***
В его клоунском носе жила моль. Каждый раз, когда он ставил нос на старое трюмо, в течение некоторого времени в него забиралась моль.
Он догадывался, что в его носу может кто-то жить. И каждый раз, когда он собирался надевать нос на свое обезображенное улыбкой лицой, он уходил в другую комнату, чтобы моль могла выйти из носа неспешно и бесстрашно.
Но в этот раз что-то пошло по-другому.
Моль не успела вылететь из носа и уснула крепче, чем обычно.
А он, вернувшись из соседней комнаты, аккуратно взял его и налепил со всей дури.
Если бы моль могла говорить, она бы рассказала, как зазвенело в ее голове от такого аттрацикиона.
Но моль говорить не могла. Зато она вздыхала, чувствуя, что воздуха остаётся меньше, и ей нужно дышать ровно тем, что выходит из человеческих носных щелей в пространство ее засквоченного домика.
Нет-нет, моль не разбилась о белый грим. Но пространства в ее гнездышке стало совсем мало.
– Что ж, – подумала моль, – пора нам с тобой и познакомиться поближе, повелитель трюмо и жирной наличной краски.
– Она там. – подумал он и сел на краешек табуретки, которая когда-то была самым настоящим стулом в комплекте с трюмо.
Он хотел было снять нос, и даже потянулся указательным и большим пальцем за краешек мольного домика, но вдруг остановился.
Никогда.
Никогда ещё.
Никогда ещё ему не было настолько тепло и уютно.
Ни в носе. Ни без носа.
Так он и сидел на краешке табуретки, пока она не рассыпалась от влажности.
