Белая Идея в эпоху постмодерна: метафизика сопротивления.
Говорить о Белой Идее сегодня — не значит воскрешать призраки Деникина или реконструировать парады Корниловского ударного полка. Речь о метафизическом каркасе, который сохраняет форму нации, когда все вокруг стремится к энтропии. Современность, с её культом деконструкции и атомизации, напоминает не столько 1917-й, сколько Смутное время: та же экзистенциальная усталость, та же подмена смыслов ярлыками.
1. Аристократия духа против тирании плебса.
Либеральный глобализм и неомарксизм — две стороны одной медали, чеканящей «нового человека»: конформиста без памяти, идентичности и вертикали. Белая Идея — это не реванш «белокурых бестий», но аристократический принцип: ответственность элит, иерархия заслуг, неприятие диктатуры «среднего». Когда Толстого объявляют «токсичным», а Пушкина — «колонизатором», это не прогресс. Это бунт плебея против Вечности.
2. Суверенитет как не-участие.
«Отмена» истории — проект не новый. Ещё Шпенглер писал о закате Европы, где цивилизация побеждает культуру. Современный Запад, отвергнув онтологическую укоренённость, превратился в цивилизационный «ночлег для всех». Белая Идея — отказ играть по этим правилам. Не «право на差异», но право на бытие. Как писал Иван Ильин: «Народ, не ценящий своего, не станет строить, а будет лишь арендовать чужое».
3. Традиция: не реликт, но алгоритм.
Семья, нация, жертвенность — это не музейные экспонаты. Это операционная система, которая тысячелетиями обновляла саму себя, не ломая ядра. Современный мир, с его культом «свободы от» (от рода, пола, долга), напоминает Вавилонскую башню: чем выше, тем ближе коллапс. Белые — не мракобесы, цепляющиеся за обряды. Они — те, кто понимает: отключив «антивирус» традиции, цивилизация заражается шизофренией прогресса.
4. Национализм как антропологическая правда.
Нация — не «воображаемое сообщество», как уверяют постмодернисты. Это судьба, выкованная из языка, крови и ландшафта. Когда мигрантские анклавы растут быстрее, чем рождаемость коренного населения, это не «многокультурность». Это замещение. Белая Идея — не о «чистоте расы», но о праве народов на экзистенциальный суверенитет. Как писал Лев Гумилёв: «Пассионарий не спорит с химерой — он её выжигает».
Реконкиста смыслов.
Белая Идея сегодня — не партия и не программа. Это метанойя (перемена ума) в мире, где торжествует симулякр. Она отвечает на вызовы, о которых Колчак и Врангель не могли помыслить: цифровой тоталитаризм, трансгуманизм, война с метафизикой. Её адепт — не боец в шинели, но диссидент реализма, отвергающий игру в «толерантность» на краю культурной пропасти.
Вспомните: когда Рим пал, его спасло не железо, но stoicism — философия тех, кто, как Катон, предпочёл смерть жизни без virtus. Современная Россия — не Третий Рим, но и не «страна 404». Выбор прост: либо мы — последние римляне, либо первые варвары.
P.S. Tertium non datur.
