Арсений Дежуров
Общечеловеческий канал
TGlist rating
0
0
TypePublic
Verification
Not verifiedTrust
Not trustedLocation
LanguageOther
Channel creation dateDec 05, 2023
Added to TGlist
Nov 04, 2024Linked chat
Арсений Дежуров Chat
96
Records
15.05.202523:59
7.2KSubscribers01.02.202523:59
100Citation index04.03.202502:30
5.5KAverage views per post16.02.202523:59
2.5KAverage views per ad post22.02.202523:59
191.36%ER27.02.202523:59
88.33%ERR
09.05.202504:20
СПАСИБО ДЕДУ
Мой двоюродный дед, Геннадий Васильевич Потапенко (1894-1979), уроженец с. Кимры, был знаменитым физиком. И сейчас, когда я читаю лекции в корпусе прикладной математики, я от поры до поры возвожу очи горе и, прикрыв ладошкой микрофон, говорю небесам: «Деда! Я читаю лекции на Физтехе!» - И духовными отчима вижу большой палец моего старика: «Во!».
Выпускник МГУ, он работал там доцентом. В 35 лет его позвал в Берлин преподавать нобелевский лауреат (далее – н.л.) Вальтер Нернст. Там дед свел знакомство с н. л. Максом фон Лауэном и н. л. Альбертом Эйнштейном. Макс Борн, н. л., позвал деда работать в лабораторию в Гёттинген, читать там лекции. Единственный из московских физиков, Г. В. Потапенко получал Рокфеллеровскую стипендию.
В 1931 его направили на стажировку в Калифорнию. Он должен был вернуться после полутора лет, но Великая депрессия превратила в тлен оплаченные советской Россией билеты. Денег у СССР стало мало, на билеты деду не хватило. После трех месяцев ожидания Геннадий Васильевич принял приглашение Роберта Милликена, ректора Калифорнийского технологического института, стать профессором Калтеха.
В России начались репрессии, потом жахнула война. Пока была возможность, на перекладных через границы пешие и водные к деду приехала бабушка, Екатерина Ивановна.
В Америке дед сделал 36 научных открытий, среди них так нужные для победы в войне и освоении космоса. Последние были засекречены на 25 лет.
После смерти бабушки (1966), старый, уже, как я полагаю, не слишком способный на великие открытия, он попытался вернуться в Советский Союз. Но были времена холодной войны. Дряхлые приятели из МГУ ничем не смогли помочь. Он умер на чужбине и похоронен в мавзолее на знаменитом Некрополе «Форест лоун» в Пасадене среди великих сынов отечества (американского).
Он не участвовал в боевых действиях. Он был кабинетным учёным. Но, возможно, без его помощи в создании радара и без его системы охлаждения турбин военных истребителей война закончилась бы на день позднее.
А день войны – это очень долго.
Илл.: Геннадий Потапенко в возрасте моих студентов.
Лит.:
Некрополь российского научного зарубежья. Потапенко Г. В.
Блох Ю. И., Рикун И. Э. Геофизики российского зарубежья. 2015.
Мой двоюродный дед, Геннадий Васильевич Потапенко (1894-1979), уроженец с. Кимры, был знаменитым физиком. И сейчас, когда я читаю лекции в корпусе прикладной математики, я от поры до поры возвожу очи горе и, прикрыв ладошкой микрофон, говорю небесам: «Деда! Я читаю лекции на Физтехе!» - И духовными отчима вижу большой палец моего старика: «Во!».
Выпускник МГУ, он работал там доцентом. В 35 лет его позвал в Берлин преподавать нобелевский лауреат (далее – н.л.) Вальтер Нернст. Там дед свел знакомство с н. л. Максом фон Лауэном и н. л. Альбертом Эйнштейном. Макс Борн, н. л., позвал деда работать в лабораторию в Гёттинген, читать там лекции. Единственный из московских физиков, Г. В. Потапенко получал Рокфеллеровскую стипендию.
В 1931 его направили на стажировку в Калифорнию. Он должен был вернуться после полутора лет, но Великая депрессия превратила в тлен оплаченные советской Россией билеты. Денег у СССР стало мало, на билеты деду не хватило. После трех месяцев ожидания Геннадий Васильевич принял приглашение Роберта Милликена, ректора Калифорнийского технологического института, стать профессором Калтеха.
В России начались репрессии, потом жахнула война. Пока была возможность, на перекладных через границы пешие и водные к деду приехала бабушка, Екатерина Ивановна.
В Америке дед сделал 36 научных открытий, среди них так нужные для победы в войне и освоении космоса. Последние были засекречены на 25 лет.
