатурой засадил в воздух автоматную очередь. Никаких официальных сообщений с нашей стороны все еще не было. Лишь поздно вечером коменданту сказали, что полковник Прошин вызывает к себе всех офицеров гарнизона.
Когда явились к полковнику, там уже был накрыт стол. Прошин, при всем параде, сияя орденами и ослепительно выбритой головой, сообщил им, что сегодня в полночь вступает в силу Акт о безусловной капитуляции всех вооруженных сил Германии, церемония подписания которого происходит сейчас в Карлсхорсте под Берлином.
– Товарищи офицеры, – сказал он сиплым и задушенным от волнения голосом, – поздравляю вас с победоносным окончанием Великой Отечественной войны. Ура!
Сказанное полковником не было неожиданностью ни для кого, все ждали этого, и все догадывались, для чего вызвал их к себе начальник гарнизона; и все же после слов Прошина, на секунду-другую, в комнате стало очень тихо. Просто никто не смог сразу освоиться с мыслью, что это действительно произошло, что Победа стала реальностью и что после сорока шести месяцев войны действительно наступил мир.
Цитата: Юрий Слепухин "Ничего, кроме надежды"
Иллюстрация: Борис Окороков "Первый день мира"
– Ничего не понимаю, – говорил он. – Все западные станции сообщают о капитуляции Германии. Приснилось им, что ли? Говорят, капитуляция подписана в Реймсе, вчера в два пятнадцать утра...
Подумав, Дежнев позвонил начальнику гарнизона.
– Я тебе что-нибудь сообщал? – строго спросил Прошин. – Нет? Значит, ничего и не было. Сейчас, знаешь, всякие провокации могут иметь место. Понимать надо, майор!
– Чертовщина какая-то, – сказал майор, положив трубку. – А ну, давай снова Москву...
Но Москва о капитуляции молчала, сообщалось лишь о ликвидации бреславльской группировки, о взятии Дрездена, о салюте по этому поводу, об освобождении Оломоуца, о действиях отдельных частей 1-го и 4-го Украинских фронтов. Война, похоже, продолжалась. Дежнев ничего не мог понять – сепаратный мир, что ли, заключили немцы с западными союзниками?
Неизвестно какими путями новость распространилась и среди бойцов – те поверили ей сразу, начали собираться группами, кто-то совсем рядом с комендатурой засадил в воздух автоматную очередь. Никаких официальных сообщений с нашей стороны все еще не было. Лишь поздно вечером коменданту сказали, что полковник Прошин вызывает к себе всех офицеров гарнизона.
Когда явились к полковнику, там уже был накрыт стол. Прошин, при всем параде, сияя орденами и ослепительно выбритой головой, сообщил им, что сегодня в полночь вступает в силу Акт о безусловной капитуляции всех вооруженных сил Германии, церемония подписания которого происходит сейчас в Карлсхорсте под Берлином.
– Товарищи офицеры, – сказал он сиплым и задушенным от волнения голосом, – поздравляю вас с победоносным окончанием Великой Отечественной войны. Ура!
Сказанное полковником не было неожиданностью ни для кого, все ждали этого, и все догадывались, для чего вызвал их к себе начальник гарнизона; и все же после слов Прошина, на секунду-другую, в комнате стало очень тихо. Просто никто не смог сразу освоиться с мыслью, что это действительно произошло, что Победа стала реальностью и что после сорока шести месяцев войны действительно наступил мир.
Цитата: Юрий Слепухин "Ничего, кроме надежды"
Иллюстрация: Борис Окороков "Первый день мира"
07.05.202515:50
7 мая 1945 года граф Шверин фон Крозиг, министр иностранных дел правительства Дёница в специальном радиообращении сообщил немецкому народу о капитуляции:
Немцы и немки!
Верховное главнокомандование вермахта по приказанию гросс-адмирала Дёница заявило о безоговорочной капитуляции германских войск. Как руководящий министр имперского правительства, образованного гросс-адмиралом для завершения всех военных задач, я обращаюсь в этот трагический момент нашей истории к немецкому народу…
Никто не должен заблуждаться насчёт тяжести тех условий, которые наложат на нас наши противники. Необходимо без всяких громких фраз, ясно и трезво смотреть им в лицо. Никто не может сомневаться в том, что грядущие времена будут для каждого из нас суровы и во всех областях жизни потребуют от нас жертв. Мы обязаны принести их и лояльно отнестись ко всем обязательствам, которые на себя берём. Но мы не смеем отчаиваться и предаваться тупой покорности судьбе. Мы должны найти путь, чтобы из этого мрака выйти на дорогу нашего будущего. Пусть тремя путеводными звёздами, которые всегда были залогом подлинно германской сущности, нам послужат единение, право и свобода…
Мы должны положить в основу нашей народной жизни право. Высшим законом и главной направляющей нитью для нашего народа должна стать справедливость. Мы должны признать право и по внутреннему убеждению, и как основу наших отношений с другими народами. Уважение заключённых договоров должно быть для нас таким же святым, как и чувство принадлежности к европейской семье народов, являясь членом которой мы хотим привести к расцвету все наши человеческие, моральные и материальные силы, чтобы залечить ужасные раны, нанесённые войной.
Тогда мы сможем надеяться, что атмосфера ненависти, которая ныне окружает Германию во всем мире, уступит место тому примирению народов, без которого немыслимо оздоровление мира, и что нам снова подаст свой сигнал свобода, без которой ни один народ не может жить прилично и достойно.
Мы хотим видеть будущее нашего народа в осознании глубочайших и лучших сил каждого живущего, кому мир дал непреходящие творения и ценности. С гордостью за героическую борьбу нашего народа мы будем сочетать стремление в качестве звена западно-христианской культуры вносить свой вклад в честный мирный труд в духе лучших традиций нашего народа. Да не покинет нас Бог в нашей беде, да освятит он наше трудное дело!
Немцы и немки!
