В сыром каменном углу темно, страшно, холодно, твердо. Затекают конечности, тело дрожит от холода и страха. Только эхом по подвалу раздается дыхание, редкий кашель, шорохи, мыши и урчание животов. От последнего хочется есть еще сильнее. Однако же все это, казалось бы, не касалось никак такого же как все мальчика в одном из углов. Не источал он той тревоги, что остальные и в том числе я.
С его пальцев срывались белые искры - единственный источник света здесь. Ни у кого тут не было сил говорить, даже чувствовали все тут друг друга через силу. Еле-еле поднимая руки он плел паутину из искр. Когда это началось? Понятия не имею, но точно после последнего визита к нам тех, кто сюда нас затащил. Раз в какое-то время они появляются здесь. Уносят мертвых, подкармливают живых.
До того, как появились эти паутины в этом сыром месте было совсем-совсем темно. Давят на голову неизмеримой от темноты высоты потолки. Давят глаза изнутри черепа, давят на мозг. Жалят камушки. Бегут мурашки от каждого шороха, вскрика, всхлипа. Больше никто даже не плачет. Это было по началу, но сейчас же - прошло.
Дверь отворилась. Десятиугольную комнату озарил тусклый свет фонаря и глаз-искр женщины под маской из белого фарфора. Она как бабушкина чашка и блюдце из дорогого фарфора. Она как разбитая чашка, за которой следует наказание, и каждый шаг ее отдает дребезгом бьющегося фарфора, а каждый миг присутствия точно перенасыщенный страх момента, от которого кольнет в сердце. Но если же разбитая чашка - это короткое "ой", когда укололся обо что-то, то эта женщина - крик боли тяжелой раны, оставленной неопытному человеку.
Все замерли и взгляд приковало к фонарю - ни на что больше тут смотреть нельзя. Лишь "паук" осмеливается смотреть ей прямо в сверкающие глаза. Чашка замедляется. Идет медленнее обычного и не сводит взгляда с Паука. Так же ставит корзинку с едой. Никто не двигается с места. Она подходит к Пауку все ближе и ближе. Наклонилась и посмотрела на него почти вплотную. Взяла за руку, дернула и повела к выходу. Вывела. Закрыла дверь. Кажется, будто в щелочке что-то сверкнуло...
Мы подползли разбирать еду. В нас, в детях, осталось тогда еще достаточно человеческого и мы старались делить еду поровну. В этот раз подползло шестеро, как и в прошлый раз, если не считать Паука.
-Вы.. как думаете.. что с ним будет..? - спросил кто-то. Обычно уводили только мертвых.
Все вздохнули, как-то грустно, по разному, неопределенно. Сейчас я смогла разглядеть их всех хоть немного - худых, замерзших, в пыли, таких же, как и я, пленников этого места.
На душе какая-то грусть, но это именно грусть. Под паутинами света отпустила часть тревоги. Мы ведь сидим тут все вместе уже 13 визитов, включая этот. Мы помогаем друг другу выжить, насколько это возможно. Мы видимся тут, в центре, раз в неопределенное количество времени. Иногда нас становится меньше...
-Эти нити... это так выглядит то, что нас связывает..?
-И правда, похоже...
В воздухе почувствовались улыбки, а в глазах - влага.
-Когда мы сможем уйти отсюда..?
-Тссссс...
Предыдущий покойник спрашивал это каждую встречу. Перед тем как умереть он произнес "никогда." Рта он не открывал, было сокрушительно тихо, но мы все знаем, что он хотел это сказать. Он умер от голода, отказавшись от еды. Так мы поняли. Пожертвовал собой ради нас. Умер тихо. Без крови и звуков - чтобы не пугать нас.
Поделили еду. Поели, кто-то сберег на будущее. Найдя нужную линию, ползу в опустевший угол, надеясь что-нибудь там найти. Меня прозвали Археологом именно за это. Идти туда страшно - место чужое. Место жуткое. Насиженное. Что-то есть особенное в том, чтобы сидеть там, где умер близкий человек. Проникаешься тем, что он чувствовал. Видишь сокрытые мысли. Ужасаешься, но это наполняет. К тому же, не заберешь ты - случайно наткнется кто-то чужой и этот след человека пропадет и сгниет... потеряет силу.