После смерти бабушки (1966), старый, уже, как я полагаю, не слишком способный на великие открытия, он попытался вернуться в Советский Союз. Но были времена холодной войны. Дряхлые приятели из МГУ ничем не смогли помочь. Он умер на чужбине и похоронен в мавзолее на знаменитом Некрополе «Форест лоун» в Пасадене среди великих сынов отечества (американского).
Он не участвовал в боевых действиях. Он был кабинетным учёным. Но, возможно, без его помощи в создании радара и без его системы охлаждения турбин военных истребителей война закончилась бы на день позднее.
А день войны – это очень долго.
Илл.: Геннадий Потапенко в возрасте моих студентов.
Лит.:
Некрополь российского научного зарубежья. Потапенко Г. В.
Блох Ю. И., Рикун И. Э. Геофизики российского зарубежья. 2015.
15.05.202503:02
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ТРИЗНА
Мой приятель по радио, Александр Хабургаев, рассказывал мне о своей бурной молодости. Его отец был великим ученым, известным всем под именем учебника старославянского языка Г. А. Хабургаева, а сам Александр учился в МГУ 14 лет, переучив многих своих педагогов. Все его любят, а он теперь ведет передачи про зверьков на Гостелерадио. Но в МГУ он, как ни верти, чему-то выучился, и это что-то ему временами сильно помогало.
Однажды А. Хабургаев со своими дружками выпивал на могиле поэта Сумарокова, что категорически запрещено, потому что Донской некрополь – не абы какое кладбище. Там пьяные и молодые Хабургаев и компания были задержаны охранными ментами и выведены на чистую воду с угрозой штрафа и общественного порицания.
— Что же ты, сукин сын, — на кладбище жрешь? – укоризненно спросил сержант.
— Как, то есть, что? – с лукавым недоумением переспросил студент, — дедушку поминаем.
— Дедушку, говоришь? — недоверчиво сощурился милиционер, — а как звали твоего старика? А? Видать и знать не знаешь? Ужо я тебя сейчас прямиком в кутузку отведу!
— Как же не знать, — широко улыбнулся находчивый выпивоха —Александр Петрович!
И точно, Хабургаев не мог видеть, а только лишь выучить за 12 лет филфака, что на надгробии значилось: «Поэт и драматург Александр Петрович Сумароков: 1717-1777».
Всё это было на самом деле, если не учитывать тот фактор, что Александр Хабургаев, конечно, врун изрядный и вполне мог всё это выдумать просто для всеобщего веселья.
Мой приятель по радио, Александр Хабургаев, рассказывал мне о своей бурной молодости. Его отец был великим ученым, известным всем под именем учебника старославянского языка Г. А. Хабургаева, а сам Александр учился в МГУ 14 лет, переучив многих своих педагогов. Все его любят, а он теперь ведет передачи про зверьков на Гостелерадио. Но в МГУ он, как ни верти, чему-то выучился, и это что-то ему временами сильно помогало.
Однажды А. Хабургаев со своими дружками выпивал на могиле поэта Сумарокова, что категорически запрещено, потому что Донской некрополь – не абы какое кладбище. Там пьяные и молодые Хабургаев и компания были задержаны охранными ментами и выведены на чистую воду с угрозой штрафа и общественного порицания.
— Что же ты, сукин сын, — на кладбище жрешь? – укоризненно спросил сержант.
— Как, то есть, что? – с лукавым недоумением переспросил студент, — дедушку поминаем.
— Дедушку, говоришь? — недоверчиво сощурился милиционер, — а как звали твоего старика? А? Видать и знать не знаешь? Ужо я тебя сейчас прямиком в кутузку отведу!
— Как же не знать, — широко улыбнулся находчивый выпивоха —Александр Петрович!
И точно, Хабургаев не мог видеть, а только лишь выучить за 12 лет филфака, что на надгробии значилось: «Поэт и драматург Александр Петрович Сумароков: 1717-1777».
Всё это было на самом деле, если не учитывать тот фактор, что Александр Хабургаев, конечно, врун изрядный и вполне мог всё это выдумать просто для всеобщего веселья.
Reposted from:
PunkMonk
24.04.202510:14
ВЕЛИЧИЕ ФРАГОНАРА
Знаменитый художник XVIII века Жан-Оноре Фрагонар был сыном своего XVIII века. Этот век называли галантным. Это был век высоких каблуков, пышных юбок, скрывающих разврат, напудренных париков, кишащих вшами, домашних спектаклей из жизни аркадских пастушков, утонченных острот, сентиментальной поэзии и Великой французской революции, которая отделила парики от пустых голов, а пустые головы от шеи всей этой шушере. Фрагонар писал про беззаботных аристократов, про их альковные утехи, про их «прелести ослепительной белизны», собачек, шарфики, мушки и бархотки. Он был любим, и популярен, и богат. Он писал про всё, кроме Великой революции.