Верховное главнокомандование вермахта по приказанию гросс-адмирала Дёница заявило о безоговорочной капитуляции германских войск. Как руководящий министр имперского правительства, образованного гросс-адмиралом для завершения всех военных задач, я обращаюсь в этот трагический момент нашей истории к немецкому народу…
Никто не должен заблуждаться насчёт тяжести тех условий, которые наложат на нас наши противники. Необходимо без всяких громких фраз, ясно и трезво смотреть им в лицо. Никто не может сомневаться в том, что грядущие времена будут для каждого из нас суровы и во всех областях жизни потребуют от нас жертв. Мы обязаны принести их и лояльно отнестись ко всем обязательствам, которые на себя берём. Но мы не смеем отчаиваться и предаваться тупой покорности судьбе. Мы должны найти путь, чтобы из этого мрака выйти на дорогу нашего будущего. Пусть тремя путеводными звёздами, которые всегда были залогом подлинно германской сущности, нам послужат единение, право и свобода…
Мы должны положить в основу нашей народной жизни право. Высшим законом и главной направляющей нитью для нашего народа должна стать справедливость. Мы должны признать право и по внутреннему убеждению, и как основу наших отношений с другими народами. Уважение заключённых договоров должно быть для нас таким же святым, как и чувство принадлежности к европейской семье народов, являясь членом которой мы хотим привести к расцвету все наши человеческие, моральные и материальные силы, чтобы залечить ужасные раны, нанесённые войной.
Тогда мы сможем надеяться, что атмосфера ненависти, которая ныне окружает Германию во всем мире, уступит место тому примирению народов, без которого немыслимо оздоровление мира, и что нам снова подаст свой сигнал свобода, без которой ни один народ не может жить прилично и достойно.
Мы хотим видеть будущее нашего народа в осознании глубочайших и лучших сил каждого живущего, кому мир дал непреходящие творения и ценности. С гордостью за героическую борьбу нашего народа мы будем сочетать стремление в качестве звена западно-христианской культуры вносить свой вклад в честный мирный труд в духе лучших традиций нашего народа. Да не покинет нас Бог в нашей беде, да освятит он наше трудное дело!
02.05.202509:43
Из глубины подвала вдруг выкинули белый флаг.
На лестнице, на нижней площадке, появился офицер. Шинель распахнута, в руке — парабеллум. Он заявил, что немецкое командование готово начать переговоры. Но с офицером в высоком ранге.
На лестницу к немцам отправился Берест...
Берест — замполит командира батальона. Лейтенант. Да и в этом звании он лишь несколько дней: приказ пришел, когда мы вступали в Берлин. Только вчера Берест был младшим. Но уже несколько месяцев работал заместителем у Неустроева...
Он и отправился туда.
Сам собой пал на него выбор. Скорее всего, это Берест и сказал, что пойдет он.
Солдат полил ему из фляги, и он смыл копоть с лица. Всегда он выглядел подчеркнуто аккуратным. Даже после этих двух ночей белела у него полоска подворотничка. Вчера, на площади, он лежал в одной воронке с бойцами. Потом с двумя разведчиками — Кантарией и Егоровым — он устанавливал знамя... Теперь, вот уж сутки, он был здесь, вместе со всеми.
Поверх гимнастерки Берест надел чужую чью-то кожаную длинную куртку. Капитан Матвеев, политотделец, отдал свою фуражку — новую, с малиновым околышем.
Неустроев тоже пошел. Но не стал ничего надевать, а даже телогрейку с себя сбросил, чтоб ордена были видны. У Береста наград было не густо, а у Неустроева — много... Так, решили они, солиднее.
Третьим они взяли с собой солдата из недавно освобожденных на Одере военнопленных. Он знал по-немецки.
Внизу их уже ждали. Здесь было светло. Горели факелы. Сразу их окружили немецкие солдаты. Парабеллумы в руках. На касках маскировочные сетки.
К Бересту и его спутникам подходил немец. Берест вгляделся: оберст! Полковник. С ним были двое моряков. Курсанты. И переводчица — женщина в желтой куртке.
Солдаты-немцы расступились, дав им дорогу.
Полковник протянул было руку. Но Берест поднес свою к фуражке и сказал: «Полковник Берест».
И так, в черной своей кожанке, приподняв голову, он стоял, высокий, молодой... Заместитель командира — комиссар! Видный. Широкоплечий. Уверенный в себе. Кто-то из немцев сказал: «Молодой, а уже полковник!»
На Неустроева они почти не смотрели. Он стоял незаметно. Только ордена блестели. И немцы поглядывали на его грудь. (Рядом с Берестом низкорослый Неустроев выглядел маленьким.) Когда Берест к нему обращался, комбат старательно щелкал каблуками...
— Я предлагаю вам сдаться! — сказал Берест немцам. — Вы находитесь в подвалах. Положение ваше безвыходное...
Но те ответили:
— Еще неизвестно, кто у кого в плену... Вас здесь триста человек. Когда вы атаковывали — мы подсчитали... Нас — в десять раз больше.
— Сложите оружие, — сказал Берест. — Мы вас отсюда не выпустим... — И взглянул на часы, показав, что он на этом желает закончить разговор.
Представитель немцев опять стал доказывать Бересту, что это он, Берест, у них, у немцев, в «клещах»... И неожиданно потребовал, чтобы им дали возможность уйти в район Бранденбургских ворот...
Берест с трудом себя сдерживал. Он был молод — ему было только двадцать. И он забыл, что он дипломат!
— Зачем мы пришли в Берлин, — сказал он, — чтобы вас, гадов, выпустить?.. Если вы не сдадитесь, мы вас переколотим!..
Немецкий оберст запротестовал:
— Господин полковник! Так не полагается разговаривать с парламентерами!
Берест его не слушал...
Моряки молчали, желтая переводчица нервничала.
Полковник-немец заговорил вдруг по-русски, и даже сносно:
— Нам известно наше положение, и мы хотим сдаться... Но ваши солдаты возбуждены... Вы должны их вывести и... выстроить. Иначе мы не выйдем!
— Нет! — ответил Берест ему. — Не для того я пришел в Берлин из Москвы, чтобы выстраивать перед вами своих солдат... Даже если вас две тысячи, а нас двести человек...
— Что ж, — сказал немец, — я доложу, что вы предлагаете нам проходить через ваши боевые порядки.
Задерживаться дольше не имело смысла. Берест козырнул. Неустроев — тоже.
Немцы, остававшиеся в подземельях рейхстага, сдались той же ночью. К утру.
Переговоры о их сдаче вел с ними уже старший сержант Сьянов.
Цитата: Василий Субботин «Полковник Берест» (1960)
Иллюстрация: Вячеслав Стильве "1945" (1975)
На лестнице, на нижней площадке, появился офицер. Шинель распахнута, в руке — парабеллум. Он заявил, что немецкое командование готово начать переговоры. Но с офицером в высоком ранге.
На лестницу к немцам отправился Берест...
