Раньше у нас была система. Когда мы впервые переехали и унаследовали впечатляющее количество встроенных мест для хранения, наши книги были хорошо организованы: недавняя художественная литература на первом плане напротив обеденного стола; нехудожественная литература (путешествия, биография, история и т. д.) на верхних полках в гостиной; здоровенные журнальные книги по искусству и фотографии внизу; книги рецептов на полках, ближайших к кухне; художественная литература на полках лестницы, включая десятки Penguin Classics с подходящими корешками. Большая часть была в алфавитном порядке. Мы контролировали ситуацию.

Но за последние пять лет контроль был потерян по одной простой причине: слишком много книг.

Новые книги теперь вставлены везде, где есть щель; шатающиеся стопки появились под и на столиках, на каминных полках и столах, рядом с кошачьей миской и по всему обеденному столу. На полках в спальне книги заменили места для декора, растений и семейных фотографий.

В зале есть гигантская, неуязвимая башня как из Дженги только из книг в мягкой обложке, которая ждет отправки в благотворительный магазин, чего, как мы все знаем, не произойдет в ближайшее время. Если бы это были не книги, это можно было бы считать нарушением самых основных стандартов здоровья и безопасности. Я признаю, что это неряшливый и хаотичный подход к книжным полкам, но сейчас мне это даже нравится.

Если Остин так любила эту писательницу, почему же мы не читаем ее сегодня? У Остин был ужасный вкус и это плохая книга? — удивлялась Ромни.

Литературные мелочи — это моя радость. Помимо способности цитировать Великого детектива практически в любой ситуации, я могу читать Сапфо на греческом языке и Горация на латыни, я участвовала в публичных чтениях «Улисса», и я серьезно подумывала о том, чтоб сделать татуировку стиха Катулла. И тем не менее, я полностью пропустила некоторых предшественников Остин! И здесь я процитирую мистера Дарси: «Вы можете себе представить, что я чувствовал и как действовал?» — возмущается Ромни.

Куда же делись эти женщины? Как так вышло, что они выпали из литературного канона?

Я пытаюсь не только понять, какими были достижения этих писательниц, но и вернуть им то, что отнято у них на протяжении сотен лет, в течение которых их значимость медленно угасала. — заключает Ромни.

Люди ищут истории, и неважно, кто их написал: истории нужны им, чтобы отвлечься, чтобы перевоплотиться в кого-то другого, перенестись куда-то в другое место. Просят такие истории, которые не причинят боли, которые послужат тому, чтобы затянулись раны, а душа наполнилась верой и красотой. <...> Я скольжу взглядом по полкам и знаю, что в книгах, которые выбрала я, всегда есть боль, есть поражение. Что теперь я предложу той, которая просит книгу без боли?

Я поглощала книги одну за другой. Казалось, что спавший внутри меня заядлый читатель вдруг вскочил и побежал, точно по сигналу.

У нас и так весь дом завален книгами, потому что он скупает их как безумный.

Да как можно было отдать эту лавку на верную смерть? Я же провел здесь свое детство. Сидя рядом с отцом за кассой, я молча читал сказки Андерсена, а отец иногда широкой ладонью ерошил мне волосы и гладил по голове. В такие моменты я был по-настоящему счастлив. Я понял, что если лавка исчезнет, то с ней пропадут все мои воспоминания. поэтому я не мог сидеть сложа руки.

Все эти книги исследуют широкий спектр понятных всем человеческих переживаний — реальных или воображаемых. Иногда душераздирающий, иногда уморительный, это опыт людей на периферии общества или невидимый теми, кто находится во власти, это опыт вашего соседа или наоборот человека на другом конце света. По-своему это истории выживания: выживание в личной и политической истории, выживание в сообществе, борьба за свою жизнь, борьба за будущее и прошлое.

Я знала, как мне повезло, но еще я знала, что все могло быть по-другому и это тоже была бы моя жизнь.

Думаю, больше всего меня пугала мысль, что, взрослея и меняясь, я потеряла половину себя и теперь уже никогда не смогу найти ее. Кажется, я боялась, что забыла или заменила саму себя — но чем же? Кем же?

Я думала о том, сколько свободы еще оставалось при мне, а сколько я, сама того не зная, уже отдала без возврата.

Так что я возвращаюсь к себе, бросаю самой же себе спасательный круг.

Даже если бы я и мучилась от каких-нибудь комплексов — вряд ли это можно было бы описать так банально, как жто выходило у них. Но те, кто проявляет подобное «сострадание», никогда не задумываются о чем-либо по-настоящему глубоко. Таким людям хочется придать чужим комплексам ту форму, которая понятна прежде всего им самим. <...>
Черт...Что же их вечно так тянет поскорей успокоиться?
—В общем, здоровье у меня пошаливает, вот и все! — повторила я на автомате отмазку <...>
Скорее бы вернуться в комбини, думаю я.

Любимая забава заурядных людей — осуждать людей незаурядных. Но теперь, если ты выкинешь меня на улицу, тебя осудят еще суровее. Поэтому все, что тебе остается, — это содержать меня и дальше. — Он чуть слышно хихикнул. — Как же давно я хотел отомстить! Всем тем, кому дозволено паразитировать на других — например, уже только потому, что они женщины.

Ведь, похоже, именно так, постоянно заражая друг друга чем-то подобным, люди и остаются людьми.

Можно ли реконструировать характер человека по списку книг, выбранных им для чтения, или, например, по кругу его любимых тем?

Именно благодаря Твену я обнаружила, что юмор может быть одним из самых эффективных способов критики общественной жизни и лицемерного вранья сильных мира сего.

Я поняла, что любовь к одним и тем же книгам, одним и тем же писателям, одним и тем же персонажам сплетает узы дружбы куда крепче, чем что-либо еще.

Сегодня у меня несколько тысяч томов и, как любой активный читатель, я столкнулась с неразрешимой проблемой нехватки места. Все мало-мальски подходящие стены у меня в доме уже заняты, и мне нередко приходится расставлять книги в два ряда. Новые приобретения высятся беспорядочными стопками...

Давление ощущалось очень остро. Страх провала — это груз, с которым сложно справиться, — говорит она, имея ввиду тень от успеха с «Прислугой».

Я сомневаюсь, что «Прислугу» сегодня бы опубликовали, ведь белая женщина говорит голосом черных. Но я не жалею — книга побудила людей говорить, — подчёркивает Кэтрин.

Расовый вопрос всегда на фоне. И, скорее всего, он будет присутствовать во всех моих книгах, — говорит писательница.

Есть что-то по-настоящему ценное в том, чтобы дать писателю время и пространство для работы над книгой — говорит Грау.

Я до сих пор не могу поверить, что всё так случилось с «Прислугой». А что будет с новой книгой — не знаю вовсе.