Бродский FM
25.04.202506:49
Сверчок
Если правду сказать, я по крови — домашний сверчок,
Заповедную песню пою над печною золой,
И один для меня приготовит крутой кипяток,
А другой для меня приготовит шесток Золотой.
Путешественник вспомнит мой голос в далёком краю,
Даже если меня променяет на знойных цикад.
Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,
Знаю только, что песнями я, как цикада, богат.
Сколько русских согласных в полночном моём языке,
Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,
Чтобы шарили дети в моем лубяном коробке,
В старой скрипке запечной с единственной медной струной.
Ты не слышишь меня, голос мой — как часы за стеной,
А прислушайся только — и я поведу за собой,
Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!
И заречье твоё отзовется сигнальной трубой.
Арсений Тарковский
Если правду сказать, я по крови — домашний сверчок,
Заповедную песню пою над печною золой,
И один для меня приготовит крутой кипяток,
А другой для меня приготовит шесток Золотой.
Путешественник вспомнит мой голос в далёком краю,
Даже если меня променяет на знойных цикад.
Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,
Знаю только, что песнями я, как цикада, богат.
Сколько русских согласных в полночном моём языке,
Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,
Чтобы шарили дети в моем лубяном коробке,
В старой скрипке запечной с единственной медной струной.
Ты не слышишь меня, голос мой — как часы за стеной,
А прислушайся только — и я поведу за собой,
Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!
И заречье твоё отзовется сигнальной трубой.
Арсений Тарковский
21.03.202508:19
* * *
Для любого по вкусу занятие есть:
Вот художник вострит мастихин,
Музыкант извлекает бемоль и диез,
А поэт сочиняет стихи.
Написав про Отчизну, тоску и любовь,
Про природу и буйство стихий,
Начинает поэт восторгаться собой
И слагает стихи про стихи.
Эти тексты банальны, как почерк врача,
И, как правило, столь же плохи —
Потому я потратил в обед целый час
На стихи про стихи про стихи.
Впрочем, я самоучка, поэт от сохи.
Для филолога всё пустяки:
Он за двадцать минут нарифмует стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Постмодерн — это варево вроде ухи
Из отсылок, Фуко и хихи.
Хоть «Москва — Петушки», хоть стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Опасаюсь, однажды Господь Элохим
В наказанье за наши грехи
Возглаголет стихи про стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Испарятся моря и обуглятся мхи,
И над миром, пустым и сухим —
Лишь стихи про стихи про стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Вадим Шевяков
Для любого по вкусу занятие есть:
Вот художник вострит мастихин,
Музыкант извлекает бемоль и диез,
А поэт сочиняет стихи.
Написав про Отчизну, тоску и любовь,
Про природу и буйство стихий,
Начинает поэт восторгаться собой
И слагает стихи про стихи.
Эти тексты банальны, как почерк врача,
И, как правило, столь же плохи —
Потому я потратил в обед целый час
На стихи про стихи про стихи.
Впрочем, я самоучка, поэт от сохи.
Для филолога всё пустяки:
Он за двадцать минут нарифмует стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Постмодерн — это варево вроде ухи
Из отсылок, Фуко и хихи.
Хоть «Москва — Петушки», хоть стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Опасаюсь, однажды Господь Элохим
В наказанье за наши грехи
Возглаголет стихи про стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Испарятся моря и обуглятся мхи,
И над миром, пустым и сухим —
Лишь стихи про стихи про стихи про стихи
Про стихи про стихи про стихи.
Вадим Шевяков
Reposted from:
Стихи Полины Орынянской
03.09.202407:48
Берег вдалеке
Сиди смотри на берег вдалеке –
полоску исчезающего лета.
Течёт закат по медленной реке
и путается в сонном тростнике,
в кувшинках остывающего цвета.
Следи за птицей и закрой глаза.
Ты чувствуешь, как несговорчив ветер,
как в лёгких закипает бирюза
небесных вод и канувших столетий?
Как серебристо сонная плотва
пасёт мальков беззвучную ораву...
И всё, что жизнь, – не слава, не слова, –
дыхание одно в тебе и травах...
Забудешься, срываешься во мрак
тоски – глухой, отчаянной, безбожной.
И вновь себя латаешь кое-как,
прикладывая память-подорожник:
Трава в полях ленива, горяча.
Тревожит мотыльков июльский вечер.
Дорога. Зацветает иван-чай.
Огни в лиловом мареве за речкой...
© Полина Орынянская, 2024
Сиди смотри на берег вдалеке –
полоску исчезающего лета.
Течёт закат по медленной реке
и путается в сонном тростнике,
в кувшинках остывающего цвета.