Берест — замполит командира батальона. Лейтенант. Да и в этом звании он лишь несколько дней: приказ пришел, когда мы вступали в Берлин. Только вчера Берест был младшим. Но уже несколько месяцев работал заместителем у Неустроева...
Он и отправился туда.
Сам собой пал на него выбор. Скорее всего, это Берест и сказал, что пойдет он.
Солдат полил ему из фляги, и он смыл копоть с лица. Всегда он выглядел подчеркнуто аккуратным. Даже после этих двух ночей белела у него полоска подворотничка. Вчера, на площади, он лежал в одной воронке с бойцами. Потом с двумя разведчиками — Кантарией и Егоровым — он устанавливал знамя... Теперь, вот уж сутки, он был здесь, вместе со всеми.
Поверх гимнастерки Берест надел чужую чью-то кожаную длинную куртку. Капитан Матвеев, политотделец, отдал свою фуражку — новую, с малиновым околышем.
Неустроев тоже пошел. Но не стал ничего надевать, а даже телогрейку с себя сбросил, чтоб ордена были видны. У Береста наград было не густо, а у Неустроева — много... Так, решили они, солиднее.
Третьим они взяли с собой солдата из недавно освобожденных на Одере военнопленных. Он знал по-немецки.
Внизу их уже ждали. Здесь было светло. Горели факелы. Сразу их окружили немецкие солдаты. Парабеллумы в руках. На касках маскировочные сетки.
К Бересту и его спутникам подходил немец. Берест вгляделся: оберст! Полковник. С ним были двое моряков. Курсанты. И переводчица — женщина в желтой куртке.
Солдаты-немцы расступились, дав им дорогу.
Полковник протянул было руку. Но Берест поднес свою к фуражке и сказал: «Полковник Берест».
И так, в черной своей кожанке, приподняв голову, он стоял, высокий, молодой... Заместитель командира — комиссар! Видный. Широкоплечий. Уверенный в себе. Кто-то из немцев сказал: «Молодой, а уже полковник!»
На Неустроева они почти не смотрели. Он стоял незаметно. Только ордена блестели. И немцы поглядывали на его грудь. (Рядом с Берестом низкорослый Неустроев выглядел маленьким.) Когда Берест к нему обращался, комбат старательно щелкал каблуками...
— Я предлагаю вам сдаться! — сказал Берест немцам. — Вы находитесь в подвалах. Положение ваше безвыходное...
Но те ответили:
— Еще неизвестно, кто у кого в плену... Вас здесь триста человек. Когда вы атаковывали — мы подсчитали... Нас — в десять раз больше.
— Сложите оружие, — сказал Берест. — Мы вас отсюда не выпустим... — И взглянул на часы, показав, что он на этом желает закончить разговор.
Представитель немцев опять стал доказывать Бересту, что это он, Берест, у них, у немцев, в «клещах»... И неожиданно потребовал, чтобы им дали возможность уйти в район Бранденбургских ворот...
Берест с трудом себя сдерживал. Он был молод — ему было только двадцать. И он забыл, что он дипломат!
— Зачем мы пришли в Берлин, — сказал он, — чтобы вас, гадов, выпустить?.. Если вы не сдадитесь, мы вас переколотим!..
Немецкий оберст запротестовал:
— Господин полковник! Так не полагается разговаривать с парламентерами!
Берест его не слушал...
Моряки молчали, желтая переводчица нервничала.
Полковник-немец заговорил вдруг по-русски, и даже сносно:
— Нам известно наше положение, и мы хотим сдаться... Но ваши солдаты возбуждены... Вы должны их вывести и... выстроить. Иначе мы не выйдем!
— Нет! — ответил Берест ему. — Не для того я пришел в Берлин из Москвы, чтобы выстраивать перед вами своих солдат... Даже если вас две тысячи, а нас двести человек...
— Что ж, — сказал немец, — я доложу, что вы предлагаете нам проходить через ваши боевые порядки.
Задерживаться дольше не имело смысла. Берест козырнул. Неустроев — тоже.
Немцы, остававшиеся в подземельях рейхстага, сдались той же ночью. К утру.
Переговоры о их сдаче вел с ними уже старший сержант Сьянов.
Цитата: Василий Субботин «Полковник Берест» (1960)
Иллюстрация: Вячеслав Стильве "1945" (1975)
27.04.202509:02
210 лет назад Иван Крылов опубликовал басню «Тришкин кафтан»
У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут?
Он за иглу принялся:
По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил.
Кафтан опять готов;
Лишь на четверть голее руки стали.
Да что до этого печали?
Однако же смеется Тришке всяк,
А Тришка говорит: «Так я же не дурак
И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю».
О, Тришка малый не простой!
Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
Хоть носит он кафтан такой,
Которого длиннее и камзолы.
_
Таким же образом, видал я, иногда
Иные господа, Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют
У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут?
Он за иглу принялся:
По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил.
Кафтан опять готов;
Лишь на четверть голее руки стали.
Да что до этого печали?
Однако же смеется Тришке всяк,
А Тришка говорит: «Так я же не дурак
И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю».
О, Тришка малый не простой!
Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
Хоть носит он кафтан такой,
Которого длиннее и камзолы.
_
Таким же образом, видал я, иногда
Иные господа, Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют
22.04.202513:59
22 апреля 1915 года, в 17 часов, немецкие войска на Западном фронте провели первую в истории газовую атаку, жертвами которой стали 15 000 человек, когда распыленное облако хлора накрыло позиции французских войск, вынужденных отступить с тяжелыми потерями.
Но наступление провести не удалось – немецкие солдаты не рискнули пойти вслед за ядовитым облаком, а срочно пришедшие на помощь английские и канадские батальоны успели закрыть прорыв в линии обороны.
The Garden called Gethsemane
In Picardy it was,
And there the people came to see
The English soldiers pass.
We used to pass -- we used to pass
Or halt, as it might be,
And ship our masks in case of gas
Beyond Gethsemane.
The Garden called Gethsemane,
It held a pretty lass,
But all the time she talked to me
I prayed my cup might pass.
The officer sat on the chair,
The men lay on the grass,
And all the time we halted there
I prayed my cup might pass.
It didn't pass -- it didn't pass --
It didn't pass from me.
I drank it when we met the gas
Beyond Gethsemane!
Была как Гефсиманский сад
Пикардия для нас.
И провожал нас каждый взгляд
На гибель каждый час.
На гибель нас, на гибель нас -
Хоть каждый выжить рад.
И заползал под маски газ
Там, где кончался сад.
Светился Гефсиманский сад
Сияньем женских глаз.