Революция застала старика в объятиях тоски. Он забросил кисть. После смерти дочери он опустел, почернел мыслями и ушел в глубокую скорбь. Ему, любимцу двора, было бы несдобровать, если бы революционный художник Жак-Луи Давид (который видел в картинах Фрагонара не только нимф и пастушек, но исключительное владение композицией и кистью) не настоял о назначении его хранителем Лувра – старинной резиденции королей, ставшей к концу века прославленным музеем.
Там, бесконечно чуждый народу, Фрагонар охранял от народа принадлежащие народу художественные ценности. Но боги жаждали крови. Разъяренная толпа разрушила Бастилию. Ей было мало. Под «Красный марш гильотины» работал нож гильотины – великое изобретение Республики (прежде простолюдинов убивали топором, а аристократам снимали голову с плеч при помощи меча – гильотина уравняла все сословия). Толпе было мало. С собора Богоматери сбросили статуи ветхозаветных патриархов и снесли им головы, увенчанные короной. Вконец обезумевшая толпа бросила алчный взгляд на Лувр со всеми его Людовиками в золоченых рамах. С пением «Ah ! ça ira, ça ira, ça ira» банда ринулась на штурм.
Фрагонар знал об этом. Он надел шитый золотом камзол. Он набелил и нарумянил сморщенное лицо. Прикрыл лысину высоким придворным париком. На тонкие пальцы он надел ставшие слишком большими перстни, каждый из которых стоил не меньше буханки хлеба. Он выпил бы бокал вина, но вина не было. Он взял трость с перламутровым набалдашником и вышел на крыльцо. Толпа ревела, пламенея жадными глазами и факелами. Фрагонар встал лицом к лицу с народом. И заорал.
Он орал что-то бессвязно и беззубо, размахивая тростью, сверкая золотом камзола. Он что-то орал на изысканном языке своего покойного века, еще не остывшего в его сердце. Он орал так, что передние ряды попятились, тесня задние, а те, кто были позади, вообще не понимали, что происходит, но чувствовали, что взять Лувр приступом не удастся, что кто-то грозный, мощный, непостижимый наложил запрет на ступени дворца.
И толпа дала дёру.
Божественный Фрагонар! Спасибо тебе за то, что рукой художника ты отлупил тогда по глупой, молодой, голодной морде мой великий, могучий, временами правдивый и свободный французский Народ!
(Арсений Дежуров)
Илл.: Жан-Оноре Фрагонар. «Притворный полет». 1772-1773. Художественный музей Фогга, Гарвардский университет
Знаменитый художник XVIII века Жан-Оноре Фрагонар был сыном своего XVIII века. Этот век называли галантным. Это был век высоких каблуков, пышных юбок, скрывающих разврат, напудренных париков, кишащих вшами, домашних спектаклей из жизни аркадских пастушков, утонченных острот, сентиментальной поэзии и Великой французской революции, которая отделила парики от пустых голов, а пустые головы от шеи всей этой шушере. Фрагонар писал про беззаботных аристократов, про их альковные утехи, про их «прелести ослепительной белизны», собачек, шарфики, мушки и бархотки. Он был любим, и популярен, и богат. Он писал про всё, кроме Великой революции.
Революция застала старика в объятиях тоски. Он забросил кисть. После смерти дочери он опустел, почернел мыслями и ушел в глубокую скорбь. Ему, любимцу двора, было бы несдобровать, если бы революционный художник Жак-Луи Давид (который видел в картинах Фрагонара не только нимф и пастушек, но исключительное владение композицией и кистью) не настоял о назначении его хранителем Лувра – старинной резиденции королей, ставшей к концу века прославленным музеем.
Там, бесконечно чуждый народу, Фрагонар охранял от народа принадлежащие народу художественные ценности. Но боги жаждали крови. Разъяренная толпа разрушила Бастилию. Ей было мало. Под «Красный марш гильотины» работал нож гильотины – великое изобретение Республики (прежде простолюдинов убивали топором, а аристократам снимали голову с плеч при помощи меча – гильотина уравняла все сословия). Толпе было мало. С собора Богоматери сбросили статуи ветхозаветных патриархов и снесли им головы, увенчанные короной. Вконец обезумевшая толпа бросила алчный взгляд на Лувр со всеми его Людовиками в золоченых рамах. С пением «Ah ! ça ira, ça ira, ça ira» банда ринулась на штурм.
Фрагонар знал об этом. Он надел шитый золотом камзол. Он набелил и нарумянил сморщенное лицо. Прикрыл лысину высоким придворным париком. На тонкие пальцы он надел ставшие слишком большими перстни, каждый из которых стоил не меньше буханки хлеба. Он выпил бы бокал вина, но вина не было. Он взял трость с перламутровым набалдашником и вышел на крыльцо. Толпа ревела, пламенея жадными глазами и факелами. Фрагонар встал лицом к лицу с народом. И заорал.
