Последний год мы получали пополнение паршивое за счёт пленных наших солдат, за счёт раненых. Мобилизацию проводили в прошлом году, литовцев стали мобилизовать. Они от нас бегут по лесам. В Красной армии литовцев у нас нет. Они прямо говорили о том, что «народа у нас мало, народ наш вымирает. Если ещё воевать, Литва совсем кончится, всё равно воевать не будем».

Перед войной хотели пошить 15 тысяч комплектов женской формы. Завезли чёрный драп, габардин, хорошие ткани, однако практически ничего из этого не осталось. Часть сожгли, часть попала к немцам в качестве трофеев, на складах остались только рубашки большого размера, кальсоны, помада и лак для ногтей. Санинструктор 369-го отдельного батальона морской пехоты Екатерина Михайлова вспоминала, что мужские брюки она завязывала бинтами у подбородка, а форменку ей выдали ниже колен. Она писала, что внешний вид девушек был просто ужасен. Вопрос с женской формой в мае 1942-го решал лично адмирал Кузнецов. От выкройки до готового изделия прошла всего неделя. А до этого многие заступили на службу в гражданской одежде. Были и проблемы с нижним бельём: четыре пары чулок, панталоны, две пары портянок, гребёнка, два гигиенических пояса, полотенце, держатель для чулок и два бюстгальтера выдавались на год. Хватало же этого на пару месяцев. Девушки сами кроили трусы с заниженной талией, просили для этого у лётчиков парашютный шёлк. Носить мужские трусы они считали позором: «Вот умрёшь за Родину, а они на тебе».

Сильнее этой атаки я не видел. Видел много контратак, видел на Немане, всё-таки все время в боях, ни одного боя не пропускал, но таких контратак я не видел. Люди просто были фанатиками, они лезли на рожон, как говорится по-нашему, и только им стоило перешагнуть нашу черту, и «капут Гитлер!», и всё что хотите. Там ни прицела, ни цели выбирать не приходилось, потому что куда ни стреляй, всё равно попадёшь. Самочувствие такое было, что жить хотелось и во что бы то ни стало победить, и нам говорили, что это последний бой. И вот хотя и кажется умирать время пришло, и всё-таки бились до конца, верили, что мы обязательно должны были победить, хотя немцы нас уже окружили. И победили.

Военные знания его несколько устарели, они относятся к девятьсот шестнадцатому году. Для поднятия авторитета он хотел купить себе стек; я отговорил и подарил ему желтые лайковые перчатки. Он сказал, что это тоже как-то придает авторитет.

Рассказывали, будто в годы гражданской войны полковник В. К. Глиноедский под Уфой воевал против Чапаева. Не знаю, правда ли это, — он со мною никогда не заговаривал о своем прошлом; знаю только, что он был в белой армии и в Париже стал рабочим. В Барселону он приехал одним из первых, еще не было интербригад. Он попал в батальон «Чапаева», поразил немногочисленных испанских офицеров, оставшихся верными правительству, своими военными знаниями: его перевели в штаб колонны.
Человеком он был на редкость привлекательным, смелым, требовательным, но и мягким. Прошел он нелегкий путь, это помогало ему терпеливо сносить чужие заблуждения. Он настаивал на том минимуме дисциплины, без которой невозможно было удержать занятые позиции. Два раза анархисты хотели его расстрелять "за восстановление порядков прошлого", но не расстреляли — привязались к нему, почувствовали, что он верный человек. А Глиноедский говорил мне: «Безобразие! Даже рассказать трудно... Но что с ними поделаешь? Дети! Вот хлебнут горя, тогда опомнятся...»

С продуктами, правда, в Литве и Латвии было лучше, чем у нас. В начале 60-х мы еще продолжали ездить в Таураге за ними. Мне запомнился здоровущий рулон вощёной бумаги со свастиками, в которую нам продавщица на рынке масло заворачивала (бумага была качественная, и её, видимо, решили не выбрасывать).