Следи за птицей и закрой глаза.
Ты чувствуешь, как несговорчив ветер,
как в лёгких закипает бирюза
небесных вод и канувших столетий?
Как серебристо сонная плотва
пасёт мальков беззвучную ораву...
И всё, что жизнь, – не слава, не слова, –
дыхание одно в тебе и травах...
Забудешься, срываешься во мрак
тоски – глухой, отчаянной, безбожной.
И вновь себя латаешь кое-как,
прикладывая память-подорожник:
Трава в полях ленива, горяча.
Тревожит мотыльков июльский вечер.
Дорога. Зацветает иван-чай.
Огни в лиловом мареве за речкой...
© Полина Орынянская, 2024
Reposted from:
Стихотворная история
25.04.202503:28
АЛЕКСАНДР ПЕЛЕВИН
24.07.1915
Мой товарищ лежит у развалин стены, и лицо его стало другим.
Наши глотки разодраны и сожжены, в наших легких отравленный дым.
Вот пришло это время, пора умирать, мы дожили до этого дня.
Вы сегодня убили его и убили меня.
Я кусаю платок окровавленным ртом, я ногтями сдираю покров.
Как у вас там, германцев, в легенде о том корабле из ногтей мертвецов,
Что придет на последнюю битву по льду из обители вечного сна
В ночь расплаты, когда океаны промёрзнут до дна.
Я хочу, чтобы враг слышал собственный вой и удар моего сапога,
Я мечтаю о том, чтобы мёртвой рукой дотянуться до шеи врага.
Ваши бомбы, винтовки и ваши штыки не помогут вам взять Осовец,
Мы еще не узнали, кто здесь настоящий мертвец.
Мой товарищ встает, я встаю рядом с ним, мы стоим на сгоревших ногах.
Я стреляю сквозь едкий отравленный дым, мне понравилось видеть ваш страх.
Мне награда теперь — не кресты на груди, а на ваших могилах кресты,
Мне приятно смотреть, как у вас перекошены рты.
Кисло-сладкая кровь наполняет мой рот, но мой голос — огонь батарей.
Я покинул теперь человеческий род, я уже не из рода людей.
Я легенда, я шепот Лесного Царя, я покойник, идущий вперёд,
Я дракон из пещеры, я призрачный дух из болот.
И теперь вы хотите вернуться домой, вас пугает ходячий мертвец.
Вы боитесь меня, потому что со мной Мать-Россия и Ужас-Отец.
Вы бежите по выжженной вами земле, как бежали когда-то по льду,
Вы отправитесь в ад, я поймаю вас даже в аду,
И в аду я сожгу ваши души дотла, чтобы снова увидеть ваш страх.
К вашим фрау вернутся лишь ваши тела в крепко сбитых немецких гробах.
Я сильнее вас всех, и поэтому вы не дождетесь моих похорон.
Вот я мёртв — и костлявой рукой досылаю патрон.
24.07.1915
Мой товарищ лежит у развалин стены, и лицо его стало другим.
Наши глотки разодраны и сожжены, в наших легких отравленный дым.
Вот пришло это время, пора умирать, мы дожили до этого дня.
Вы сегодня убили его и убили меня.
Я кусаю платок окровавленным ртом, я ногтями сдираю покров.
Как у вас там, германцев, в легенде о том корабле из ногтей мертвецов,
Что придет на последнюю битву по льду из обители вечного сна
В ночь расплаты, когда океаны промёрзнут до дна.
Я хочу, чтобы враг слышал собственный вой и удар моего сапога,
Я мечтаю о том, чтобы мёртвой рукой дотянуться до шеи врага.
Ваши бомбы, винтовки и ваши штыки не помогут вам взять Осовец,
Мы еще не узнали, кто здесь настоящий мертвец.
Мой товарищ встает, я встаю рядом с ним, мы стоим на сгоревших ногах.
Я стреляю сквозь едкий отравленный дым, мне понравилось видеть ваш страх.
Мне награда теперь — не кресты на груди, а на ваших могилах кресты,
Мне приятно смотреть, как у вас перекошены рты.
Кисло-сладкая кровь наполняет мой рот, но мой голос — огонь батарей.
Я покинул теперь человеческий род, я уже не из рода людей.
Я легенда, я шепот Лесного Царя, я покойник, идущий вперёд,
Я дракон из пещеры, я призрачный дух из болот.
И теперь вы хотите вернуться домой, вас пугает ходячий мертвец.
Вы боитесь меня, потому что со мной Мать-Россия и Ужас-Отец.