Но чаша близилась для нас -
И меркнул женский взгляд.
Да минет нас, да минет нас
Она на этот раз.
Помилуй, Боже, упаси -
И мимо пронеси.
Он не пронес, он не упас,
Не спас любимых чад!
И оставался только газ
Там, где кончался сад.
Цитата: Редьярд Киплинг «Гефсиманский сад» (перевод В. Топорова)
Иллюстрация: Джон Сарджент «Отравленные газами» 1919
Но наступление провести не удалось – немецкие солдаты не рискнули пойти вслед за ядовитым облаком, а срочно пришедшие на помощь английские и канадские батальоны успели закрыть прорыв в линии обороны.
The Garden called Gethsemane
In Picardy it was,
And there the people came to see
The English soldiers pass.
We used to pass -- we used to pass
Or halt, as it might be,
And ship our masks in case of gas
Beyond Gethsemane.
The Garden called Gethsemane,
It held a pretty lass,
But all the time she talked to me
I prayed my cup might pass.
The officer sat on the chair,
The men lay on the grass,
And all the time we halted there
I prayed my cup might pass.
It didn't pass -- it didn't pass --
It didn't pass from me.
I drank it when we met the gas
Beyond Gethsemane!
Была как Гефсиманский сад
Пикардия для нас.
И провожал нас каждый взгляд
На гибель каждый час.
На гибель нас, на гибель нас -
Хоть каждый выжить рад.
И заползал под маски газ
Там, где кончался сад.
Светился Гефсиманский сад
Сияньем женских глаз.
Но чаша близилась для нас -
И меркнул женский взгляд.
Да минет нас, да минет нас
Она на этот раз.
Помилуй, Боже, упаси -
И мимо пронеси.
Он не пронес, он не упас,
Не спас любимых чад!
И оставался только газ
Там, где кончался сад.
Цитата: Редьярд Киплинг «Гефсиманский сад» (перевод В. Топорова)
Иллюстрация: Джон Сарджент «Отравленные газами» 1919
17.04.202503:32
Утром 17 апреля 1975 года столица Камбоджи — Пномпень — перешла под контроль отрядов «красных кхмеров» под руководством Пол Пота. Вскоре все жители 2,5 миллионного Пномпеня были выселены из столицы.
…Эвакуация городов — это один из важнейших факторов в сохранении плодов нашей победы. … Необходимо нейтрализовать имеющуюся в городе политическую и военную оппозицию. Если мы оставим людей в городе, то, несмотря на нашу победу, враги быстро поднимут голову и будут действовать против нас. В случае выселения их в сельскую местность во вновь организованных кооперативах они попадут под наш контроль, и инициатива окажется в наших руках…
…город — обитель порока; можно изменить людей, но не города.
Работая в поте лица по корчеванию джунглей и выращиванию риса, человек поймёт, наконец, подлинный смысл жизни. Нужно, чтобы он помнил, что произошёл от рисового семени.
Все кампучийцы должны стать крестьянами
Цитата: Пол Пот
Иллюстрация: Падение Пномпеня
Фото: Roland Neveu. The Fall of Phnom Penh
…Эвакуация городов — это один из важнейших факторов в сохранении плодов нашей победы. … Необходимо нейтрализовать имеющуюся в городе политическую и военную оппозицию. Если мы оставим людей в городе, то, несмотря на нашу победу, враги быстро поднимут голову и будут действовать против нас. В случае выселения их в сельскую местность во вновь организованных кооперативах они попадут под наш контроль, и инициатива окажется в наших руках…
…город — обитель порока; можно изменить людей, но не города.
Работая в поте лица по корчеванию джунглей и выращиванию риса, человек поймёт, наконец, подлинный смысл жизни. Нужно, чтобы он помнил, что произошёл от рисового семени.
Все кампучийцы должны стать крестьянами
Цитата: Пол Пот
Иллюстрация: Падение Пномпеня
Фото: Roland Neveu. The Fall of Phnom Penh
08.05.202513:56
Яркое солнце слепит глаза. Первое чувство, что хорошо выспался, а второе - что едко пахнет железом, дымом и еще чем-то. Лежу с открытыми глазами, но все еще не понимаю, где я?
- Ну и здоров же ты спать, а мы с полночи уже не спим. Творилось такое, что не думали и живыми остаться. Ты и проснулся только тогда, когда бомбежка и артобстрел кончились, и все стихло. Сам погляди, что делается.
Это говорит лежащий неподалеку Алексей. Действительно, я проспал все. Теперь из сарая видны свежие воронки, разбросанные по всему полю. Часть деревни в развалинах, а за несколько домов от нас догорает пожар. Кругом полная тишина и никого нет, как будто все вымерло.
И вдруг совсем близко пулеметная очередь, а за нею еще и еще. Теперь стреляют повсюду. Неожиданно из-за гребня впереди деревни показались бегущие к нам люди. И хотя на них была такая знакомая синевато-серая форма, но почему-то казалось, что это больше не солдаты, а просто испуганные люди. Большинство были безоружны, а у кого в руках задержались винтовка или автомат, то они на бегу бросали. Один пожилой, а рядом с ним совсем молодой парень рвали с себя мундиры. Солдат с красным лицом уже в майке, рывком присев на край воронки, сдернул с себя брюки и дальше бежал в трусах. На его тощих волосатых ногах смешно болтались тяжелые военные ботинки.
На дворе фермы всем распоряжался Пьер. По его команде хозяйка бегом принесла большую, хорошо выглаженную простыню, которую двое французов проворно стали привязывать к длинному тяжелому шесту. Получалось это у них так ловко, как будто этим они занимались всегда. Затем Пьер выглянул в поле и, повернувшись назад, резко взмахнул рукой вверх. Французы тотчас побежали на чердак, а русский стал подымать шест с простыней на крышу. И вот над нашей фермой заполыхало белое знамя.
Пока я невольно следил за суматохой во дворе, то пропустил главный момент, тот самый, которого ждал четыре года. На гребне перед деревней стоял танк. Невиданный, совсем другой танк с белой пятиугольной звездой на башне. Стоял он уверенно и солидно, как будто глядя на принадлежащие ему земли. Потом танк медленно повел пушкой, словно спрашивая, из всех ли окон торчат белые флаги? Сомнения его были напрасны. Вся деревня сейчас оделась в белое, как невеста в подвенечное платье.
