Насильственный экстремизм и котики
25.04.202510:15
Когда демократия даёт сбой
После прихода к власти в США второй администрации Трампа, да и в последние годы в Европе с ростом правого национализма, многие заговорили о кризисе демократических обществ и демократии как таковой.
В Financial Times вышло классное эссе с говорящим названием «что Запад забыл о демократии», и оно проясняет некоторые моменты прямо с перикловых времён, я бы выделила ключевое:
— демократия — это о политическом участии, верховенстве закона и защите прав меньшинств, а не бесконтрольная вседозволенность, хаос и анархия, как любят говорить популисты (и автократы).
— на примере Польши и стран Ближнего Востока рассказывается об опыте т.н. «демократизации», когда из «свободного мира» ценности экспортируются в «менее свободные» страны.
— демократию необходимо переосмыслять и обновлять демократические практики, потому что у «новых демократий» могут быть совершенно другое видение и потребности (да ладно!).
И тут у меня произошёл некоторый флешбек: писала свой магистерский тезис о политике США по демократизации ближневосточных обществ (было очень модно такое писать по итогам Арабской весны), и если вынимать интересное из теоретической части, то:
— есть теория демократического мира. Вкратце она звучит как: «демократии не склонны развязывать конфликты друг с другом — следовательно, чем больше в мире демократий, тем выше вероятность мирного сосуществования». В 1990-е концепция вместе с «Концом истории» Фрэнсиса Фукуямы была крайне популярна и какое-то время оставалась главенствующей идеей при взаимодействии условного запада с бывшими странами восточного блока. Сейчас к ней, конечно, сильно больше вопросов — например, из деколониальной оптики.
Почитать больше тут (база; критика ТДМ+ «хантингтовского столкновения цивилизаций»).
— есть теория волн демократизации, согласно которым после периодов роста количества демократических стран в мире неизбежно наступает откат; но затем приходит новая волна (см. таблицу). Сейчас мы наблюдаем уже третий откат («самую глубокую волну автократизации в истории»), и, как пишут в последнем докладе V-Dem, он отличается от предыдущих, потому что идёт не через перевороты, а представляет собой последовательную эрозию демократии через инкрементные изменения (например, ограничение свобод, поляризацию, подрыв доверия к выборам). Тут надежду даёт некоторая предопределённость: за откатом последует новый рост устремлений к демократическим ценностям.
Что это значит для нас?
⁃ Во-первых, демократия — это про права и институты. Права и институты всё ещё важны и должны являться центральными элементами в управлении государством.
⁃ Во-вторых, это про участие, и от его форм и степени зависит бОльшая часть успеха. Наше исследование показывает, что интерес к политическому участию (тоже одна из ключевых составляющих демократического процесса) есть у всех кластеров в обществе, только понимают они её по-разному.
⁃ В-третьих, весь опыт демократического транзита показал, что «слепой» импорт не срабатывает — нужно учитывать локальные смыслы, запросы и исторический контекст. Это не значит, что мы должны, условно, отказываться от каких-то элементов демократии (как, например, права меньшинств или разделения властей) — скорее — что требуется искать консенсуса о том, что демократия (как живая, трансформирующаяся практика) значит для конкретного общества, и каким образом её можно воплотить в жизнь.
#litreview #IRнаминималках
После прихода к власти в США второй администрации Трампа, да и в последние годы в Европе с ростом правого национализма, многие заговорили о кризисе демократических обществ и демократии как таковой.
В Financial Times вышло классное эссе с говорящим названием «что Запад забыл о демократии», и оно проясняет некоторые моменты прямо с перикловых времён, я бы выделила ключевое:
— демократия — это о политическом участии, верховенстве закона и защите прав меньшинств, а не бесконтрольная вседозволенность, хаос и анархия, как любят говорить популисты (и автократы).
— на примере Польши и стран Ближнего Востока рассказывается об опыте т.н. «демократизации», когда из «свободного мира» ценности экспортируются в «менее свободные» страны.
— демократию необходимо переосмыслять и обновлять демократические практики, потому что у «новых демократий» могут быть совершенно другое видение и потребности (да ладно!).
И тут у меня произошёл некоторый флешбек: писала свой магистерский тезис о политике США по демократизации ближневосточных обществ (было очень модно такое писать по итогам Арабской весны), и если вынимать интересное из теоретической части, то:
— есть теория демократического мира. Вкратце она звучит как: «демократии не склонны развязывать конфликты друг с другом — следовательно, чем больше в мире демократий, тем выше вероятность мирного сосуществования». В 1990-е концепция вместе с «Концом истории» Фрэнсиса Фукуямы была крайне популярна и какое-то время оставалась главенствующей идеей при взаимодействии условного запада с бывшими странами восточного блока. Сейчас к ней, конечно, сильно больше вопросов — например, из деколониальной оптики.
Почитать больше тут (база; критика ТДМ+ «хантингтовского столкновения цивилизаций»).
— есть теория волн демократизации, согласно которым после периодов роста количества демократических стран в мире неизбежно наступает откат; но затем приходит новая волна (см. таблицу). Сейчас мы наблюдаем уже третий откат («самую глубокую волну автократизации в истории»), и, как пишут в последнем докладе V-Dem, он отличается от предыдущих, потому что идёт не через перевороты, а представляет собой последовательную эрозию демократии через инкрементные изменения (например, ограничение свобод, поляризацию, подрыв доверия к выборам). Тут надежду даёт некоторая предопределённость: за откатом последует новый рост устремлений к демократическим ценностям.
Что это значит для нас?
⁃ Во-первых, демократия — это про права и институты. Права и институты всё ещё важны и должны являться центральными элементами в управлении государством.
⁃ Во-вторых, это про участие, и от его форм и степени зависит бОльшая часть успеха. Наше исследование показывает, что интерес к политическому участию (тоже одна из ключевых составляющих демократического процесса) есть у всех кластеров в обществе, только понимают они её по-разному.
⁃ В-третьих, весь опыт демократического транзита показал, что «слепой» импорт не срабатывает — нужно учитывать локальные смыслы, запросы и исторический контекст. Это не значит, что мы должны, условно, отказываться от каких-то элементов демократии (как, например, права меньшинств или разделения властей) — скорее — что требуется искать консенсуса о том, что демократия (как живая, трансформирующаяся практика) значит для конкретного общества, и каким образом её можно воплотить в жизнь.
#litreview #IRнаминималках
09.04.202504:03
AI и не только для дисера
Вроде как начала продвигаться в работе над диссертацией. Честно говоря, тут главная эмоция — злость на себя, что можно уже сделать и жить спокойно, но посмотрим, насколько меня хватит. Решила поделиться с вами инструментами, которыми пользуюсь при написании.
1. researchrabbit.ai. Вообще, он существует сто лет, ещё до того, как к любому сервису с минимальным количеством алгоритмов стало модно добавлять приставку ai. Что делает: находит связи между статьями, показывает новые публикации и неочевидный тематический и около контент. Очень удобно.
2. deepl write. Помогает оттачивать формулировки, сделать текст более удобочитаемым. Для меня, с моей тягой к очень-сложно-подчинённым предложениям — просто находка. Есть галочка «писать академическим языком».
* тут у академиков будут возражения, что дисер никто читать не будет, но вдруг: стараюсь стараться для потенциальных читателей.
3. perplexity.ai. Не очень часто пользуюсь, но иногда хочется каких-то инсайтов — бывает, заставляет подумать про вещи под новым углом. Плюс неплохо парсит по разным официальным сайтам нужные документы, до которых не всегда дотягивается обычный гуглпоиск.
4. scite.ai. Создан именно для написания академических текстов. Отвечает коротко; делает удобный список референсов. И пишет соответствующим языком, с цитированиями по всем правилам. Но всё равно приходится перепроверять, потому что не всегда корректно интерпретирует; так что в основном для поиска исследований.
5. mendeley. Тоже старичок; крут для систематизации скачанных материалов, был бы полезен для цитирования, если бы не дурацкие ГОСТы, в которые он не умеет.
** В этом плане как раз очень надеюсь на какой-нибудь простенький AI, чтобы, когда придёт время, привести список использованной литературы в порядок и не сидеть над этими точками-запятыми как в доисторические времена.
