Поклонение Монокуме (18+)

Только вот есть одна проблема – отсуствие зажигалки, спички, ну или хотя бы плиты. Раздраженно нахмурив брови она запихивает сигареты обратно, неряшливо поправляет волосы и быстро расчесывает их. Затем достает телефон и включает, щурит глаза – понижает яркость экрана. Пальцы нервно стучат по экрану, когда она ищет знакомый контакт.

Кадзуха.

Звонит, не боясь разбудить. Вслушивается в гудки и несколько раз начинает говорить прежде, чем он ответит на звонок.

"Доброе утро..? Что случилось? Снова не можешь уснуть? Ты на улице?"

Слышит она голос, знакомый до боли. Всегда заботливый, всегда любящий – всегда любимый. Хотя возможно она и маму свою все еще любит.

Маму, маму, маму, маму.

"Сможешь сейчас выйти на улицу? И спички взять. Или.. Или зажигалку! Я сейчас приду–" Она говорит быстро, словно боится, что Кадзуха собирается сбросить звонок сразу, как убедится, что это Ник.

"Тихо, успокойся. Я сейчас выйд." И звонок обрывается прежде, чем она успеет услышать полностью последнее его слово. Не уж-то Кадзуха так сильно заботится? Или может просто хочет чтобы она отстала? Не важно, какой бы вариант не был верным – она рада. Вдвоём не так плохо.

Возможно было бы лучше, если бы Каэдехара был таким же как она. Курил бы, чтобы они могли вместе ходить за гаражи. Из дома убегал бы, чтобы они всегда были вдвоем. Чтобы он был таким несчастным как она.

Возможно тогда она бы ощутила, что он правда 'рядом'? Почему-то мысль, что у нее могла бы быть такая же семья как у него, не приходит в голову.

И снова звонок.

Ник несколько раз дергает пальцем, ожидая когда экран отреагирует на ее касание. Даже протирает телефон футболкой, затем снова касается подушечкой пальца 'ответить'. И снова слышит его голос.

"Солнышко–"

Так глупо. Ей никогда не нравились эти 'милые клички', они всегда ощущались чем-то чужим.

Но с губ юноши они слетали так легко, словно он совсем не думал, прежде чем называть ее так.

"–Ты нормально одета? На улице холодно, я волнуюсь. Буду скоро, так что не уходи никуда."

И она снова не успевает ответить, но быстро понимает, что звонок сброшен – слишком резко прерывается весь шум, исходящий из динамика. В целом - это не важно, но ей приятно, что он так волнуется и торопится. Так что самым меньшим, что она могла бы сделать было бы дойти до него. Все равно живет близко.

Так что она начинает идти в сторону его дома, лишь бросив последний взгляд на свое окно в многоэтажке. Ноги немного ватные ото сна, глаза болят и чешутся.

Но она идёт.

Да, мне стало лень дописывать зарисовку. И что вы мне сделаете? х)

тв - алко, неприятная атмосфера, частично писи-сиси и прочее. хД

Ник по ночам не спит. 
А если и спит, то только с закрытыми ушами. 

Но этой ночью, сколько бы уши не зажимай, все равно слышно. Хоть подушкой, хоть потрепанными наушниками (они все равно слабо работают. Да и работают, увы, только если провод держать под правильным углом и не дергаться.), хоть ладонями. Слышно абсолютно всё. 

Сначала крики и звонкие, почти веселые стуки стеклянных бутылок друг о друга – потом хрипы, потом смех, потом снова крики. Словно шум радио, то затихает, то бьет по ушам новой волной. 
Но когда она слышит эти мерзкие стоны с кухни (по совместительству гостинной) – Ник становится тошно. 

Голос ее любимой, некогда ласковой мамы, хриплый от курения и алкоголя, надрывается. Она, с напущенным драматизмом, давится слезами и без стыда стонет на весь дом, просит больше и глубже - говорит так грязно, вульгарно... Слышится как довольное хрипение мужчины, так и менее довольное хрипение старого кухонного столика, на котором бесстыдно распласталась пьяная женщина – 'чья-то мать'.

Наверное и вправду, теперь – мать, не мама и не мамочка.

Уж точно не её.

