Итак, на дворе безжалостно холодный февраль 1943 года. Двое юношей в изрядно потрёпанных шинелях бредут по занесённому снегом лесу.

— es wird dunkel.. (смеркается...)

Говорит тот, что чуточку пониже и в меховой шапке, глядя на своего спутника.

— können wir einen Halt machen? Wir sind beide müde. (Давай устроим привал? Мы оба устали.)

Тот парень, что повыше - блондин с весьма заметным шрамом на правой половине лица - устало вздыхает, переведя взгляд на своего приятеля, тихо отвечает:

— Du hast Recht. (ты прав).

Оба опускаются на снег, давая отдохнуть гулящим от долгой ходьбы ногам. Парень в шапке разводит костёр, подожвинувшись поближе к огню, чтобы отогреть посиневшие от холода руки.

— Hans, hast du noch Brot? Wenn es geblieben ist, gib es mir, ich werde es braten. (Ганс, у тебя ещё остался хлеб? Если да, то дай мне, я поджарю.)

Ганс, кивнув, отдаёт своему спутнику несколько до боли маленьких кусочков хлеба, который и хлебом-то трудно назвать - столько всего туда намешано, ведь муки-то почти нет сейчас нигде. Тот с трудом нанизывает их на палочку и слегка поджаривает, прокручивая импровизированную шпажку над языками укрощённого человеком пламени, затем отдаёт половину приятелю.

— danke, Ivan. (спасибо, Иван.)

— nichts zu danken... (не благодари..)

Сняв с себя шапку, Иван аккуратно надевает её на голову Ганса, обеспокоенно глядя в его мутно-зелёные глаза.

— ты совсем замёрз, бедняга. Ничего, сейчас отогреемся.

Ваня знает, что его спутник мало что понимает. Он говорит это скорее для себя, чтобы успокоиться. Вот, он крепко обнимает Ганса, прижав его к себе и словно грея таким образом, отдавая тепло своего тела в добавок к теплу от костра.

— мы обязательно выберемся отсюда. Мы вырастим пшеницу, мы будем печь хлеб и варить варенье из ягод, о нас забудут и никто не будет пытаться нас поймать... Alles wird gut, Hans.

Шепчет парнишка, прикрывая глаза и даже сам не замечая, как начинает дремать...