6. chatGPT (в pro версии) не помогает никак — всё же туповат для научных бесед. Думаю, мб за что другое начать уже платить, раз так.
#phdnews
Вроде как начала продвигаться в работе над диссертацией. Честно говоря, тут главная эмоция — злость на себя, что можно уже сделать и жить спокойно, но посмотрим, насколько меня хватит. Решила поделиться с вами инструментами, которыми пользуюсь при написании.
1. researchrabbit.ai. Вообще, он существует сто лет, ещё до того, как к любому сервису с минимальным количеством алгоритмов стало модно добавлять приставку ai. Что делает: находит связи между статьями, показывает новые публикации и неочевидный тематический и около контент. Очень удобно.
2. deepl write. Помогает оттачивать формулировки, сделать текст более удобочитаемым. Для меня, с моей тягой к очень-сложно-подчинённым предложениям — просто находка. Есть галочка «писать академическим языком».
* тут у академиков будут возражения, что дисер никто читать не будет, но вдруг: стараюсь стараться для потенциальных читателей.
3. perplexity.ai. Не очень часто пользуюсь, но иногда хочется каких-то инсайтов — бывает, заставляет подумать про вещи под новым углом. Плюс неплохо парсит по разным официальным сайтам нужные документы, до которых не всегда дотягивается обычный гуглпоиск.
4. scite.ai. Создан именно для написания академических текстов. Отвечает коротко; делает удобный список референсов. И пишет соответствующим языком, с цитированиями по всем правилам. Но всё равно приходится перепроверять, потому что не всегда корректно интерпретирует; так что в основном для поиска исследований.
5. mendeley. Тоже старичок; крут для систематизации скачанных материалов, был бы полезен для цитирования, если бы не дурацкие ГОСТы, в которые он не умеет.
** В этом плане как раз очень надеюсь на какой-нибудь простенький AI, чтобы, когда придёт время, привести список использованной литературы в порядок и не сидеть над этими точками-запятыми как в доисторические времена.
6. chatGPT (в pro версии) не помогает никак — всё же туповат для научных бесед. Думаю, мб за что другое начать уже платить, раз так.
#phdnews
06.03.202504:03
Контрпропаганда онлайн: что не так и как быть
На днях на Factcheck.kz вышла статья про то, что акимат Алматинской области заказывает материалы для ПНЭ онлайн, или, как это названо на госзакупе, «Организация профилактических и контрпропагандистских мероприятий в интернет-пространстве». Для неосведомлённых людей выглядит странненько, но практика это не новая, ей, как минимум, лет 10, в 2015-16 гг. я делала исследование на эту тему, можно почитать тут.
В чём проблема с этим и похожими лотами? Открываем техспеку, читаем: хотят, чтобы поставщик увеличил на 30% («реальных пользователей») аудиторию заказчика в соцсетях, создав контент следующего содержания:
Звучит как рабочая схема, в том или ином виде она действует в ряде стран мира. Формируются и продвигаются контрнарративы (показать несостоятельность экстремистской идеологии), альтернативные нарративы (объединяющие факторы, противостоящие ценности), ведутся страткоммуникации (объясняется политика государства, рассказывается, что делать в кризисных ситуациях) (Briggs&Feve, 2013). Не зря добавляю ссылку: в 2013.
А что в 2025? Исследования медиа среды последних лет показывают, что:
— изменение поведения путём переубеждения в сообществах, подверженных радикализации и вербовке, не работает. Какая альтернатива? - Партисипаторные, вовлекающие практики.
— онлайн-радикализация — миф: в большинстве случаев онлайн коммуникация просто продолжает ту, что возникла в офлайне (ibid.). Альтернатива? - Также создавать сети поддержки (например, менторские) сначала офлайн, а затем, когда доверие сформировано, переводить в онлайн.
— альтернативные нарративы срабатывают лучше. Что ещё важно знать: они должны быть протестированы на целевой аудитории и в целом быть доказательными.
— и моё исследование 2021 года, когда я показала молодёжи материалы из акиматовских соцсетей и попросила описать, что на них происходит. Это вообще любимый пример: на фото — казахстанский солдат держит на руках ребёнка, завершение операции «Жусан» по возвращению наших граждан из зон боевых действий в Сирии и Ираке. Реакция респонденто_к — на картинке, по мне — иллюстрирует политику по «организации профилактических и контрпропагандистских мероприятий в интернет-пространстве». Патриотический и этнический контент, кстати, не вызывает особого отклика у целевой аудитории тоже.
Тут резюме такое, что методы с тех пор, когда я в последний раз мониторила эту работу, не поменялись, разве что добавилось обязательное использование AI (для чего? почему?). Про комментаторскую группу, которая должна ходить и что-то писать под постами и видео на религиозную тематику, я вообще лучше промолчу. К сожалению, всё ещё сливаем бюджеты на доказанно неэффективные меры. Как надо (бы) — напишу, пожалуй, отдельно.
#pvetheoryandpractice
На днях на Factcheck.kz вышла статья про то, что акимат Алматинской области заказывает материалы для ПНЭ онлайн, или, как это названо на госзакупе, «Организация профилактических и контрпропагандистских мероприятий в интернет-пространстве». Для неосведомлённых людей выглядит странненько, но практика это не новая, ей, как минимум, лет 10, в 2015-16 гг. я делала исследование на эту тему, можно почитать тут.
В чём проблема с этим и похожими лотами? Открываем техспеку, читаем: хотят, чтобы поставщик увеличил на 30% («реальных пользователей») аудиторию заказчика в соцсетях, создав контент следующего содержания:
«…направленных на профилактику религиозного экстремизма и терроризма, популяризацию традиций, истории, сакральных мест и исторических личностей казахского народа и т.д. <…>Содержание данных видео должно быть направлено на формирование патриотического, толерантного сознания населения. Также, видео должны быть направлены на дискредитацию идеологии религиозных экстремистских течений и пропаганду традиционных и духовных ценностей казахского народа».
Звучит как рабочая схема, в том или ином виде она действует в ряде стран мира. Формируются и продвигаются контрнарративы (показать несостоятельность экстремистской идеологии), альтернативные нарративы (объединяющие факторы, противостоящие ценности), ведутся страткоммуникации (объясняется политика государства, рассказывается, что делать в кризисных ситуациях) (Briggs&Feve, 2013). Не зря добавляю ссылку: в 2013.
А что в 2025? Исследования медиа среды последних лет показывают, что:
— изменение поведения путём переубеждения в сообществах, подверженных радикализации и вербовке, не работает. Какая альтернатива? - Партисипаторные, вовлекающие практики.
— онлайн-радикализация — миф: в большинстве случаев онлайн коммуникация просто продолжает ту, что возникла в офлайне (ibid.). Альтернатива? - Также создавать сети поддержки (например, менторские) сначала офлайн, а затем, когда доверие сформировано, переводить в онлайн.
— альтернативные нарративы срабатывают лучше. Что ещё важно знать: они должны быть протестированы на целевой аудитории и в целом быть доказательными.
— и моё исследование 2021 года, когда я показала молодёжи материалы из акиматовских соцсетей и попросила описать, что на них происходит. Это вообще любимый пример: на фото — казахстанский солдат держит на руках ребёнка, завершение операции «Жусан» по возвращению наших граждан из зон боевых действий в Сирии и Ираке. Реакция респонденто_к — на картинке, по мне — иллюстрирует политику по «организации профилактических и контрпропагандистских мероприятий в интернет-пространстве». Патриотический и этнический контент, кстати, не вызывает особого отклика у целевой аудитории тоже.
Тут резюме такое, что методы с тех пор, когда я в последний раз мониторила эту работу, не поменялись, разве что добавилось обязательное использование AI (для чего? почему?). Про комментаторскую группу, которая должна ходить и что-то писать под постами и видео на религиозную тематику, я вообще лучше промолчу. К сожалению, всё ещё сливаем бюджеты на доказанно неэффективные меры. Как надо (бы) — напишу, пожалуй, отдельно.
