Коротко и тоже для себя. С чем я совершенно согласен со Светой Бондаренко и Валентином Игнатовым (я про "Мир Полудня Стругацких как историческая неизбежность") — это то место в предисловии, где они говорят о ненаписанном "Белом Ферзе". Об этой "эпитафии Миру Полудня — или приговоре ему?", как говорил Борис Стругацкий:
— Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, — говорит абориген [Островной Империи]. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом...
Со слов БНС выходило, что это о невозможности Мира Полудня. Света и Валентин пишут:
[Н]е будем забывать о недосказанности произведений Стругацких, об открытых концовках их произведений. Они никогда не давали готовый ответ, а лишь задавали вопрос — и предоставляли самому читателю додумывать, что там могло быть дальше. Попробуем и мы. Может, как раз такой вопрос, заданный Максиму в лоб, и предполагал дальнейшее развитие сюжета, который перетек бы в следующую повесть. Она могла рассказывать о том, как Максим возвращается на Землю и пытается сам разобраться и понять — почему невозможное (по уверению аборигена Саракша) на Земле стало возможным?
Если верить БНС, это фантазии — "Белый ферзь" задумывался как последняя повесть о Полудне. Проблема в том, что БНС говорил это постфактум, в реальности, где смерть АНС поставила точку на любых текстах братьев Стругацких, и еще в том, что "Далекая Радуга", например, тоже задумывалась как последняя повесть о Полудне. И, полагаю, далеко не только она.
Но даже если бы "Белый ферзь" стал последней вещью (а он ею не стал, в чем я вижу ногу судьбы все-таки, последней стали "Волны", где с ощущением нормальности Полудня всё в порядке), я понимаю, о чем Света и Валентин говорят по сути. Дело не в развитии сюжета. АБС могли и не писать утопии с подробностями. Дело в том, что абориген говорит это Максиму, а Максим, действительно, в мире Полудня реально живет.
Самое легкое — предполагать, что авторы тут ломают четвертую стенку и говорят (цитируя героя "Отягощенных злом"): "Пардон. Обосрались". Мы вас обманывали всё это время. Но — нет же, АБС так поступить не смогли бы никогда. Остается то, о чем пишут Света и Валентин. Мир невозможен, но он есть. Он не может быть построен, но может быть придуман; однако если в придуманное поверит достаточно людей, отчего бы такому миру не быть?
Тут всё упирается в эту самую четвертую стенку. Может ли существовать Полдень для всех? Ну, из 25.04.25 — вряд ли. Может ли он существовать лично для вас и ваших единомышленников? А то ж. "Не мир я принес вам, но меч... ту о мире", — как сказано в тех же "ОЗ". И поправлено: по-арамейски и сказано было не так — "не сытое брюхо принес я вам, но вечный голод духа".
А пишу я это всё, потому что вспомнил очевидное: в каком известном произведении искусства диалог с аборигеном был воспроизведен буквально дословно (причем я уверен, что это не отсылка, это просто тот же ход мысли) — и на реплику аборигена был дан исчерпывающий и единственно верный ответ.
Это финал фильма "Стиляги" Валерия Тодоровского. Там, как мы помним, Фрэд, ставший в итоге советским дипломатом, возвращается с Запада — прилизанный функционер, совсем уже не стиляга, — встречает на улице Мэлса и открывает ему глаза:
— Мэл, у меня для тебя плохие новости… Там нет стиляг.
— Как нет?
— Так нет.
Понятно, о чем это. Советские стиляги придумали свой мир. На Западе его никогда и не было. Они-то думали, что копируют Запад, но это была не копия, это было домысливание, фантазия. Разница с Каммерером в том, что они его придумали сами.
И вот тут Мэлс говорит главное:
— Но мы-то есть!
И это примерно то, что говорят — так или иначе — герои АБС в финалах их книг, выправляя холодное рацио всего такого правильного прогресса своей — придуманной до них и без них, тем же Иисусом из Назарета, — человечностью. Кандид, когда берет скальпель, или Максим, когда пытается спасти Абалкина, или Г. А., когда остается с Флорой.
Плевать, что вы там думаете о моем мире. Плевать, что он невозможен. Он есть.
👇