Люк на башне откинулся, и оттуда показался человек в каске, обтянутой сеткой. Он поднял руку, и вверх взмыла ракета. Тогда из-за гребня показалось множество джипов. В каждом сидели четверо: двое автоматчиков, пулеметчик и водитель. Не знаю, как везде, но, атакуя эту деревню, американцы не прибежали, не пришли, не приползли на брюхе, нет - они приехали.
Сразу, казалось бы, вымершая деревня ожила. Улица наполнилась джипами, танками, грузовиками. Посреди улицы негр в такой же оплетенной каске и в свободно сидящем на нем зеленом комбинезоне с множеством карманов на молниях конвоировал группу немцев. Пьер в парадной форме унтер-офицера с нашивками и орденом, с подчеркнуто строгой выправкой, прошествовал на центральную площадь. Двое американцев у дверей мэрии топтались на большом портрете Гитлера. Обнявшись, прошли трое пленных англичан; один в алом берете с серебряным значком в виде оленя. Их торжественно встретили победители. Русских никто не встречал. Они, стоя по обочинам, довольно безучастно на все глазели. Нас, к моему удивлению, набралось много, и вплоть до самого вечера продолжали вылезать из погребов, сеновалов и чердаков. Выйдя наружу, недоверчиво спрашивали:
[…]
Вот я на свободе. Но кто же меня освободил? Кому я этим обязан? Тому американцу, что первый показался на гребне в танке? Или вообще всем, кто швырял в немцев, и не только собачьим дерьмом? А может быть, больше всего самому себе? Ведь это я тогда в Гатчине застрелил немца, именно того единственного, которого и не хватило Германии. Думаю, что если бы каждый сделал то, что сделал я, то есть застрелил бы одного, только одного, то есть разменял бы пешку на пешку, то от немцев еще в 1941 году не осталось бы ничего. Пешек-то у них все-таки было много меньше.
Цитата: Борис Соколов «В плену и на Родине»
- Ну и здоров же ты спать, а мы с полночи уже не спим. Творилось такое, что не думали и живыми остаться. Ты и проснулся только тогда, когда бомбежка и артобстрел кончились, и все стихло. Сам погляди, что делается.
Это говорит лежащий неподалеку Алексей. Действительно, я проспал все. Теперь из сарая видны свежие воронки, разбросанные по всему полю. Часть деревни в развалинах, а за несколько домов от нас догорает пожар. Кругом полная тишина и никого нет, как будто все вымерло.
И вдруг совсем близко пулеметная очередь, а за нею еще и еще. Теперь стреляют повсюду. Неожиданно из-за гребня впереди деревни показались бегущие к нам люди. И хотя на них была такая знакомая синевато-серая форма, но почему-то казалось, что это больше не солдаты, а просто испуганные люди. Большинство были безоружны, а у кого в руках задержались винтовка или автомат, то они на бегу бросали. Один пожилой, а рядом с ним совсем молодой парень рвали с себя мундиры. Солдат с красным лицом уже в майке, рывком присев на край воронки, сдернул с себя брюки и дальше бежал в трусах. На его тощих волосатых ногах смешно болтались тяжелые военные ботинки.
На дворе фермы всем распоряжался Пьер. По его команде хозяйка бегом принесла большую, хорошо выглаженную простыню, которую двое французов проворно стали привязывать к длинному тяжелому шесту. Получалось это у них так ловко, как будто этим они занимались всегда. Затем Пьер выглянул в поле и, повернувшись назад, резко взмахнул рукой вверх. Французы тотчас побежали на чердак, а русский стал подымать шест с простыней на крышу. И вот над нашей фермой заполыхало белое знамя.
Пока я невольно следил за суматохой во дворе, то пропустил главный момент, тот самый, которого ждал четыре года. На гребне перед деревней стоял танк. Невиданный, совсем другой танк с белой пятиугольной звездой на башне. Стоял он уверенно и солидно, как будто глядя на принадлежащие ему земли. Потом танк медленно повел пушкой, словно спрашивая, из всех ли окон торчат белые флаги? Сомнения его были напрасны. Вся деревня сейчас оделась в белое, как невеста в подвенечное платье.
Люк на башне откинулся, и оттуда показался человек в каске, обтянутой сеткой. Он поднял руку, и вверх взмыла ракета. Тогда из-за гребня показалось множество джипов. В каждом сидели четверо: двое автоматчиков, пулеметчик и водитель. Не знаю, как везде, но, атакуя эту деревню, американцы не прибежали, не пришли, не приползли на брюхе, нет - они приехали.
Сразу, казалось бы, вымершая деревня ожила. Улица наполнилась джипами, танками, грузовиками. Посреди улицы негр в такой же оплетенной каске и в свободно сидящем на нем зеленом комбинезоне с множеством карманов на молниях конвоировал группу немцев. Пьер в парадной форме унтер-офицера с нашивками и орденом, с подчеркнуто строгой выправкой, прошествовал на центральную площадь. Двое американцев у дверей мэрии топтались на большом портрете Гитлера. Обнявшись, прошли трое пленных англичан; один в алом берете с серебряным значком в виде оленя. Их торжественно встретили победители. Русских никто не встречал. Они, стоя по обочинам, довольно безучастно на все глазели. Нас, к моему удивлению, набралось много, и вплоть до самого вечера продолжали вылезать из погребов, сеновалов и чердаков. Выйдя наружу, недоверчиво спрашивали:
[…]
Вот я на свободе. Но кто же меня освободил? Кому я этим обязан? Тому американцу, что первый показался на гребне в танке? Или вообще всем, кто швырял в немцев, и не только собачьим дерьмом? А может быть, больше всего самому себе? Ведь это я тогда в Гатчине застрелил немца, именно того единственного, которого и не хватило Германии. Думаю, что если бы каждый сделал то, что сделал я, то есть застрелил бы одного, только одного, то есть разменял бы пешку на пешку, то от немцев еще в 1941 году не осталось бы ничего. Пешек-то у них все-таки было много меньше.
Цитата: Борис Соколов «В плену и на Родине»
07.05.202507:55
7 мая – День Радио
Республика Гана, небольшая страна на западе Африки, в смысле экспорта какао-бобов — все равно что Саудовская Аравия в смысле экспорта нефти. Ландшафт и климат Ганы идеально подходят для выращивания этого ценного продукта. Другой источник благосостояния Ганы — это золото (по его добыче Гана занимает второе место в Африке после ЮАР). Добавьте к этому развитую горнодобывающую промышленность, хорошие дороги, выход к океану и отличный порт — и вот вам идеальная площадка для построения «ресурсного государства».
