Мы идем по больничному коридору как Винни-Пух с Пятачком. Винни-Пуху 76 лет, он гордится тем, что начал жить еще при Сталине и постоянно ворчит на свою воспаленную ногу, врачей и Трампа. Мне нет и тридцати и вместо ружья, стреляющего пробкой, у меня костыли. Ими я орудую также ловко, как конь Юлий из Алеши Поповича своими копытами.
Дедушка тут второй месяц и боится без меня идти в курилку, каждый раз терпеливо ждет, когда я досмотрю серию. Ковыляем вместе. У него множественные осколочные ног. Осколки в телах тут почти у всех пациентов отделения. Мимо пробегает мальчик без руки.
По русской традиции, дедушка начальство не любит, но побаивается, поэтому каждый раз, когда нас оповещают об очередном визите какого-нибудь чиновника, он с матюками убирает с полки свои вещи и заправляет кровать, чтобы все было аккуратно. Каждое утро он переживает, что не дал мне спать прошлой ночью – во сне он кряхтит и матерится от боли, но делает это так смешно (это не смешно!), что я не могу ему ничего возразить.
Он толстый и добрый. Пока я совсем не мог ходить, он мыл за меня посуду. А я заказываю у пацанов побольше воды и делюсь с ним, потому что по ночам он сильно потеет из-за температуры.
Еще пару дней назад выписали худого деда, вот он меня достал. Сильно его раздражали мои пищевые привычки – энергетики он называл ослиной мочой, а увидев бургер из мака в моих руках, чуть не обвинил в измене родине. Требовал, чтобы я не отделялся от коллектива и ел вместе с ним больничную пайку. В этот момент толстый добрый дед посмотрел на кусок рыбы в тарелке и предположил, что с Дальнего Востока до нашей больницы она дошла пешком.
Добрый дед либо спит, либо разговаривает, игнорируя, что собеседник в наушниках, смотрит фильм или общается по телефону. Сейчас он уснул, и я наслаждаюсь минутами тишины в палате.