#pvetheoryandpractice
से पुनः पोस्ट किया:
Политическая ученая
12.02.202508:52
Тоже хочу высказать свое мнение, надеюсь, у меня есть достаточно знаний, чтобы обойтись сейчас без ссылок. Вот я встречала мнение о том, что в отсутствие зарубежного финансирования мы как общество получим возможность поднимать наши локальные проблемы и решать локальные проблемы. А не, например, привезенные нам из-за рубежа. Я в целом как человек деколонизирующийся абсолютно за. Может быть, если бы я не работала в сфере НПО, то тоже бы так думала и питала определенные иллюзии.
Но вот какая есть проблема. Для того, чтобы локальные общества могли поднимать и решать свои проблемы, нужно, чтобы сошлось несколько факторов.
а) Сообщества или отдельные люди должны знать о том, что именно их беспокоит и, как это можно решить. Вроде как кажется просто, да? Беспокоит, что забирают пахотную или пастбищную землю для строительства завода - значит, что надо? Возмутиться, пойти в акимат, поругаться с владельцем завода. Всегда ли это поможет? Другой вопрос. Почему аким дал разрешение на строительство этого завода вообще? А тут вот и собака порылась. Если бы сообщества знали, что от их активности на выборах или даже до выборов (во время определения кандидатов), будет зависеть потом судьба их пахотных земель, совсем по-другому бы относились. Но многие люди эти два процесса между собой не связывают. НЕ ПОНИМАЮТ, почему выборы важны. Другой пример - люди могут не знать о том, что засыпают озеро, важное для биоразнообразия, прямо в центре города. Ну потому что не живут там, не видят. А если живут, понятия не имеют, что это потом будет иметь дальние последствия. НЕ ОСОЗНАЮТ, что они уже фактически в начале проблемной ситуации.
б) Сообщества должны иметь ресурсы: деньги и время. Давайте прямо положа руку на сердце скажем - большинство казахстанцев у нас бедные. Выживают. Тратят большую часть доходов на продукты и не имеют возможности выбраться из рутины. При этом по логике вещей и по данным исследований (сейчас можно не буду приводить, но такие есть даже в Казахстане), чаще всего занимаются волонтерством и общественными делами люди более обеспеченные. Которые хотя бы закрыли свои базовые потребности. У них есть возможность не переживать за свой стол и за жилье, и уже только потом они МОГУТ позволить себе задуматься о чем-то за пределами своей семьи. И только потом они могут позволить себе вкладывать в благотворительность и какие-то коллективные действия.
в) Сообщества должны давать эти ресурсы кому-то конкретному: организации, инициатиной группе или отдельным активистам. Потому что опять же у нас у всех своя жизнь, мы можем делать что-то только время от времени, когда есть силы. А кто-то занимается этим постоянно. И мы хотим прийти к этому конкретному и сказать - говори что делать, покажи что купить. Дело в том, что этим кому-то конкретным тоже надо есть, жить, одеваться, у них тоже могут быть дети. И им нужно постоянное финансирование. Которое они должны получать от кого?
Это может быть неприятно осознавать, но у наших локальных сообществ нет ни денег, ни информации и теперь может не оказаться организаций, которые могут их информировать и собирать вместе. А по поводу повестки: Tauelxsiz проводил свое мероприятие на деньги Фонда Фридриха Эберта и говорил о наших локальных проблемах: ашаршылык, семипалатинский полигон, паводки.
Но вот какая есть проблема. Для того, чтобы локальные общества могли поднимать и решать свои проблемы, нужно, чтобы сошлось несколько факторов.
а) Сообщества или отдельные люди должны знать о том, что именно их беспокоит и, как это можно решить. Вроде как кажется просто, да? Беспокоит, что забирают пахотную или пастбищную землю для строительства завода - значит, что надо? Возмутиться, пойти в акимат, поругаться с владельцем завода. Всегда ли это поможет? Другой вопрос. Почему аким дал разрешение на строительство этого завода вообще? А тут вот и собака порылась. Если бы сообщества знали, что от их активности на выборах или даже до выборов (во время определения кандидатов), будет зависеть потом судьба их пахотных земель, совсем по-другому бы относились. Но многие люди эти два процесса между собой не связывают. НЕ ПОНИМАЮТ, почему выборы важны. Другой пример - люди могут не знать о том, что засыпают озеро, важное для биоразнообразия, прямо в центре города. Ну потому что не живут там, не видят. А если живут, понятия не имеют, что это потом будет иметь дальние последствия. НЕ ОСОЗНАЮТ, что они уже фактически в начале проблемной ситуации.
б) Сообщества должны иметь ресурсы: деньги и время. Давайте прямо положа руку на сердце скажем - большинство казахстанцев у нас бедные. Выживают. Тратят большую часть доходов на продукты и не имеют возможности выбраться из рутины. При этом по логике вещей и по данным исследований (сейчас можно не буду приводить, но такие есть даже в Казахстане), чаще всего занимаются волонтерством и общественными делами люди более обеспеченные. Которые хотя бы закрыли свои базовые потребности. У них есть возможность не переживать за свой стол и за жилье, и уже только потом они МОГУТ позволить себе задуматься о чем-то за пределами своей семьи. И только потом они могут позволить себе вкладывать в благотворительность и какие-то коллективные действия.
в) Сообщества должны давать эти ресурсы кому-то конкретному: организации, инициатиной группе или отдельным активистам. Потому что опять же у нас у всех своя жизнь, мы можем делать что-то только время от времени, когда есть силы. А кто-то занимается этим постоянно. И мы хотим прийти к этому конкретному и сказать - говори что делать, покажи что купить. Дело в том, что этим кому-то конкретным тоже надо есть, жить, одеваться, у них тоже могут быть дети. И им нужно постоянное финансирование. Которое они должны получать от кого?
Это может быть неприятно осознавать, но у наших локальных сообществ нет ни денег, ни информации и теперь может не оказаться организаций, которые могут их информировать и собирать вместе. А по поводу повестки: Tauelxsiz проводил свое мероприятие на деньги Фонда Фридриха Эберта и говорил о наших локальных проблемах: ашаршылык, семипалатинский полигон, паводки.
से पुनः पोस्ट किया:
ничего нового
18.04.202506:55
Когда я только начинала свой бакалавр, одним из популярных направлений среди международников было миротворчество и медиация. Я туда, конечно, не пошла, потому что решила, что сравнительная политология поприкольнее, но вплоть до магистратуры брала предметы по этому направлению. Особенно интересной для меня была тема женщин в миротворчестве. Не из-за стереотипа, что “женщины вот такие прекрасные, спасительницы”, а потому что действительно было интересно, почему там, где в принятии решений участвуют женщины, меньше войн, а соглашения о мире после конфликта длятся дольше.
Исследование Krause, Krause и Bränfors (2018) показывает, что это не про репрезентацию ради галочки, а про устойчивость мира. И не просто устойчивость — а долгосрочную, с конкретными измеримыми эффектами.
Авторы проанализировали 82 мирных соглашения, заключённых с участием женщин в 1989–2011 годах, и задались одним очень прагматичным вопросом: повышает ли участие женщин шанс, что конфликт не вспыхнет снова?
Ответ — да, и причём с эффектом, который трудно проигнорировать. Если женщины участвуют в переговорах — вероятность устойчивого мира возрастает примерно на 20%. Если они подписывают соглашение или участвуют в его реализации — вероятность того, что мир продержится 15 лет, вырастает уже на 35%. Причём это не просто корреляция естественно. В модели учтены ключевые переменные: уровень насилия, число погибших, политический режим, география, вовлечённость международных акторов, длительность конфликта. Эффект остаётся значимым даже под контролем этих факторов.
Так почему же это происходит? Женщины, вовлечённые в мирный процесс, часто представляют не только себя, но и более широкие коалиции — от учителей до матерей погибших, от активистских групп до медицинских работников. Вместе с собой они приносят в повестку переговоров темы, которые обычно не считают "миротворческими": образование, здравоохранение, репарации, поддержка пострадавших. Но именно эти темы, как показывают и другие исследования, уменьшают вероятность рецидива конфликта, потому что адресуют его коренные причины. То есть женщины чаще фокусируются на устранении самих условий, из которых рождается насилие.