Он орал что-то бессвязно и беззубо, размахивая тростью, сверкая золотом камзола. Он что-то орал на изысканном языке своего покойного века, еще не остывшего в его сердце. Он орал так, что передние ряды попятились, тесня задние, а те, кто были позади, вообще не понимали, что происходит, но чувствовали, что взять Лувр приступом не удастся, что кто-то грозный, мощный, непостижимый наложил запрет на ступени дворца.
И толпа дала дёру.
Божественный Фрагонар! Спасибо тебе за то, что рукой художника ты отлупил тогда по глупой, молодой, голодной морде мой великий, могучий, временами правдивый и свободный французский Народ!
(Арсений Дежуров)
Илл.: Жан-Оноре Фрагонар. «Притворный полет». 1772-1773. Художественный музей Фогга, Гарвардский университет
08.05.202511:49
Ну, если уж зашел разговор о лучших чтецах и Александре Клюквине, то вынужден опубликовать приватное письмо. В кадре артист Клюквин и режиссер Андрей Цисарук. Малый театр
Reposted from:PunkMonk
10.05.202521:03
КАК РАБОТАТЬ С ФОНОМ?
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
(Пер. В. Левика)
Какого художника? Какое пятно? Про кого пишет Бодлер? На эту тему есть такая история...
Боттичелли венчает раннее Возрождение, а Леонардо открывает Высокое. Леонардо да Винчи обожал Сандро Боттичелли. Хотя между ними была очень небольшая разница в годах (всего-навсего 10 лет), Леонардо во всем полагался на мнение Сандро и считал за честь получить от него совет.
Однажды Леонардо подошел к Боттичелли и спросил того: “Сандро, скажи, а как ты работаешь с фоном?”
Надо заметить, что прямая перспектива была только что открыта (лет 70 назад), Италия сходила по ней с ума, на что Боттичелли реагировал кривой улыбкой.
- Очень просто, - отвечал Боттичелли и пояснил (возможно, в шутку), - Придешь домой, возьмешь губку, обмакнешь ее в краску, и - бросай в стену. Вот тот отпечаток, что остался, будет тебе прекрасным фоном”.
Леонардо побежал домой, схватил губку, швырнул в стену и увидел там ТАКОЕ, что с этой поры (благословляя совет Боттичелли) стал черпать вдохновение для своих композиций в пятнах на стене и в разводах плесени в подвале.
Именно этот эпизод, скорее всего, и отмечен в восьмой строфе стихотворения «Падаль» Шарля Бодлера, что точно угадано Вильгельмом Левиком – лучшим из переводчиков французской поэзии.
А что касается Боттичелли, то перспектива у него всегда, в общем-то, довольно вымученная, как сказали бы более меня самонадеянные искусствоведы.
(Арсений Дежуров)
Илл.: Хосе Мануэль Баллестер. Скрытые пространства. 2012. (Фон картины Боттичелли «Рождение Венеры» без персонажей)
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
(Пер. В. Левика)
Какого художника? Какое пятно? Про кого пишет Бодлер? На эту тему есть такая история...
Боттичелли венчает раннее Возрождение, а Леонардо открывает Высокое. Леонардо да Винчи обожал Сандро Боттичелли. Хотя между ними была очень небольшая разница в годах (всего-навсего 10 лет), Леонардо во всем полагался на мнение Сандро и считал за честь получить от него совет.
Однажды Леонардо подошел к Боттичелли и спросил того: “Сандро, скажи, а как ты работаешь с фоном?”
Надо заметить, что прямая перспектива была только что открыта (лет 70 назад), Италия сходила по ней с ума, на что Боттичелли реагировал кривой улыбкой.
- Очень просто, - отвечал Боттичелли и пояснил (возможно, в шутку), - Придешь домой, возьмешь губку, обмакнешь ее в краску, и - бросай в стену. Вот тот отпечаток, что остался, будет тебе прекрасным фоном”.
Леонардо побежал домой, схватил губку, швырнул в стену и увидел там ТАКОЕ, что с этой поры (благословляя совет Боттичелли) стал черпать вдохновение для своих композиций в пятнах на стене и в разводах плесени в подвале.
Именно этот эпизод, скорее всего, и отмечен в восьмой строфе стихотворения «Падаль» Шарля Бодлера, что точно угадано Вильгельмом Левиком – лучшим из переводчиков французской поэзии.
А что касается Боттичелли, то перспектива у него всегда, в общем-то, довольно вымученная, как сказали бы более меня самонадеянные искусствоведы.
(Арсений Дежуров)
Илл.: Хосе Мануэль Баллестер. Скрытые пространства. 2012. (Фон картины Боттичелли «Рождение Венеры» без персонажей)
Log in to unlock more functionality.
