Анатолий Шарий
Реальний Київ | Украина
Україна Сейчас | УС: новини, політика
Труха⚡️Україна
Николаевский Ванёк
Инсайдер UA
Реальна Війна | Україна | Новини
Лачен пише
Nairaland Pulse | News
Анатолий Шарий
Реальний Київ | Украина
Україна Сейчас | УС: новини, політика
Труха⚡️Україна
Николаевский Ванёк
Инсайдер UA
Реальна Війна | Україна | Новини
Лачен пише
Nairaland Pulse | News
Анатолий Шарий
Реальний Київ | Украина
Україна Сейчас | УС: новини, політика
Κλῆρος ελληνικής
Linguistics
Утро вечера мудренее
TGlist rating
0
0
TypePublic
Verification
Not verifiedTrust
Not trustedLocationРосія
LanguageOther
Channel creation dateJan 08, 2024
Added to TGlist
Dec 27, 2024Linked chat
Forum Urbis
1
Records
18.05.202523:59
229Subscribers23.12.202423:59
0Citation index18.05.202503:36
837Average views per post20.05.202508:31
0Average views per ad post12.05.202510:39
16.81%ER15.05.202521:42
391.12%ERR09.05.202509:30
Пришла в голову одна интересная мысль: а что если наш Бессмертный Полк — это продолжение Третьим Римом традиции, идущей из Рима Первого, заключавшейся в изготовлении посмертных восковых масок своих предков и проведении ежегодного праздничного шествия (названия вспомнить не могу), на котором эти самые маски выносились в свет как знак гордости за прародителей?
08.05.202521:24
Некоторое время назад я упомянул, что русский язык в корне своём иррационален и мистичен благодаря особым артефактным формам вроде двойственного числа и дополнительных падежей, официально не существующих, по факту же достаточно широко и по наши дни употребляющихся; об этом же я и обещал написать поподробнее отдельным постом.
Говоря о понятии двойственного числа, необходимо учитывать и исторически-прикладной его контекст. Сама по себе данная грамматическая категория весьма древна, присутствовала в таких языках как древнегреческий, старославянский и санскрит (если считать, что он старше двух сотен лет); в настоящее же время она свойственна архаичным языкам вроде словенского и арабского и, собственно, русскому. Сфера употребления дуалиса сводится не только к обозначению двух объектов, гораздо чаще он применяется для описания предметов, существующих в парном тандеме или даже целой системе.
Для более наглядного рассмотрения возьмём слова II склонения мужского рода, у которых во всех трёх числах окончания разнятся: (один) домъ — (два) дома — (множественные) домы. По теоретической парадигме склонения верной является именно третья форма, однако на практике в современном русском, напротив, используется вторая. В то же время полтора столетия назад "домы" можно было запросто встретить в литературном языке: так, Иван Гончаров в своих заметках о кругосветном путешествии на фрегате "Паллада" использует исключительно "домы". Точной причины подобного изменения прямо сейчас назвать не могу, но предположу, что связано оно как раз-таки с процессом формирования коллективного контекста (про что в закрепе висит моя небольшая статья, на которую мне нравится ссылаться при возможности как на некую уже присутствующую опору, некий плацдарм, с которого развивается наступательный ход мысли).
Дуалис обозначает множество, каким-то образом объединённое в систему, в отличие от плюралиса, описывающего множество неупорядоченное, хаотичное. Так, присутствует огромная смысловая разница между фразами "профессора нашего университета" и "профессоры съехались на конференцию". В первом случае профессоры выступают как неделимая часть куда более высшей структуры, во втором же они играют роль обособленных субъектов, атомизированных в своей деятельности. Из всего вышесказанного следует, что формы как двойственного, так и множественного числа являются абсолютно легитимными, и вопрос их употребления зависит лишь от того, что хочет сказать сам Автор.
Затрагивая данную тему, нельзя не сказать о явлении довольно неприятном, при этом встречающемся не абы где, а в государственных экзаменах по русскому языку. Речь идёт о задании, в котором экзаменуемому необходимо найти якобы неверную форму слова из указанных. Обыкновенно кроме "ихнего" в этом номере появляются и многострадальные профессора(ы) или тренера(ы). При этом логики в номере никакой нет, единственный способ его выполнить — зазубрить, когда, по мнению составителей, должно быть а, а когда — ы.
(На мой взгляд, единственное более вредное задание, которое можно было бы придумать — на ударения. И ладно бы, если дело ограничивалось кварталами и километрами, вопрос произношения которых скорее относится к эстетике, а не к фонетике, так ведь нет, куда чаще в нём встречаются слова, которые устно даже никто не произносит, а следовательно, слово подобное ясного ударения не имеет, так как устная речь первична по отношению к письменной).