Не любое участие женщин в мирных переговорах действительно что-то меняет. Если они просто «для галочки» сидят за столом, но не участвуют в принятии решений, это почти не влияет на результат. Другое дело — когда женщины связаны с гражданским обществом: с учителями, врачами, активистками. Когда они участвуют в так называемой Track II Diplomacy — это неофициальные переговоры, где представители общества, а не только политики, обсуждают пути к миру. В таких случаях женщины приносят с собой важные темы: справедливость, восстановление, заботу о людях. И именно это помогает построить более устойчивый мир, потому что меняется сам подход к тому, каким он должен быть
Авторы исследования говорят, что мирное соглашение — это не только про прекращение стрельбы. Это про то, какое будущее будет выстраиваться после. Кто будет услышан, чьи травмы будут признаны, и кто получит доступ к восстановлению. Если в этом будущем нет тех, кто тащил на себе войну, кто заботился, лечил, восстанавливал — устойчивости не будет. Потому что мир — это не только про элитные компромиссы. Это про доверие, легитимность и включённость.
И именно поэтому участие женщин — не опция, а условие.
Исследование Krause, Krause и Bränfors (2018) показывает, что это не про репрезентацию ради галочки, а про устойчивость мира. И не просто устойчивость — а долгосрочную, с конкретными измеримыми эффектами.
Авторы проанализировали 82 мирных соглашения, заключённых с участием женщин в 1989–2011 годах, и задались одним очень прагматичным вопросом: повышает ли участие женщин шанс, что конфликт не вспыхнет снова?
Ответ — да, и причём с эффектом, который трудно проигнорировать. Если женщины участвуют в переговорах — вероятность устойчивого мира возрастает примерно на 20%. Если они подписывают соглашение или участвуют в его реализации — вероятность того, что мир продержится 15 лет, вырастает уже на 35%. Причём это не просто корреляция естественно. В модели учтены ключевые переменные: уровень насилия, число погибших, политический режим, география, вовлечённость международных акторов, длительность конфликта. Эффект остаётся значимым даже под контролем этих факторов.
Так почему же это происходит? Женщины, вовлечённые в мирный процесс, часто представляют не только себя, но и более широкие коалиции — от учителей до матерей погибших, от активистских групп до медицинских работников. Вместе с собой они приносят в повестку переговоров темы, которые обычно не считают "миротворческими": образование, здравоохранение, репарации, поддержка пострадавших. Но именно эти темы, как показывают и другие исследования, уменьшают вероятность рецидива конфликта, потому что адресуют его коренные причины. То есть женщины чаще фокусируются на устранении самих условий, из которых рождается насилие.
Не любое участие женщин в мирных переговорах действительно что-то меняет. Если они просто «для галочки» сидят за столом, но не участвуют в принятии решений, это почти не влияет на результат. Другое дело — когда женщины связаны с гражданским обществом: с учителями, врачами, активистками. Когда они участвуют в так называемой Track II Diplomacy — это неофициальные переговоры, где представители общества, а не только политики, обсуждают пути к миру. В таких случаях женщины приносят с собой важные темы: справедливость, восстановление, заботу о людях. И именно это помогает построить более устойчивый мир, потому что меняется сам подход к тому, каким он должен быть
Авторы исследования говорят, что мирное соглашение — это не только про прекращение стрельбы. Это про то, какое будущее будет выстраиваться после. Кто будет услышан, чьи травмы будут признаны, и кто получит доступ к восстановлению. Если в этом будущем нет тех, кто тащил на себе войну, кто заботился, лечил, восстанавливал — устойчивости не будет. Потому что мир — это не только про элитные компромиссы. Это про доверие, легитимность и включённость.
И именно поэтому участие женщин — не опция, а условие.
19.03.202507:35
Оправдывая название канала — вот как чатжпт визуализировал пост выше, «только с котиками». В другом варианте была надпись destructive religious meowments, не могу вас без неё оставить.
27.02.202504:03
Казахстан в Security Radar 2025
Про Мюнхен я ничего не писала, хотя следила за происходящим. Интересно, сюрреалистично, грустно — три основных слова после всех выступлений.
Об этом докладе Фонда Эберта, который был презентован в Мюнхене, многие уже написали, но мне хотелось бы подсветить некоторые моменты «про нас». Впервые опрос для Радара был проведён в Казахстане (сентябрь 2024, CAWI). Вот результаты, которые меня удивили.
1. Оптимизм, граничащий с. С утверждением «Я думаю, что мое экономическое положение или положение моей семьи в будущем ухудшится» согласны лишь 30% казахстанцев, и это самый низкий показатель среди 14 охваченных стран. То же самое — лишь 11% соглашаются, что, «задумываясь о ближайших пяти годах, я ожидаю, что ситуация в области мира и безопасности В МОЕЙ СТРАНЕ будет ухудшаться» (снова самый низкий % из всех, для сравнения, во Франции - 53%, в России — 25%). Лишь 20% (снова ниже всех) опрошенных в Казахстане ждут следующей мировой войны, но при этом 64% опасаются ядерной эскалации войны в Украине. 74% респондентов не назвали страну, которая бы представляла угрозу для Казахстана (выше показатель только в Италии; среди названных: 10% считают угрозой РФ, 7% - США).
2. «Моя хата с краю». Близкие к средним значениям ответы на вопросы, связанные с мировым порядком и распределением сил в глобальной политике. 68% считают, что «страна должна сосредоточиться на собственном благополучии и стараться не вмешиваться в международные дела» (что могло поставить вопрос о поддержке, например, миротворчества, но следом 55% казахстанцев говорят, что страна должна предпринимать дипломатические усилия для завершения войны в Украине, sic!). 44% (на уровне ядерных держав) считают, что «страна не имеет того статуса в мире, которого она заслуживает по сравнению с другими странами» (то есть, статус-кво устраивает большинство, нет амбиции на что-то большее). На этом фоне умиляет разделение относительно того, должны мы продвигать наши ценности за рубежом (41%) или сосредоточиться на приверженности им дома (44%), а также распределение ответов, должны мы прагматично сотрудничать со всеми странами ради мира и безопасности (68%) или сократить зависимость от тех, которые не разделяют наши ценности (65%).
3. Кто твой друг. Самый низкий % из тех, кто считает, что мы должны больше сотрудничать с США и ЕС (37% и 51%, соответственно) и самые высокие (68% и 62%) — за сотрудничество с Китаем и Россией (с РФ выше только у Сербии). И, соответственно, самая низкая доля тех, кто считает, что нужно сокращать зависимость от РФ (39%) и КНР (41%, где синофобия? — для сравнения, в Швеции 64%, в Турции — 58%). Наименьший из опрошенных стран % тех, кто считает, что политика ЕС находится в конфликте с интересами их страны (26%, в РФ, например, 77%). Высокий уровень (70%) поддержки балансирования между Западом, Россией и Китаем — читаем: многовекторной политики.
4. Абайсыз немесе бейбітшіл? 68% (снова зашкаливаем на фоне других) считают, что «страна должна отдавать предпочтение расходам на экономику и социальную сферу, а не на оборону», и лишь 19% (2й самый низкий после Италии) — что «должна, если потребуется, также прибегать к военному вмешательству в конфликты». Рекордные среди неядерных стран 77% (в Грузии, например, 90%), которые считают, что применение ядерного оружия не допустимо никогда. По экологическому сознанию результаты ниже средних, и, конечно же, мы считаем (67%), что за последствия изменения климата платить должны богатые страны.
В целом, крайне любопытные (и местами противоречивые) ответы. Хочется провести более глубокое исследование, посмотреть, как многие из этих вопросов раскрылись бы качественными методами. Или через наши кластеры, например.
#litreview #оборонабезопасность
UPD: ну, и CAWI в казахстанских условиях, даже при всех перевзвешиваниях, всегда влияет на представленность по языковому признаку и участие людей из сельской местности. Что смещает результаты тоже: стоит их сравнить, например, с опросом Demoscop x Paperlab об отношении к войне в Украине, проведенным несколькими месяцами позже — и мы увидим разницу.