Так думали и генералы армии Ганы, которые за двадцать лет независимости от британской метрополии построили безупречный механизм превращения какао-бобов в доллары и фунты. Было время, по улицам столицы Ганы роллс-ройсов ездило больше, чем по улицам Лондона.
Правда, доходы от экспорта генералы предпочитали делить в узком кругу — за двадцать лет Гана, «Страна Золотого Берега», одна из богатейших колоний Британии, превратилась в одну из самых бедных.
В мае 1979 года Джерри Роллингс, лейтенант ВВС Ганы, решил высказать все, что думает по поводу деятельности генерала Акуфо, тогдашнего главы Высшего военного совета Ганы. В то время главным информационным каналом Ганы было радио, по которому днем и ночью объясняли, как счастливы должны быть жители страны. Поэтому Роллингс со своими товарищами попытался захватить столичную радиостанцию и обратиться к народу. Можно было просто отключить радиопередатчик, но генералы рассудили, что прекращение радиовещания станет для народа еще большим шоком, чем выступление мятежного лейтенанта. Войска атаковали радиостудию, Роллингс защищался до последнего, но силы были неравны.
«Я еще вернусь», — успел сказать Роллингс, когда солдаты вытаскивали его из студии.
На военном суде лейтенант повторил в адрес генерала Акуфо все, что пытался сказать в микрофон. Роллингса приговорили к расстрелу, но дальше все «было как в кино» — солдаты, наслушавшиеся Роллингса, освободили лейтенанта и привезли его в казармы. И Роллингс снова предложил своим солдатам помочь ему вернуться в эфир.
Его новое обращение к народу буквально потрясло страну, и на сторону Роллингса начала переходить армия.
Перестрелки на улицах продолжались несколько дней — хозяева Ганы понимали, что Роллингс их не пощадит. В этом они не ошиблись — победив, новый председатель Революционного совета вооруженных сил лейтенант Джерри Роллингс собрал трибунал, который приговорил к расстрелу трех бывших генералов —президентов Ганы — и их ближайших сотрудников.
Можно было ожидать, что Роллингс будет править Ганой по примеру своих предшественников, однако спустя всего три месяца лейтенант провел выборы и передал власть новому гражданскому правительству.
Правда, спустя два года Роллингс сместил президента Ганы — на этот раз обошлось без стрельбы — и разогнал министерства и ведомства, заменив их «комитетами защиты революции». Сотни коррумпированных чиновников Роллингс лишил должностей.
Наученные горьким опытом экономисты не верили «революционной программе» отважного лейтенанта, а для иностранных политиков Роллингс был совсем уж откровенным диктатором.
Но экономика Ганы повела себя совсем не так, как предсказывали противники Роллингса. Уже в 1983–1986 годах среднегодовые темпы роста ВВП составили 6,5%, а внешний долг страны уменьшился в 2,5 раза. В Гану пришли крупные инвестиции, резко выросло производство продовольствия. 40% бюджета Роллингс тратил на больницы и школы, строил электростанции и дороги.
В 1990-е в Гане снова выбирали президента, и Роллингс дважды (с небольшим перевесом) побеждал. А в 2000 году он оставил президентский пост — уже навсегда. Будучи президентом, Роллингс не сколотил никакого состояния, и до самой смерти зарабатывал на жизнь лекциями о философии и политике в ведущих мировых университетах. В своих выступлениях он не стеснялся в выражениях, оставаясь все тем же бунтарем, как и в тот день, когда шел к микрофону с оружием в руках
Илл: предвыборный плакат Джерри Роллингса
Республика Гана, небольшая страна на западе Африки, в смысле экспорта какао-бобов — все равно что Саудовская Аравия в смысле экспорта нефти. Ландшафт и климат Ганы идеально подходят для выращивания этого ценного продукта. Другой источник благосостояния Ганы — это золото (по его добыче Гана занимает второе место в Африке после ЮАР). Добавьте к этому развитую горнодобывающую промышленность, хорошие дороги, выход к океану и отличный порт — и вот вам идеальная площадка для построения «ресурсного государства».
Так думали и генералы армии Ганы, которые за двадцать лет независимости от британской метрополии построили безупречный механизм превращения какао-бобов в доллары и фунты. Было время, по улицам столицы Ганы роллс-ройсов ездило больше, чем по улицам Лондона.
Правда, доходы от экспорта генералы предпочитали делить в узком кругу — за двадцать лет Гана, «Страна Золотого Берега», одна из богатейших колоний Британии, превратилась в одну из самых бедных.
В мае 1979 года Джерри Роллингс, лейтенант ВВС Ганы, решил высказать все, что думает по поводу деятельности генерала Акуфо, тогдашнего главы Высшего военного совета Ганы. В то время главным информационным каналом Ганы было радио, по которому днем и ночью объясняли, как счастливы должны быть жители страны. Поэтому Роллингс со своими товарищами попытался захватить столичную радиостанцию и обратиться к народу. Можно было просто отключить радиопередатчик, но генералы рассудили, что прекращение радиовещания станет для народа еще большим шоком, чем выступление мятежного лейтенанта. Войска атаковали радиостудию, Роллингс защищался до последнего, но силы были неравны.
«Я еще вернусь», — успел сказать Роллингс, когда солдаты вытаскивали его из студии.
На военном суде лейтенант повторил в адрес генерала Акуфо все, что пытался сказать в микрофон. Роллингса приговорили к расстрелу, но дальше все «было как в кино» — солдаты, наслушавшиеся Роллингса, освободили лейтенанта и привезли его в казармы. И Роллингс снова предложил своим солдатам помочь ему вернуться в эфир.
Его новое обращение к народу буквально потрясло страну, и на сторону Роллингса начала переходить армия.
Перестрелки на улицах продолжались несколько дней — хозяева Ганы понимали, что Роллингс их не пощадит. В этом они не ошиблись — победив, новый председатель Революционного совета вооруженных сил лейтенант Джерри Роллингс собрал трибунал, который приговорил к расстрелу трех бывших генералов —президентов Ганы — и их ближайших сотрудников.
Можно было ожидать, что Роллингс будет править Ганой по примеру своих предшественников, однако спустя всего три месяца лейтенант провел выборы и передал власть новому гражданскому правительству.
Правда, спустя два года Роллингс сместил президента Ганы — на этот раз обошлось без стрельбы — и разогнал министерства и ведомства, заменив их «комитетами защиты революции». Сотни коррумпированных чиновников Роллингс лишил должностей.