По сути своей, утопическим вариантом единого экзамена являлась бы работа, состоящая из двух частей — из первой, обязательной для всех, сделанной в формате теста, с упором исключительно на орфографию, пунктуацию и грамматику, цель которой — замер возможности экзаменуемого в принцпипе грамотно и без ошибок писать, и второй, представляющей уже собой некое вольное сочинение, в котором пишущий должен создать свою собственную, новую Мысль и сформулировать, обосновать и защитить её. При идеальном (с некоторым допуском, разумеется) написании обеих частей испытуемому бы выдавался статус Автора, а вместе с ним — допуск во Внешний Интернет.
Говоря о понятии двойственного числа, необходимо учитывать и исторически-прикладной его контекст. Сама по себе данная грамматическая категория весьма древна, присутствовала в таких языках как древнегреческий, старославянский и санскрит (если считать, что он старше двух сотен лет); в настоящее же время она свойственна архаичным языкам вроде словенского и арабского и, собственно, русскому. Сфера употребления дуалиса сводится не только к обозначению двух объектов, гораздо чаще он применяется для описания предметов, существующих в парном тандеме или даже целой системе.
Для более наглядного рассмотрения возьмём слова II склонения мужского рода, у которых во всех трёх числах окончания разнятся: (один) домъ — (два) дома — (множественные) домы. По теоретической парадигме склонения верной является именно третья форма, однако на практике в современном русском, напротив, используется вторая. В то же время полтора столетия назад "домы" можно было запросто встретить в литературном языке: так, Иван Гончаров в своих заметках о кругосветном путешествии на фрегате "Паллада" использует исключительно "домы". Точной причины подобного изменения прямо сейчас назвать не могу, но предположу, что связано оно как раз-таки с процессом формирования коллективного контекста (про что в закрепе висит моя небольшая статья, на которую мне нравится ссылаться при возможности как на некую уже присутствующую опору, некий плацдарм, с которого развивается наступательный ход мысли).
Дуалис обозначает множество, каким-то образом объединённое в систему, в отличие от плюралиса, описывающего множество неупорядоченное, хаотичное. Так, присутствует огромная смысловая разница между фразами "профессора нашего университета" и "профессоры съехались на конференцию". В первом случае профессоры выступают как неделимая часть куда более высшей структуры, во втором же они играют роль обособленных субъектов, атомизированных в своей деятельности. Из всего вышесказанного следует, что формы как двойственного, так и множественного числа являются абсолютно легитимными, и вопрос их употребления зависит лишь от того, что хочет сказать сам Автор.
Затрагивая данную тему, нельзя не сказать о явлении довольно неприятном, при этом встречающемся не абы где, а в государственных экзаменах по русскому языку. Речь идёт о задании, в котором экзаменуемому необходимо найти якобы неверную форму слова из указанных. Обыкновенно кроме "ихнего" в этом номере появляются и многострадальные профессора(ы) или тренера(ы). При этом логики в номере никакой нет, единственный способ его выполнить — зазубрить, когда, по мнению составителей, должно быть а, а когда — ы.
(На мой взгляд, единственное более вредное задание, которое можно было бы придумать — на ударения. И ладно бы, если дело ограничивалось кварталами и километрами, вопрос произношения которых скорее относится к эстетике, а не к фонетике, так ведь нет, куда чаще в нём встречаются слова, которые устно даже никто не произносит, а следовательно, слово подобное ясного ударения не имеет, так как устная речь первична по отношению к письменной).
По сути своей, утопическим вариантом единого экзамена являлась бы работа, состоящая из двух частей — из первой, обязательной для всех, сделанной в формате теста, с упором исключительно на орфографию, пунктуацию и грамматику, цель которой — замер возможности экзаменуемого в принцпипе грамотно и без ошибок писать, и второй, представляющей уже собой некое вольное сочинение, в котором пишущий должен создать свою собственную, новую Мысль и сформулировать, обосновать и защитить её. При идеальном (с некоторым допуском, разумеется) написании обеих частей испытуемому бы выдавался статус Автора, а вместе с ним — допуск во Внешний Интернет.
08.05.202521:26
А, да: перед непосредственно допуском к Сети необходимо будет пройти на клавиатуре третий тест, заключающийся в проверке того, знает ли человек, как ставить пробелы вокруг знаков препинания.
Отдельный пост про падежи будет попозже, так как Дурову опять жалко места.
Отдельный пост про падежи будет попозже, так как Дурову опять жалко места.
09.05.202507:41
С днём, когда Россия в очередной раз доказала, что она всё так же жива, сильна и велика как и всегда, несмотря ни на что.
С Днём Победы в Великой Отечественной войне!
С Днём Победы в Великой Отечественной войне!
09.05.202507:35
Говоря о падежах: помимо современных шести, в русском в артефактной форме присутствуют ещё девять.
