Есть мир номер 8 и мир номер 3,
Здесь пять человек заблудились внутри,
У них не осталось ни воли, ни мнений,
И скорбно блуждают в тени отражений.
И плачут во сне, и глаза прикрывают,
Кричат: «Нам противно, таких не бывает»,
Кричат: «Уходите!», и машут руками,
А это они отражаются сами.

В лиминальном пространстве, созданном Кариной Шаинян, размыты границы между объективным и кажущимся. Это пространство — персонаж само по себе. Древние горы, инопланетные для туристов пейзажи, четкий свод необоримых правил, написанных чьей‑то глупо вылитой в ущелье, как грязная вода, жизнью, — самоподдерживающаяся система нереального, но не волшебного в детском понимании, а мистического, смутного, будоражащего древние, не пригождающиеся в городе инстинкты и первородные страхи. И всему можно было бы найти объяснение... «но я слишком долго ходила по этим горам, и моя вера в рациональное стерлась об поросшие лишайником камни, обтрепалась об кусты березы, стала хрупкой под жестким излучением злого солнца».

Баканов стопорил жернова систем.
Его обожали библиотекари и ценил девяностодвухлетний замдекана — как старосту группы.
Один проницательный профессор, читающий курс конфликтологии, заметил Баканову в приватной беседе: «Ваша несносная для прочих корректорская поза проистекает от неумения находить границы допустимого. А оно следует из того, что вы не знаете контекстов. Контекст — почва приемлемости. Там, где любой плюнет и разотрет, вы броситесь доказывать, мол, персики не азербайджанские, а армянские; что можно выйти к станции метро, пересекая не три, а две улицы; что слова ни черта не значат, что слова означают все, и так, и эдак. Вы награждены стремлением великого идеалиста, Баканов, но лишены приборов навигации, поэтому вас несет туда, куда не стоит соваться. Ибо за вашими пустяками прячется сущее ничто. Обретите же свою личную цель, а с нею и границы…»

Ты не бросай стихи в огонь, огонь их не возьмет. Тебя согреют молоко и мед.

Чем я заслужил эту красоту, переполняющую мое сердце? Как мне с ней совладать? Я, точно дикарь, упиваюсь первозданной чистотой воздуха и пытаюсь выдумать для этой красоты новые слова, чтобы излечиться от нее, как от болезни. А она все равно остается частью меня, как какой-нибудь шрам, который начинает болеть перед непогодой.