Про Мюнхен я ничего не писала, хотя следила за происходящим. Интересно, сюрреалистично, грустно — три основных слова после всех выступлений.
Об этом докладе Фонда Эберта, который был презентован в Мюнхене, многие уже написали, но мне хотелось бы подсветить некоторые моменты «про нас». Впервые опрос для Радара был проведён в Казахстане (сентябрь 2024, CAWI). Вот результаты, которые меня удивили.
1. Оптимизм, граничащий с. С утверждением «Я думаю, что мое экономическое положение или положение моей семьи в будущем ухудшится» согласны лишь 30% казахстанцев, и это самый низкий показатель среди 14 охваченных стран. То же самое — лишь 11% соглашаются, что, «задумываясь о ближайших пяти годах, я ожидаю, что ситуация в области мира и безопасности В МОЕЙ СТРАНЕ будет ухудшаться» (снова самый низкий % из всех, для сравнения, во Франции - 53%, в России — 25%). Лишь 20% (снова ниже всех) опрошенных в Казахстане ждут следующей мировой войны, но при этом 64% опасаются ядерной эскалации войны в Украине. 74% респондентов не назвали страну, которая бы представляла угрозу для Казахстана (выше показатель только в Италии; среди названных: 10% считают угрозой РФ, 7% - США).
2. «Моя хата с краю». Близкие к средним значениям ответы на вопросы, связанные с мировым порядком и распределением сил в глобальной политике. 68% считают, что «страна должна сосредоточиться на собственном благополучии и стараться не вмешиваться в международные дела» (что могло поставить вопрос о поддержке, например, миротворчества, но следом 55% казахстанцев говорят, что страна должна предпринимать дипломатические усилия для завершения войны в Украине, sic!). 44% (на уровне ядерных держав) считают, что «страна не имеет того статуса в мире, которого она заслуживает по сравнению с другими странами» (то есть, статус-кво устраивает большинство, нет амбиции на что-то большее). На этом фоне умиляет разделение относительно того, должны мы продвигать наши ценности за рубежом (41%) или сосредоточиться на приверженности им дома (44%), а также распределение ответов, должны мы прагматично сотрудничать со всеми странами ради мира и безопасности (68%) или сократить зависимость от тех, которые не разделяют наши ценности (65%).
3. Кто твой друг. Самый низкий % из тех, кто считает, что мы должны больше сотрудничать с США и ЕС (37% и 51%, соответственно) и самые высокие (68% и 62%) — за сотрудничество с Китаем и Россией (с РФ выше только у Сербии). И, соответственно, самая низкая доля тех, кто считает, что нужно сокращать зависимость от РФ (39%) и КНР (41%, где синофобия? — для сравнения, в Швеции 64%, в Турции — 58%). Наименьший из опрошенных стран % тех, кто считает, что политика ЕС находится в конфликте с интересами их страны (26%, в РФ, например, 77%). Высокий уровень (70%) поддержки балансирования между Западом, Россией и Китаем — читаем: многовекторной политики.
4. Абайсыз немесе бейбітшіл? 68% (снова зашкаливаем на фоне других) считают, что «страна должна отдавать предпочтение расходам на экономику и социальную сферу, а не на оборону», и лишь 19% (2й самый низкий после Италии) — что «должна, если потребуется, также прибегать к военному вмешательству в конфликты». Рекордные среди неядерных стран 77% (в Грузии, например, 90%), которые считают, что применение ядерного оружия не допустимо никогда. По экологическому сознанию результаты ниже средних, и, конечно же, мы считаем (67%), что за последствия изменения климата платить должны богатые страны.
В целом, крайне любопытные (и местами противоречивые) ответы. Хочется провести более глубокое исследование, посмотреть, как многие из этих вопросов раскрылись бы качественными методами. Или через наши кластеры, например.
#litreview #оборонабезопасность
UPD: ну, и CAWI в казахстанских условиях, даже при всех перевзвешиваниях, всегда влияет на представленность по языковому признаку и участие людей из сельской местности. Что смещает результаты тоже: стоит их сравнить, например, с опросом Demoscop x Paperlab об отношении к войне в Украине, проведенным несколькими месяцами позже — и мы увидим разницу.
15.04.202504:05
Принесла вам фото из своего сеульского отпуска. На плакате, заказанном Христианской партией*, написано: «Спасибо, Израиль, за борьбу против исламских террористов за свободный мир и христиан»**. Интересно преломляется повестка, меня очень повеселила интерпретация.
Пропалестинская демонстрация в центре города в воскресенье собрала человек 150. Были только флаги, так что оценить лозунги не удалось. Но верю, что и там могло быть что-то экзотическое :)
* из того что говорит нам о партии корейская вики, она очень похожа по идеологии на какую-нибудь немецкую ХДС/ХСС, только маргинального характера.
** проблема для меня, конечно, в «исламском терроризме», в первую очередь — исламофобия в действии; ещё интересно, почему они решили, что Израиль (напомним, официально «еврейское государство» и де-факто теократическое) вдруг борется за христиан.
*** мысли про свободный мир оставлю, пожалуй, при себе, потому что они заденут примерно всех 😊
Пропалестинская демонстрация в центре города в воскресенье собрала человек 150. Были только флаги, так что оценить лозунги не удалось. Но верю, что и там могло быть что-то экзотическое :)
* из того что говорит нам о партии корейская вики, она очень похожа по идеологии на какую-нибудь немецкую ХДС/ХСС, только маргинального характера.
** проблема для меня, конечно, в «исламском терроризме», в первую очередь — исламофобия в действии; ещё интересно, почему они решили, что Израиль (напомним, официально «еврейское государство» и де-факто теократическое) вдруг борется за христиан.
*** мысли про свободный мир оставлю, пожалуй, при себе, потому что они заденут примерно всех 😊
14.03.202504:03
ЦА-США: back to «hard» security?
Учитывая практически полное разрушение системы поддержки развития* и неясное будущее формата С5+1, сотрудничество в области безопасности между США и ЦА снова выходит на передний план. Про Вилаят Хорасан, филиал ИГИЛ в Афганистане, (особенно) американские и таджикские коллеги говорят последние лет 5, и вот уже появляются данные, что вербовка более активно ведётся на таджикском и узбекском, особенно в мигрантской среде.
Интересен в новой конъюнктуре отклик (мгновенный) американского консалтинга. Вот уже предлагается обмениваться разведданными с Кремлём «по мере развития американо-российских отношений в свете украинского конфликта», налаживать взаимодействие с центральноазиатскими спецслужбами для противодействия вербовке и разработки контрнарративов, а также привлекать сообщества и финансировать новые исследования радикализации к насильственному экстремизму. Цель — в том числе не «позволить себе игнорировать растущую связь между Центральной Азией и транснациональным терроризмом, а также отнести ее к сфере влияния России и, следовательно, оставить ее решение на её усмотрение».
В Центральной Азии программы и проекты по ПНЭ в последние годы были сфокусированы на содействии развитию, поддержке уязвимых сообществ (например, пятилетний проект CVECA; информацию со всех сайтов уже потёрли — хотя меня это очень удивляет; может, требование американского правительства — так что прикрепляю инф бюллетень для истории), а теперь, очевидно, если новые инициативы и будут, то они претерпят существенную трансформацию. Ждём 🍿
* В общей сложности, например, в 2024 году на регион было выделено более $172 млн, из которых почти $100 млн — непосредственно через USAID, остальное — через Госдеп. Это и до действий трамповской второй администрации был самый низкий показатель исторически с 1997 года. Сокращение (практически вдвое) бюджета на регион произошло после вывода войск из Афганистана в 2014 году.
Учитывая практически полное разрушение системы поддержки развития* и неясное будущее формата С5+1, сотрудничество в области безопасности между США и ЦА снова выходит на передний план. Про Вилаят Хорасан, филиал ИГИЛ в Афганистане, (особенно) американские и таджикские коллеги говорят последние лет 5, и вот уже появляются данные, что вербовка более активно ведётся на таджикском и узбекском, особенно в мигрантской среде.
