— Сколько вы готовы заплатить? — спрашиваю, едва слышно.
Слова будто царапают горло. Горькие, стыдные, чужие.
— Столько, сколько нужно, — говорит наконец, ровно. — На счет. Без условий, кроме одного: вы подпишете договор. В нем все будет четко. Вы получите помощь, ваша сестра — шанс. Я возможность сохранить дочь.
— Это... это похоже на торговлю людьми, — хмыкаю я. — Только теперь торгуют не телом, а жизнью. Словами. Обещаниями.
— Я не торгую вами, — твердо отвечает он. — Я предлагаю выход. Я не требую любви, близости, подчинения. Только сделать вид, что у нас семья. На публику и в суде.
— И все? — усмехаюсь, но в голосе — только горечь. — Вы правда думаете, что я смогу смотреть на себя в зеркало после этого?
Он немного склоняет голову набок.
— Если после этого ваша сестра выживет, вы даже не вспомните, что сомневались.
— Сколько вы готовы заплатить? — спрашиваю, едва слышно.
Слова будто царапают горло. Горькие, стыдные, чужие.
— Столько, сколько нужно, — говорит наконец, ровно. — На счет. Без условий, кроме одного: вы подпишете договор. В нем все будет четко. Вы получите помощь, ваша сестра — шанс. Я возможность сохранить дочь.
— Это... это похоже на торговлю людьми, — хмыкаю я. — Только теперь торгуют не телом, а жизнью. Словами. Обещаниями.
— Я не торгую вами, — твердо отвечает он. — Я предлагаю выход. Я не требую любви, близости, подчинения. Только сделать вид, что у нас семья. На публику и в суде.
— И все? — усмехаюсь, но в голосе — только горечь. — Вы правда думаете, что я смогу смотреть на себя в зеркало после этого?
Он немного склоняет голову набок.
— Если после этого ваша сестра выживет, вы даже не вспомните, что сомневались.