В первую очередь, речь идёт о звательном, де-факто родившемся во второй раз: вместо классического -е (отче, Боже) окончание обнуляется (пап, Саш); кроме него присутствуют также различные формы местного падежа (локатива) вроде "стоять на посту", а не "на посте".
До сих пор жив и разделительный падеж: вместо, казалось бы, логичного, "выпить кумыс" можно сказать "выпить кумыса", а то и вовсе "выпить кумысу"; и близкий ему количественно-отделительный (стакан кумысу вместо стакана кумыса), часто использующийся в оборотах вроде "задать жару"
По сей день используется также счётный падеж вместе с числительными вроде "три часа" (хотя мне кажется, что это может быть как просто родительный, так и окончание от двойственного числа, распространившееся также на три и четыре), а отложительный падеж обозначает отправную точку движения и переносит ударение на предлог (Из дому, а не из дОма).
Другой падеж, в некоторой степени ставший фразиологическим — обозначающий процесс трансформации превратительный, являющийся некой модификацией винительного и существующий лишь в форме множественного числа (взять в жёны, забрить в рекруты и тому подобное).
Помимо них существует и ждательный, использующийся навроде родительного вместе с неодушевлёнными объектами и по подобию винительного вместе с объектами одушевлёнными: ждать письма (а не письмо), но ждать сестру (а не сестры).
Лишительный употребляется лишь в отрицательном контексте (не знать истины, бояться силы).
Как можно заметить, многие из них так или иначе служат заменой винительного, причём заменой вполне органичной для носителя. Точнее, наоборот — в ходе вековечного процесса примитивизации языка стала допускаться унификация используемых форм в один падеж, что привело к некой подмене.
Здесь можно было бы подвести итог, но этого я делать не хочу, во-первых, потому что тема открыта, во-вторых, потому что подведение итогов небольших текстов вроде постов не особо уместно и попахивает Чатогопатовщиной (я реально несколько раз видел в довольно крупных каналах тексты, оформленные совершенно неорганично, без связок и при этом разбитые на пронумерованные фрагменты, в последнем абзаце слово "вывод" всегда выписывалось отдельно, а за ним шло двоеточие (как в какой-то презентации). Уверен, что лентяй на админе решил воспользоваться услугами нейросети, потому что живой человек хоть как-то да будет единой нитью связывать текст — нейронка же таким даром не обладает). Поэтому просто напишу, что подобные артефакты былых времён в языке стоит оберегать и по возможности применять, ведь именно они составляют ту самую мистерию языка, без них слишком легко будущего учимым иностранцами и постепенно критически упростящегося. Однако использование подобных хитростей вроде двойственного числа и неофициальных падежей всегда накладывает на человека ответственность и обязанность особенно виртуозно владеть языком, ибо именно на этом уровне и обретается почётный статус Автора, уже самостоятельно вносящего вклад в коллективный контекст языка и ноосферу.
В первую очередь, речь идёт о звательном, де-факто родившемся во второй раз: вместо классического -е (отче, Боже) окончание обнуляется (пап, Саш); кроме него присутствуют также различные формы местного падежа (локатива) вроде "стоять на посту", а не "на посте".
До сих пор жив и разделительный падеж: вместо, казалось бы, логичного, "выпить кумыс" можно сказать "выпить кумыса", а то и вовсе "выпить кумысу"; и близкий ему количественно-отделительный (стакан кумысу вместо стакана кумыса), часто использующийся в оборотах вроде "задать жару"
По сей день используется также счётный падеж вместе с числительными вроде "три часа" (хотя мне кажется, что это может быть как просто родительный, так и окончание от двойственного числа, распространившееся также на три и четыре), а отложительный падеж обозначает отправную точку движения и переносит ударение на предлог (Из дому, а не из дОма).
Другой падеж, в некоторой степени ставший фразиологическим — обозначающий процесс трансформации превратительный, являющийся некой модификацией винительного и существующий лишь в форме множественного числа (взять в жёны, забрить в рекруты и тому подобное).
Помимо них существует и ждательный, использующийся навроде родительного вместе с неодушевлёнными объектами и по подобию винительного вместе с объектами одушевлёнными: ждать письма (а не письмо), но ждать сестру (а не сестры).
Лишительный употребляется лишь в отрицательном контексте (не знать истины, бояться силы).
Как можно заметить, многие из них так или иначе служат заменой винительного, причём заменой вполне органичной для носителя. Точнее, наоборот — в ходе вековечного процесса примитивизации языка стала допускаться унификация используемых форм в один падеж, что привело к некой подмене.