Интересен в новой конъюнктуре отклик (мгновенный) американского консалтинга. Вот уже предлагается обмениваться разведданными с Кремлём «по мере развития американо-российских отношений в свете украинского конфликта», налаживать взаимодействие с центральноазиатскими спецслужбами для противодействия вербовке и разработки контрнарративов, а также привлекать сообщества и финансировать новые исследования радикализации к насильственному экстремизму. Цель — в том числе не «позволить себе игнорировать растущую связь между Центральной Азией и транснациональным терроризмом, а также отнести ее к сфере влияния России и, следовательно, оставить ее решение на её усмотрение».
В Центральной Азии программы и проекты по ПНЭ в последние годы были сфокусированы на содействии развитию, поддержке уязвимых сообществ (например, пятилетний проект CVECA; информацию со всех сайтов уже потёрли — хотя меня это очень удивляет; может, требование американского правительства — так что прикрепляю инф бюллетень для истории), а теперь, очевидно, если новые инициативы и будут, то они претерпят существенную трансформацию. Ждём 🍿
* В общей сложности, например, в 2024 году на регион было выделено более $172 млн, из которых почти $100 млн — непосредственно через USAID, остальное — через Госдеп. Это и до действий трамповской второй администрации был самый низкий показатель исторически с 1997 года. Сокращение (практически вдвое) бюджета на регион произошло после вывода войск из Афганистана в 2014 году.
24.02.202504:10
Секьюритизация у вас (у нас) дома
Как обещала, закрепим на практических примерах. Какие угрозы (экзистенциального характера) артикулируются в казахстанском политическом поле сегодня, и какие решения предлагаются гражданам по их поводу?
Угроза семейным ценностям. Это большой блок (частично импортированный с севера) — проекции о том, какие должны быть казахстанцы. «Традиционным» ценностям (в первую очередь, семейственности) противопоставляются такие концепции, как права человека (в частности, ребёнка), демократия. Яркий пример — Союз родителей и вся деятельность госпожи Багилы. Или ноябрьская истерия вокруг квадроберов. Молчаливую поддержку со стороны госорганов получает инициативная группа, выступающая против закона о домашнем насилии. Из свежего от депутатов парламента — предложение о введении в школе обучения «жизненным навыкам» для профилактики разводов.
NB: хорошая статья о том, как популисты создают триггеры через формирование идентичности гомогенного «народа, находящегося под угрозой»; и ещё одна, где разбираются подходы популистов к гендерной политике в Венгрии и Индии (найдите 10 отличий).
Пропаганда ЛГБТИК+. Также подаётся как «западное влияние» и угроза «традиционным ценностям». Из ярких событий — обсуждение этим летом петиции о запрете «движения ЛГБТ» в Казахстане на законодательном уровне, на котором сторонники запрета утверждали, что ЛГКБТИК+ сообщество представляет угрозу для демографии и традиционных ценностей, опасаясь, что их влияние может привести к снижению рождаемости и исчезновению национальной идентичности. Из последних событий — срыв ряда мероприятий феминистской организации Феминита и, по заявлению тех же активистов, штрафы в отношении её руководительниц.
NB: целый тезис о том, как контекстуализируется квир-(не)безопасность через теории секьюритизации; базовая объяснялка о секьюритизации гендера: как, кто и зачем.
«Иноагенты» и их повестка. Новая волна началась массированно с «отменой» USAID в США и трансформировалась в депутатский запрос о создании законопроекта об иноагентах, но концептуализирована она была после Кантара (например, в послании президента от сентября 2022 года, и далее в программных статьях — например, от мая 2024), и сейчас лишь добавляются новые детали — вплоть до предложений со стороны депутатов о преследовании зоозащитников. Дискуссия, конечно, разворачивается масштабная, но в одни ворота: уже начались угрозы уголовного преследования законодателей; надеюсь, что всё же какой-то диалог состоится.
NB: старая, но актуальная policy paper от моей коллеги Анны Гусаровой о том, как вообще устроено госрегулирование и поддержка НПО в Казахстане (профинансирован Фондом Сорос-Казахстан, конечно); статья о реакции на иностранную дезинформацию на примере деятельности правительства Канады с февраля 2022 года; разбор HRW о том, как вообще работает законодательство об иноагентах, и почему оно опасно.
Религиозный экстремизм (и другие виды, зафиксированные ст. 174 УК РК). Об этом тоже уже писала, скажу только, что из предлагаемых новаций — ужесточение наказания за разжигание социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни с нынешних 15 до 20 лет.
NB: неплохой бриф о том, как секьюритизация П/ПНЭ приводит к нарушениям прав человека, цензуре, злоупотреблениям властью, подрыву усилий гражданского общества; и ещё один — про использование П/ПНЭ как инструмента политических репрессий и подавления инакомыслия в авторитарных государствах на примере Малайзии.
Пост и так большой, выводов расширенных не будет (как будто моё мнение тут очевидно какое). Секьюритизация – это не просто фиксация реальных угроз, а их интерпретация в выгодном ключе. Когда вопрос переводится в разряд безопасности, его сложнее обсуждать открыто, а альтернативные точки зрения автоматически попадают под подозрение.
Поэтому предлагаю чеклист. Когда вам говорят, что угроза экзистенциальна, задавайте (себе, в первую очередь) вопросы:
– Как именно она сформулирована?
– Кто именно называет это угрозой?
– Какие решения предлагают?
– Кто выиграет от этого дискурса?
Как обещала, закрепим на практических примерах. Какие угрозы (экзистенциального характера) артикулируются в казахстанском политическом поле сегодня, и какие решения предлагаются гражданам по их поводу?
Угроза семейным ценностям. Это большой блок (частично импортированный с севера) — проекции о том, какие должны быть казахстанцы. «Традиционным» ценностям (в первую очередь, семейственности) противопоставляются такие концепции, как права человека (в частности, ребёнка), демократия. Яркий пример — Союз родителей и вся деятельность госпожи Багилы. Или ноябрьская истерия вокруг квадроберов. Молчаливую поддержку со стороны госорганов получает инициативная группа, выступающая против закона о домашнем насилии. Из свежего от депутатов парламента — предложение о введении в школе обучения «жизненным навыкам» для профилактики разводов.
NB: хорошая статья о том, как популисты создают триггеры через формирование идентичности гомогенного «народа, находящегося под угрозой»; и ещё одна, где разбираются подходы популистов к гендерной политике в Венгрии и Индии (найдите 10 отличий).
Пропаганда ЛГБТИК+. Также подаётся как «западное влияние» и угроза «традиционным ценностям». Из ярких событий — обсуждение этим летом петиции о запрете «движения ЛГБТ» в Казахстане на законодательном уровне, на котором сторонники запрета утверждали, что ЛГКБТИК+ сообщество представляет угрозу для демографии и традиционных ценностей, опасаясь, что их влияние может привести к снижению рождаемости и исчезновению национальной идентичности. Из последних событий — срыв ряда мероприятий феминистской организации Феминита и, по заявлению тех же активистов, штрафы в отношении её руководительниц.
NB: целый тезис о том, как контекстуализируется квир-(не)безопасность через теории секьюритизации; базовая объяснялка о секьюритизации гендера: как, кто и зачем.
«Иноагенты» и их повестка. Новая волна началась массированно с «отменой» USAID в США и трансформировалась в депутатский запрос о создании законопроекта об иноагентах, но концептуализирована она была после Кантара (например, в послании президента от сентября 2022 года, и далее в программных статьях — например, от мая 2024), и сейчас лишь добавляются новые детали — вплоть до предложений со стороны депутатов о преследовании зоозащитников. Дискуссия, конечно, разворачивается масштабная, но в одни ворота: уже начались угрозы уголовного преследования законодателей; надеюсь, что всё же какой-то диалог состоится.
NB: старая, но актуальная policy paper от моей коллеги Анны Гусаровой о том, как вообще устроено госрегулирование и поддержка НПО в Казахстане (профинансирован Фондом Сорос-Казахстан, конечно); статья о реакции на иностранную дезинформацию на примере деятельности правительства Канады с февраля 2022 года; разбор HRW о том, как вообще работает законодательство об иноагентах, и почему оно опасно.