Вы бежите по выжженной вами земле, как бежали когда-то по льду,
Вы отправитесь в ад, я поймаю вас даже в аду,
И в аду я сожгу ваши души дотла, чтобы снова увидеть ваш страх.
К вашим фрау вернутся лишь ваши тела в крепко сбитых немецких гробах.
Я сильнее вас всех, и поэтому вы не дождетесь моих похорон.
Вот я мёртв — и костлявой рукой досылаю патрон.
22.02.202511:51
Мельница в Даргавском ущелье
Всё жужжит беспокойное веретено —
То ли осы снуют, то ли гнётся камыш, —
Осетинская мельница мелет зерно,
Ты в Даргавском ущелье стоишь.
Там в плетёной корзине скрипят жернова,
Колесо без оглядки бежит, как пришлось,
И, в толчёный хрусталь окунув рукава,
Белый лебедь бросается вкось.
Мне бы мельника встретить: он жил над рекой,
Ни о чём не тужил и ходил по дворам,
Он ходил — торговал нехорошей мукой,
Горьковатой, с песком пополам.
Арсений Тарковский
Всё жужжит беспокойное веретено —
То ли осы снуют, то ли гнётся камыш, —
Осетинская мельница мелет зерно,
Ты в Даргавском ущелье стоишь.
Там в плетёной корзине скрипят жернова,
Колесо без оглядки бежит, как пришлось,
И, в толчёный хрусталь окунув рукава,
Белый лебедь бросается вкось.
Мне бы мельника встретить: он жил над рекой,
Ни о чём не тужил и ходил по дворам,
Он ходил — торговал нехорошей мукой,
Горьковатой, с песком пополам.
Арсений Тарковский
01.04.202513:36
14.01.202506:07
* * *
Золотистого мёда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, — идёшь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.
Далеко в шалаше голоса — не поймёшь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены тёмные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живёт,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, —
Не Елена — другая, — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжёлые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Осип Мандельштам
Золотистого мёда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, — идёшь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.
Далеко в шалаше голоса — не поймёшь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены тёмные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живёт,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, —
Не Елена — другая, — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжёлые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Осип Мандельштам
Reposted from:
снегири и суперклей 9: паника-джаз 3 - таврида-джаз
25.03.202519:00
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашёл я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Николай Некрасов
Зашёл я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Николай Некрасов
23.12.202416:32
Атака
Погоди, дай припомнить… Стой!
Мы кричали «ура»… Потом
Я свалился в окоп пустой
С развороченным животом.
Крови красные петушки
Выбегали навстречу дню,
Сине-розовые кишки
Выползали на пятерню.
И с плеча на плечо башка
Перекидывалась, трясясь,
Как у бонзы или божка,
Занесённого в эту грязь.
Где-то плачущий крик «ура»,
Но сошел и отхлынул бой.
Здравствуй, матерь-земля, пора!
Возвращаюсь к тебе тобой.
Ты кровавого праха горсть
От груди своей не отринь,
Не как странник и не как гость
Шёл я в громе твоих пустынь.
Я хозяином шёл на смерть,
Сам приученный убивать,
Для того чтобы жить и сметь,
Чтобы лучшить и открывать.
Над рассветной твоей рекой
Встанет завтра цветком огня
Мальчик бронзовый, вот такой,
Как задумала ты меня.
И за то, что последним днём
Не умели мы дорожить,
Воскреси меня завтра в нём,
Я его научу, как жить!
Павел Шубин, 1945
Погоди, дай припомнить… Стой!
Мы кричали «ура»… Потом
Я свалился в окоп пустой
С развороченным животом.
Крови красные петушки
Выбегали навстречу дню,
Сине-розовые кишки
Выползали на пятерню.
И с плеча на плечо башка
Перекидывалась, трясясь,
Как у бонзы или божка,
Занесённого в эту грязь.
Где-то плачущий крик «ура»,
Но сошел и отхлынул бой.
Здравствуй, матерь-земля, пора!
Возвращаюсь к тебе тобой.
Ты кровавого праха горсть
От груди своей не отринь,
Не как странник и не как гость
Шёл я в громе твоих пустынь.
Я хозяином шёл на смерть,
Сам приученный убивать,
Для того чтобы жить и сметь,
Чтобы лучшить и открывать.
Над рассветной твоей рекой
Встанет завтра цветком огня
Мальчик бронзовый, вот такой,
Как задумала ты меня.
И за то, что последним днём
Не умели мы дорожить,
Воскреси меня завтра в нём,
Я его научу, как жить!
Павел Шубин, 1945
Shown 1 - 9 of 9
Log in to unlock more functionality.