Наученные горьким опытом экономисты не верили «революционной программе» отважного лейтенанта, а для иностранных политиков Роллингс был совсем уж откровенным диктатором.
Но экономика Ганы повела себя совсем не так, как предсказывали противники Роллингса. Уже в 1983–1986 годах среднегодовые темпы роста ВВП составили 6,5%, а внешний долг страны уменьшился в 2,5 раза. В Гану пришли крупные инвестиции, резко выросло производство продовольствия. 40% бюджета Роллингс тратил на больницы и школы, строил электростанции и дороги.
В 1990-е в Гане снова выбирали президента, и Роллингс дважды (с небольшим перевесом) побеждал. А в 2000 году он оставил президентский пост — уже навсегда. Будучи президентом, Роллингс не сколотил никакого состояния, и до самой смерти зарабатывал на жизнь лекциями о философии и политике в ведущих мировых университетах. В своих выступлениях он не стеснялся в выражениях, оставаясь все тем же бунтарем, как и в тот день, когда шел к микрофону с оружием в руках
Илл: предвыборный плакат Джерри Роллингса
01.05.202507:35
Мы!
Коллектив!
Человечество!
Масса!
Довольно маяться.
Маем размайся!
В улицы!
К ноге нога!
Всякий лед
под нами
ломайся!
Тайте
все снега!
1 мая
пусть
каждый шаг,
в булыжник ударенный,
каждое радио,
Парижам отданное,
каждая песня,
каждый стих —
трубит
международный
марш солидарности.
1 мая.
Еще
не стерто с земли
имя
последнего хозяина,
последнего господина.
Еще не в музее последний трон.
Против черных,
против белых,
против желтых
воедино —
Красный фронт!
1 мая.
Уже на трети мира
сломан лед.
Чтоб все
раскидали
зим груз,
крепите
мировой революции оплот, —
серпа,
молота союз.
Сегодня,
1-го мая,
наше знамя
над миром растя,
дружней,
плотней,
сильней смыкаем
плечи рабочих
и крестьян.
1 мая.
Мы!
Коллектив!
Человечество!
Масса!
Довольно маяться —
в мае размайся!
В улицы!
К ноге нога!
Весь лед
под нами
ломайся!
Тайте
все снега!
Цитата: Владимир Маяковский. "1 мая" (1923)
Иллюстрация: Андрей Гончаров "Первое мая" (1977)
Коллектив!
Человечество!
Масса!
Довольно маяться.
Маем размайся!
В улицы!
К ноге нога!
Всякий лед
под нами
ломайся!
Тайте
все снега!
1 мая
пусть
каждый шаг,
в булыжник ударенный,
каждое радио,
Парижам отданное,
каждая песня,
каждый стих —
трубит
международный
марш солидарности.
1 мая.
Еще
не стерто с земли
имя
последнего хозяина,
последнего господина.
Еще не в музее последний трон.
Против черных,
против белых,
против желтых
воедино —
Красный фронт!
1 мая.
Уже на трети мира
сломан лед.
Чтоб все
раскидали
зим груз,
крепите
мировой революции оплот, —
серпа,
молота союз.
Сегодня,
1-го мая,
наше знамя
над миром растя,
дружней,
плотней,
сильней смыкаем
плечи рабочих
и крестьян.
1 мая.
Мы!
Коллектив!
Человечество!
Масса!
Довольно маяться —
в мае размайся!
В улицы!
К ноге нога!
Весь лед
под нами
ломайся!
Тайте
все снега!
Цитата: Владимир Маяковский. "1 мая" (1923)
Иллюстрация: Андрей Гончаров "Первое мая" (1977)
26.04.202520:06
26 апреля 1865 года, 160 лет назад, родился Аксели Галлен-Каллела, замечательный художник, важнейшая фигура финского национального романтизма и северного модерна, создатель цикла иллюстраций к «Калевале».
Тут же кряду мне хочется сказать несколько слов и о финском искусстве. Я несколько дней провел в гельсингфорсском Atheneum’e, в этом великолепном национальном музее искусства. Я был тогда влюблен — я не могу подобрать другого слова — в триптих Галена на мотив из «Калевалы». Я знаю, если бы судьба занесла меня опять в Гельсингфорс, я первым долгом прямо с вокзала побежал бы на свидание с этим изумительным произведением. Какая громадная грядущая сила, еще не развернувшаяся, но уже поднимающаяся мощной волной, таится, однако, в этих неуклюжих, корявых пасынках природы. Искусство их, по-видимому, только еще пробует голос, точно молодой соловей-первогодок, но Гален, Эдельфельд, Иеренфельд — это уже художники, у которых не грех поучиться европейским мастерам.
И публика, посещающая Atheneum, поражает наш русский глаз, привыкший видеть в наших музеях, картинных галереях, на выставках исключительно нарядную салонную публику. В гельсингфорсском Atheneum\'e вы увидите в праздник самых серых тружеников — рабочих, разносчиков, прислугу, — но одетых в самое лучшее, праздничное платье.
Конечно, трудно многое сказать о стране, в которой был только мимоходом, но все, что я видел, укрепляет во мне мысль, что финны — мирный, большой, серьезный, стойкий народ, к тому же народ, отличающийся крепким здоровьем, любовью к свободе и нежной привязанностью к своей суровой родине.
Цитата: Александр Куприн «Немножко Финляндии»
Иллюстрация: Аксели Галлен-Каллела «Озеро»
Тут же кряду мне хочется сказать несколько слов и о финском искусстве. Я несколько дней провел в гельсингфорсском Atheneum’e, в этом великолепном национальном музее искусства. Я был тогда влюблен — я не могу подобрать другого слова — в триптих Галена на мотив из «Калевалы». Я знаю, если бы судьба занесла меня опять в Гельсингфорс, я первым долгом прямо с вокзала побежал бы на свидание с этим изумительным произведением. Какая громадная грядущая сила, еще не развернувшаяся, но уже поднимающаяся мощной волной, таится, однако, в этих неуклюжих, корявых пасынках природы. Искусство их, по-видимому, только еще пробует голос, точно молодой соловей-первогодок, но Гален, Эдельфельд, Иеренфельд — это уже художники, у которых не грех поучиться европейским мастерам.
И публика, посещающая Atheneum, поражает наш русский глаз, привыкший видеть в наших музеях, картинных галереях, на выставках исключительно нарядную салонную публику. В гельсингфорсском Atheneum\'e вы увидите в праздник самых серых тружеников — рабочих, разносчиков, прислугу, — но одетых в самое лучшее, праздничное платье.