Религиозный экстремизм (и другие виды, зафиксированные ст. 174 УК РК). Об этом тоже уже писала, скажу только, что из предлагаемых новаций — ужесточение наказания за разжигание социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни с нынешних 15 до 20 лет.
NB: неплохой бриф о том, как секьюритизация П/ПНЭ приводит к нарушениям прав человека, цензуре, злоупотреблениям властью, подрыву усилий гражданского общества; и ещё один — про использование П/ПНЭ как инструмента политических репрессий и подавления инакомыслия в авторитарных государствах на примере Малайзии.
Пост и так большой, выводов расширенных не будет (как будто моё мнение тут очевидно какое). Секьюритизация – это не просто фиксация реальных угроз, а их интерпретация в выгодном ключе. Когда вопрос переводится в разряд безопасности, его сложнее обсуждать открыто, а альтернативные точки зрения автоматически попадают под подозрение.
Поэтому предлагаю чеклист. Когда вам говорят, что угроза экзистенциальна, задавайте (себе, в первую очередь) вопросы:
– Как именно она сформулирована?
– Кто именно называет это угрозой?
– Какие решения предлагают?
– Кто выиграет от этого дискурса?
11.04.202507:30
Как быть с симулякровостью казахстанского бытия
Прочла на сайте Целинного классное эссе Даны Искаковой «Вымышленный Казахстан». Авторка, описывая практики художников, режиссёров и государства создать «работающую» мифологию вокруг имиджа страны, и приходит к заключению, что парафикция может стать инструментом деколонизации.
Для меня здесь несколько вопросов, о которых хотелось бы больше поразмышлять.
1. Как так вышло, что после 30+ лет независимости так легко задеть хрупкое эго казахстанца (и отдельно — наших властей, там оно вообще какое-то хрустальное)? Почему мы всё ещё продолжаем примерно во всём искать повод для национальной гордости, и так резко реагируем на малейшую критику извне? Как будто бы это о недостаточной самоценности, очень понятный постколониальный запрос на одобрение. Наверное, перерастём, но очень было бы интересно это поизучать. Например, поддержку спортсменов на международных соревнованиях; например, успехи казахстанцев за рубежом («наш» полицейский где-то в Европе, «наша» судья Конституционного суда в США и т.д.); например, то, как уцепились за концепцию Казахстана как «средней державы», хотя для этого нет реальных оснований.
2. Как и по каким причинам создаются и транслируются эти идеи и смыслы? Возникают они из кризиса или дефицита рефлексии на существующую реальность или (особенно в случае с государственной пропагандой) из-за искажённого восприятия о том, кто такие жители Казахстана, что для них важно, какие у них ценности и мечты. Тогда самый очевидный вывод: нужно узнавать больше. Мир меняется — и мы меняемся. А представления о «нас» как обществе не всегда поспевают за реальным статусом-кво. Взять, к примеру, любимое «казахстанцы не готовы к демократии» — наше исследование прошлого года показало, что нет, очень даже готовы, даже если и понимают её по-разному. И так по всем вопросам; будет меньше «неожиданностей».
3. Как трансформировать эти многослойные смыслы во что-то конструктивное для повышения социальной сплочённости? Или по-другому: как они влияют на то, как мы думаем о себе, о своём будущем?
Мир усложняется, и то же происходит с его восприятием. Практика показывает, что простые ответы уже не срабатывают; поэтому единственный вариант хоть немного держать руку на пульсе — меджисциплинарные коллаборации и исследования. В частности, между социальными, гуманитарными науками и арт-средой. Это, в числе прочего, поможет перестать думать о культуре как о «приправе к основному блюду». Потому что именно через искусство и исследование создаётся язык, с помощью которого сможем переосмыслить и пересобрать себя.
#litreview
Прочла на сайте Целинного классное эссе Даны Искаковой «Вымышленный Казахстан». Авторка, описывая практики художников, режиссёров и государства создать «работающую» мифологию вокруг имиджа страны, и приходит к заключению, что парафикция может стать инструментом деколонизации.
Для меня здесь несколько вопросов, о которых хотелось бы больше поразмышлять.
1. Как так вышло, что после 30+ лет независимости так легко задеть хрупкое эго казахстанца (и отдельно — наших властей, там оно вообще какое-то хрустальное)? Почему мы всё ещё продолжаем примерно во всём искать повод для национальной гордости, и так резко реагируем на малейшую критику извне? Как будто бы это о недостаточной самоценности, очень понятный постколониальный запрос на одобрение. Наверное, перерастём, но очень было бы интересно это поизучать. Например, поддержку спортсменов на международных соревнованиях; например, успехи казахстанцев за рубежом («наш» полицейский где-то в Европе, «наша» судья Конституционного суда в США и т.д.); например, то, как уцепились за концепцию Казахстана как «средней державы», хотя для этого нет реальных оснований.
2. Как и по каким причинам создаются и транслируются эти идеи и смыслы? Возникают они из кризиса или дефицита рефлексии на существующую реальность или (особенно в случае с государственной пропагандой) из-за искажённого восприятия о том, кто такие жители Казахстана, что для них важно, какие у них ценности и мечты. Тогда самый очевидный вывод: нужно узнавать больше. Мир меняется — и мы меняемся. А представления о «нас» как обществе не всегда поспевают за реальным статусом-кво. Взять, к примеру, любимое «казахстанцы не готовы к демократии» — наше исследование прошлого года показало, что нет, очень даже готовы, даже если и понимают её по-разному. И так по всем вопросам; будет меньше «неожиданностей».
3. Как трансформировать эти многослойные смыслы во что-то конструктивное для повышения социальной сплочённости? Или по-другому: как они влияют на то, как мы думаем о себе, о своём будущем?
Мир усложняется, и то же происходит с его восприятием. Практика показывает, что простые ответы уже не срабатывают; поэтому единственный вариант хоть немного держать руку на пульсе — меджисциплинарные коллаборации и исследования. В частности, между социальными, гуманитарными науками и арт-средой. Это, в числе прочего, поможет перестать думать о культуре как о «приправе к основному блюду». Потому что именно через искусство и исследование создаётся язык, с помощью которого сможем переосмыслить и пересобрать себя.
#litreview
07.03.202510:36
ПНЭ онлайн: как правильно?
Конечно, универсального рецепта не существует, но есть некоторые принципы:
1. Вовлечение сообществ. в целом приводят к повышению доверия, позитивной групповой динамике. Есть конкретные техники, чтобы переводить офлайн сообщества в онлайн среду, повышая вовлечённость, не rocket science, простые принципы: от вовлечения к чувству принадлежности и обладания и далее — подотчётности. Что могут представители сообществ? Например, участвовать в разработке альтернативных нарративов, сами создавать и распространять контент — так растёт чувство причастности, и нарратив имеет больше шансов «прижиться».
2. Универсальные штуки вроде peer-to-peer learning работают лучше всего. Например, доказано, что наиболее эффективные нарративные интервенции осуществляются на межличностной основе, когда бывшие экстремисты объединяются с НПО, выявляющими людей, проявляющих признаки экстремизма, для индивидуального взаимодействия (в том числе онлайн; в Казахстане был проект менторства для бывших заключённых, но от community leaders, с formers пока в таком ключе опасаются работать). И, например, в молодёжной среде доверие выше, когда к созданию контента привлекают молодёжь (или молодёжь является инициатором — вообще прекрасно).
3. Страткоммуникации и обучение навыкам крайне эффективны. Граждане должны знать, куда конкретно обращаться в ситуации столкновения с НЭ или в случае теракта; информация должна предоставляться своевременно и в удобоваримой форме. Гражданская медиаграмотность и и коммуникации для социальных изменений — важные вещи, и имеют долгосрочный эффект.
4. Если уж хочется поработать с распространением нарративов, можно попробовать геймификацию. Насильственные экстремистские организации уже, кстати, взяли это на вооружение. Причём можно не создавать новые игры или платформы, а «вшивать» месседжи в уже существующие. Большой потенциал.