Она встаёт тихо, чтобы не услышали – встаёт так, словно правда верит, что им не все равно. Смотрит в зеркало, видит трещину, проходящую криво по всему зеркалу и вздыхает. Быстрыми движениями берёт телефон, затем расчёску. Касается ладонью стены, ощущает как кухонный столик бьется о нее, как та вибрирует под ее кожей.

И, прикусив губу, чтобы не издавать шум подходит к двери. Ладонь неуверенно давит на ручку, с тихим скрипом открывает, а затем она выходит. Дверь обратно не закрывает. Сначала становится некомфортно из-за того, что шум прекратился - вдруг ее заметили, вдруг им не все равно.

Но ничего не меняется. Снова ритмичные движения, кряхтение, шум какой-то (свиньи, снова уронили пепельницу.)

Ник медленно и тихо ступает по полу, холодный. Ее ноги издают липкие неприятные звуки, но ей они нравятся больше чем звуки с кухни. Она старается не поворачивать, даже не поднимать, голову – лишь бы не увидеть обнаженное тело своей матери.

Мамы, мамочки, родителя, защитника, ее 'дома'.

И она продолжает идти, заходит за угол и наклоняется, чтобы обуть что-то более подходящее для улицы. Видит сигареты, привычные ей: с неприятным запахом чего-то грязного и горького, с оранжевым фильтром, выпадающим табаком. Она берёт три помятые никотиновые палочки и быстро запихивает их в карман пижамных штанов, наконец надевает свои (не менее помятые) кеды и встаёт.

Дверь закрывает с тихим хлопком, сециально двигается медленно – почти лениво. Словно то, что она делает это абсолютная норма.

Но стоит ей оказаться вне квартиры – она уже бежит по лестнице вниз, слышит 'хлопающие' звуки подошвы о пол и не прекращает, даже если в ногах каждый шаг отдает неприятным гудением. Пальцы судорожно хватаются за перила и она старается не думать о тех счастливых моментах, когда мама говорила 'они грязные, помой руки. Их бомжи и алкаши трогают.'

И тут она почти запинается об одного из тех самых бомжей. Быстро извиняется, переступает через спящее тело и продолжает бежать. Первый. Второй. Третий. Или наоборот? Ее не волнует, но она все равно пересчитывает этажи, прежде чем оказаться у двери из подъезда. Радостно хмыкает и выдыхает, ощущая как сердце колотится быстро и руки слабо трясет. Выходит она из подъезда быстро, лишь бы соседи не заметили, что она убегает из дома. (Не уж-то это было бы единственным, что их смущает?)

Оказавшись на улице она вдыхает холодный воздух, ощущает как неприятно колит нос (но она не прикрывает нос ладонью! Слишком по детски.) улыбается так, что оголяет передние зубы и кружится, взмахивая руками.

Так тихо.

Когда она вновь выдыхает морозный запах, вновь лезет руками в карман - раз, два, три.

Одна - сейчас.

Вторая - когда захочет.

Третья - перед тем, как зайти в квартиру.

тв - алкоголь, частичное нсфв и чучут неприятная атмосфера🤏🤏

Ник по ночам не спит. 
А если и спит, то только с закрытыми ушами. 

Но этой ночью, сколько бы уши не зажимай, все равно слышно. Хоть подушкой, хоть потрепанными наушниками (они все равно слабо работают. Да и работают, увы, только если провод держать под правильным углом и не дергаться.), хоть ладонями. Слышно абсолютно всё. 

Сначала крики и звонкие, почти веселые стуки стеклянных бутылок друг о друга – потом хрипы, потом смех, потом снова крики. Словно шум радио, то затихает, то бьет по ушам новой волной. 
Но когда она слышит эти мерзкие стоны с кухни (по совместительству гостинной) – Ник становится тошно. 

Голос ее любимой, некогда ласковой мамы, хриплый от курения и алкоголя, надрывается. Она, с напущенным драматизмом, давится слезами и без стыда стонет на весь дом, просит больше и глубже - говорит так грязно, вульгарно... Слышится как довольное хрипение мужчины, так и менее довольное хрипение старого кухонного столика, на котором бесстыдно распласталась пьяная женщина – 'чья-то мать'.

Наверное и вправду, теперь – мать, не мама и не мамочка.

Уж точно не её.