Конечно, трудно многое сказать о стране, в которой был только мимоходом, но все, что я видел, укрепляет во мне мысль, что финны — мирный, большой, серьезный, стойкий народ, к тому же народ, отличающийся крепким здоровьем, любовью к свободе и нежной привязанностью к своей суровой родине.
Цитата: Александр Куприн «Немножко Финляндии»
Иллюстрация: Аксели Галлен-Каллела «Озеро»
20.04.202515:22
Sero autem post sabbatum, cum illucesceret in primam sabbati, venit Maria Magdalene et altera Maria videre sepulcrum.
Et ecce terrae motus factus est magnus: angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem et sedebat super eum.
Erat autem aspectus eius sicut fulgur, et vestimentum eius candidum sicut nix.
Prae timore autem eius exterriti sunt custodes et facti sunt velut mortui.
Respondens autem angelus dixit mulieribus: «Nolite timere vos! Scio enim quod Iesum, qui crucifixus est, quaeritis.
Non est hic: surrexit enim, sicut dixit. Venite, videte locum, ubi positus erat.
Et cito euntes dicite discipulis eius: "Surrexit a mortuis et ecce praecedit vos in Galilaeam; ibi eum videbitis". Ecce dixi vobis».
Цитата: Matthaeus 28.1-6
Иллюстрация: Гюстав Доре. "Воскресение. Явление ангела женам-мироносицам"
Et ecce terrae motus factus est magnus: angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem et sedebat super eum.
Erat autem aspectus eius sicut fulgur, et vestimentum eius candidum sicut nix.
Prae timore autem eius exterriti sunt custodes et facti sunt velut mortui.
Respondens autem angelus dixit mulieribus: «Nolite timere vos! Scio enim quod Iesum, qui crucifixus est, quaeritis.
Non est hic: surrexit enim, sicut dixit. Venite, videte locum, ubi positus erat.
Et cito euntes dicite discipulis eius: "Surrexit a mortuis et ecce praecedit vos in Galilaeam; ibi eum videbitis". Ecce dixi vobis».
Цитата: Matthaeus 28.1-6
Иллюстрация: Гюстав Доре. "Воскресение. Явление ангела женам-мироносицам"
14.04.202519:51
14 апреля 1930 года – самоубийство Маяковского
24 февраля 1935 г.
Дорогой товарищ Сталин.
После смерти поэта Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня. У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями. Я делаю все, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтоб вещи сохранились и чтоб все растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворен.
А интерес к Маяковскому растет с каждым годом. Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.
Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают. Скоро шесть лет со дня смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров.
Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике. Материал давно сдан, а книга даже еще не набрана. Детские книги не переиздаются совсем. Книг Маяковского в магазинах нет. Купить невозможно.
После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет. Материалы разбросаны. Часть находится в московском Литературном музее, который ими абсолютно не интересуется. Это видно хотя бы из того, что в бюллетене музея имя Маяковского почти не упоминается. Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского. Через некоторое время мне сообщили, что Московский Совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие. Домик маленький, деревянный, из четырех квартир (Таганка, Гендриков переулок, 15). Одна квартира Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека. Немногочисленных жильцов райсовет брался расселить. Квартира была очень характерна для быта Маяковского. Простая, скромная, чистая. Каждый день домик может оказаться снесенным. Вместо того, чтобы через пять лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить все это, пока мы живы. […]
Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского, но и это не осуществлено. Это основное.
Не говоря о ряде мелких фактов, как, например: по распоряжению Наркомпроса из учебников по современной литературе на 1935 год выкинули поэмы "Владимир Ильич Ленин" и "Хорошо!". О них и не упоминается.
Все это, вместе взятое, указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского - его агитационной роли, его революционной актуальности. Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодежи. Поэтому его так мало и медленно печатают, вместо того, чтобы печатать его избранные стихи в сотнях тысяч экземпляров. Поэтому не заботятся о том, чтобы - пока они не затеряны - собрать все относящиеся к нему материалы. Не думают о том, чтобы сохранить память о нем подрастающего поколения.
Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованности и сопротивление - и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследие Маяковского.
Л. БРИК
24 февраля 1935 г.
Дорогой товарищ Сталин.
После смерти поэта Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня. У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями. Я делаю все, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтоб вещи сохранились и чтоб все растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворен.
А интерес к Маяковскому растет с каждым годом. Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.
Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают. Скоро шесть лет со дня смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров.
Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике. Материал давно сдан, а книга даже еще не набрана. Детские книги не переиздаются совсем. Книг Маяковского в магазинах нет. Купить невозможно.
После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет. Материалы разбросаны. Часть находится в московском Литературном музее, который ими абсолютно не интересуется. Это видно хотя бы из того, что в бюллетене музея имя Маяковского почти не упоминается. Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского. Через некоторое время мне сообщили, что Московский Совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие. Домик маленький, деревянный, из четырех квартир (Таганка, Гендриков переулок, 15). Одна квартира Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека. Немногочисленных жильцов райсовет брался расселить. Квартира была очень характерна для быта Маяковского. Простая, скромная, чистая. Каждый день домик может оказаться снесенным. Вместо того, чтобы через пять лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить все это, пока мы живы. […]
Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского, но и это не осуществлено. Это основное.
Не говоря о ряде мелких фактов, как, например: по распоряжению Наркомпроса из учебников по современной литературе на 1935 год выкинули поэмы "Владимир Ильич Ленин" и "Хорошо!". О них и не упоминается.
Все это, вместе взятое, указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского - его агитационной роли, его революционной актуальности. Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодежи. Поэтому его так мало и медленно печатают, вместо того, чтобы печатать его избранные стихи в сотнях тысяч экземпляров. Поэтому не заботятся о том, чтобы - пока они не затеряны - собрать все относящиеся к нему материалы. Не думают о том, чтобы сохранить память о нем подрастающего поколения.
Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованности и сопротивление - и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследие Маяковского.
Л. БРИК
Т. Ежов!
Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик.
Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и к его произведениям – преступление.
Жалобы Брик, по-моему, правильны.
Свяжитесь с ней (с Брик), или вызовите ее в Москву, привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами.
Если моя помощь понадобится, я готов.
Привет!
И. Сталин.
Көрсетілген 1 - 24 арасынан 96
Көбірек мүмкіндіктерді ашу үшін кіріңіз.