5. Сюрприз, конечно, но нужно проводить исследования. Исследования медиаэкологии и медиапотребления целевых групп, тестирование нарративов и конкретных месседжей, которые берутся на вооружение. Оценка уровня осведомлённости, оценка потребностей, оценка воздействия. Важные, вообще-то, вещи, но мы всё ещё лучше потратимся на дизайн разных баннеров в каждом регионе, чем будем изучать эффективность проводимой работы (УДР Алматинской области, свяжитесь со мной — такой рисёрч сделаем! не шучу 😁) и — самое страшное — отказываться от неэффективных мер и пересматривать политики.
6. Ещё про оценку медиапотребления. Нет смысла производить видео для ютуба с 10 просмотрами, если молодёжь как целевая группа — в тиктоке. Представитель (другого) акимата на это спросил: «и что нам теперь, в тикток танцевать идти?». Как будто бы очевидно, что ответ «да».
#pvetheoryandpractice
Конечно, универсального рецепта не существует, но есть некоторые принципы:
1. Вовлечение сообществ. в целом приводят к повышению доверия, позитивной групповой динамике. Есть конкретные техники, чтобы переводить офлайн сообщества в онлайн среду, повышая вовлечённость, не rocket science, простые принципы: от вовлечения к чувству принадлежности и обладания и далее — подотчётности. Что могут представители сообществ? Например, участвовать в разработке альтернативных нарративов, сами создавать и распространять контент — так растёт чувство причастности, и нарратив имеет больше шансов «прижиться».
2. Универсальные штуки вроде peer-to-peer learning работают лучше всего. Например, доказано, что наиболее эффективные нарративные интервенции осуществляются на межличностной основе, когда бывшие экстремисты объединяются с НПО, выявляющими людей, проявляющих признаки экстремизма, для индивидуального взаимодействия (в том числе онлайн; в Казахстане был проект менторства для бывших заключённых, но от community leaders, с formers пока в таком ключе опасаются работать). И, например, в молодёжной среде доверие выше, когда к созданию контента привлекают молодёжь (или молодёжь является инициатором — вообще прекрасно).
3. Страткоммуникации и обучение навыкам крайне эффективны. Граждане должны знать, куда конкретно обращаться в ситуации столкновения с НЭ или в случае теракта; информация должна предоставляться своевременно и в удобоваримой форме. Гражданская медиаграмотность и и коммуникации для социальных изменений — важные вещи, и имеют долгосрочный эффект.
4. Если уж хочется поработать с распространением нарративов, можно попробовать геймификацию. Насильственные экстремистские организации уже, кстати, взяли это на вооружение. Причём можно не создавать новые игры или платформы, а «вшивать» месседжи в уже существующие. Большой потенциал.
5. Сюрприз, конечно, но нужно проводить исследования. Исследования медиаэкологии и медиапотребления целевых групп, тестирование нарративов и конкретных месседжей, которые берутся на вооружение. Оценка уровня осведомлённости, оценка потребностей, оценка воздействия. Важные, вообще-то, вещи, но мы всё ещё лучше потратимся на дизайн разных баннеров в каждом регионе, чем будем изучать эффективность проводимой работы (УДР Алматинской области, свяжитесь со мной — такой рисёрч сделаем! не шучу 😁) и — самое страшное — отказываться от неэффективных мер и пересматривать политики.
6. Ещё про оценку медиапотребления. Нет смысла производить видео для ютуба с 10 просмотрами, если молодёжь как целевая группа — в тиктоке. Представитель (другого) акимата на это спросил: «и что нам теперь, в тикток танцевать идти?». Как будто бы очевидно, что ответ «да».
#pvetheoryandpractice
17.02.202512:35
Из проблемы в угрозу: теория секьюритизации
Давно планировала написать про теорию секьюритизации здесь в связи с диссером, но напишу в более практическом ключе. Немного говорила об этом на дискуссии в прошедшую пятницу в связи с логикой реформ — сделала разбор угроз, которые предлагались народу Казахстана в трёх последних президентских посланиях (кстати, классный вышел разговор, рекомендую).
Бальзак (2010; не тот, о котором вы могли подумать) определяет секьюритизацию как
Если по-простому, то некий субъект делает проблему из того, что ему выгодно, — а потом с помощью определённых техник заставляет свою целевую аудиторию поверить, что эта проблема жизни и смерти, и что для её решения допустимо применять экстренные меры. Перевела для вас 3 стадии секьюритизации проблемы по Эммерсу (см. картинку).
Примеры секьюритизации угроз:
— самый элементарный — война с терроризмом после 9/11 (подробнее разбирала для Фактчека);
— «цветные революции» в официальной риторике постсоветских стран;
— пандемия COVID-19 и связанные с ней законодательные ограничения.
Этот список можно продолжать, но важнее не сами примеры, а понимание логики: секьюритизация — это не просто обсуждение угроз, а их конструирование с конкретными политическими целями.
Так что если вам в следующий раз скажут, что что-то угрожает нации, государственности, традициям или безопасности, попробуйте разобраться: это объективный риск или удобная политическая технология?
Что я не сказала:
— концепция секьюритизации родилась в рамках Копенгагенской школы международных отношений в 1990-е; супер тезисно есть вот тут в учебнике.
— теория секьюритизации критикуется за то, что не всегда объясняет, почему аудитория принимает или отвергает нарратив угрозы, а также (во втором поколении) интерпретируется скорее как обозначение уязвимостей, нежели как «инструмент беспринципного государственного управления».
— вообще, я не разобралась ещё с потребностями своей аудитории; буду признательна за помощь: поставьте плз палец вверх, если вам достаточно этой информации, и огонёк — если нужноподушнее подробнее и/или добавлять ещё какие-то списки литературы.
Давно планировала написать про теорию секьюритизации здесь в связи с диссером, но напишу в более практическом ключе. Немного говорила об этом на дискуссии в прошедшую пятницу в связи с логикой реформ — сделала разбор угроз, которые предлагались народу Казахстана в трёх последних президентских посланиях (кстати, классный вышел разговор, рекомендую).
Бальзак (2010; не тот, о котором вы могли подумать) определяет секьюритизацию как
«...артикулированную совокупность практик, в рамках которых эвристические артефакты (метафоры, политические инструменты, образные репертуары, аналогии, стереотипы, эмоции и т.д.) контекстуально мобилизуются секьюритизирующим субъектом, который работает над тем, чтобы побудить аудиторию выстроить последовательную сеть импликаций (чувств, ощущений, мыслей и интуиции) о критической уязвимости референтного объекта, которая совпадает с мотивами выбора и действий секьюритизирующего актора, наделяя референтный объект такой аурой беспрецедентной угрозы, что необходимо немедленно предпринять индивидуализированную политику, чтобы блокировать его развитие».
Если по-простому, то некий субъект делает проблему из того, что ему выгодно, — а потом с помощью определённых техник заставляет свою целевую аудиторию поверить, что эта проблема жизни и смерти, и что для её решения допустимо применять экстренные меры. Перевела для вас 3 стадии секьюритизации проблемы по Эммерсу (см. картинку).
Примеры секьюритизации угроз:
— самый элементарный — война с терроризмом после 9/11 (подробнее разбирала для Фактчека);
— «цветные революции» в официальной риторике постсоветских стран;
— пандемия COVID-19 и связанные с ней законодательные ограничения.
Этот список можно продолжать, но важнее не сами примеры, а понимание логики: секьюритизация — это не просто обсуждение угроз, а их конструирование с конкретными политическими целями.
Так что если вам в следующий раз скажут, что что-то угрожает нации, государственности, традициям или безопасности, попробуйте разобраться: это объективный риск или удобная политическая технология?
Что я не сказала:
— концепция секьюритизации родилась в рамках Копенгагенской школы международных отношений в 1990-е; супер тезисно есть вот тут в учебнике.
— теория секьюритизации критикуется за то, что не всегда объясняет, почему аудитория принимает или отвергает нарратив угрозы, а также (во втором поколении) интерпретируется скорее как обозначение уязвимостей, нежели как «инструмент беспринципного государственного управления».
— вообще, я не разобралась ещё с потребностями своей аудитории; буду признательна за помощь: поставьте плз палец вверх, если вам достаточно этой информации, и огонёк — если нужно
दिखाया गया 1 - 13 का 13
अधिक कार्यक्षमता अनलॉक करने के लिए लॉगिन करें।