Здесь можно было бы подвести итог, но этого я делать не хочу, во-первых, потому что тема открыта, во-вторых, потому что подведение итогов небольших текстов вроде постов не особо уместно и попахивает Чатогопатовщиной (я реально несколько раз видел в довольно крупных каналах тексты, оформленные совершенно неорганично, без связок и при этом разбитые на пронумерованные фрагменты, в последнем абзаце слово "вывод" всегда выписывалось отдельно, а за ним шло двоеточие (как в какой-то презентации). Уверен, что лентяй на админе решил воспользоваться услугами нейросети, потому что живой человек хоть как-то да будет единой нитью связывать текст — нейронка же таким даром не обладает). Поэтому просто напишу, что подобные артефакты былых времён в языке стоит оберегать и по возможности применять, ведь именно они составляют ту самую мистерию языка, без них слишком легко будущего учимым иностранцами и постепенно критически упростящегося. Однако использование подобных хитростей вроде двойственного числа и неофициальных падежей всегда накладывает на человека ответственность и обязанность особенно виртуозно владеть языком, ибо именно на этом уровне и обретается почётный статус Автора, уже самостоятельно вносящего вклад в коллективный контекст языка и ноосферу.
04.05.202507:58
В этом свете становится интересно взглянуть на другое не менее известное произведение Линдгрен — цикл о Карлсоне, который живёт на крыше.
Если рассматривать Карлсона с точки зрения метафизической, сразу же становится ясно, что полноценным человеком его назвать нельзя, хотя у него есть вполне себе нормальная фамилия — Карлсон. Принимая во внимание его жительство на крыше, составляющей единую систему с подъездом, можно предположить, что он является чем-то сродни получеловеку-полудуху, сыном условного Карла и нимфы какого-нибудь чердака или лестницы. Вполне стандартный сюжет из античной мифологии. Неказистый и комичный внешний вид даёт возможность предположить, что Карлсон — пан, сатир, дух-дионисиец, точно такой же буйный, задиристый и хвастливый. Говоря по-русски, самый обыкновенный чёрт.
И этот самый чёрт занимается вполне обыкновенными для любого мелкого беса делами — то что-нибудь сломает, то насорит в доме, то до полусмерти перепутает забравшихся в его вотчину — мансарду — грабителей, то утащит к себе что-нибудь вкусное вроде плюшек или тефтелей. Этим во многом и объясняется его первоначальный конфликт с Фрекен Бок — олицетворением шведской женщины-матриарха, подлинной хозяйки в своём доме, не терпящей в нём никакой нечистой силы.
Необходимо сделать акцент и на жилище человечка с крыши — упоминается, что в его домике был камин с железной решёткой — жаровня является неизменным атрибутом любого уважающего себя демона, мучающего несчастных душ на адском пламени. Не изменяет этой традиции и посланный в наш мир данный персонаж.
В русской литературе есть прямой аналог трилогии о Карлсоне — гоголевская «Ночь перед Рождеством». В ней главный герой, точно так же находясь в сильном унынии, совершенно случайно встречает чёрта. Важно отметить, что герой этот по имени Вакула — кузнец, то есть, согласно поверьям, человек, априори связанный с нечистой силой, выступающий неким магнитом для неё.
Однако стоит сделать небольшую поправку на столь же матриархальные малороссийские реалии — вместо домовитой и хозяйственной Фрекен Бок у Гоголя околоток держит в страхе ведьма Солоха.
К слову, помимо флага, матриархальности и Полтавской битвы именно хуторское устройство во многом сближает Швецию и Украину, и дело не только в сельском менталитете. Специфичная черта хутора заключается в обособленности его обитателей от остальной деревни, так как двор находится зачастую на довольно далёком расстоянии от более скученных участков с жильём. Отсюда проистекает и некая изолированность хуторян, их перманентное нахождение в окружении дикой природы, что проявляется в повышении концентрации хтони в эгрегоре. Куда проще становится уйти в лес и не вернуться, попав в рабство к лешему, провалившись в гномьи туннели или пойдя в услужение к русалкам. Это и служит причиной наличия экзистенциального страха в хуторских культурах, так ярко проявляющегося в шведской литературе, в малороссийской же сильно ингибированного за счёт исповедания достаточно витальной религии, коей является православие.
Главное, что объединяет Вакулу и Сванте Свантенсона — заключение ими этакого альянса с нечистой силой. Чистота души в обмен на развеяние уныния, у первого появляющегося от несчастной любви, а у второго — от банальной скуки. Карлсон многократно упоминает, что он лучше собаки, что окончательно уверяет в том, что он по своей сути — получёрт, ведь сравнивать хоть в какой-то степени похожее на человека существо с собакой (во многих культурах нечистым животным) в голову бы никому нормальному и не пришло. Как следствие, Карлсон по своей природе находится на одной ступени в иерархии нашего мира с собакой, иначе проводить аналогии между ними было бы банально неверно онтологически.
Разница между бесом Гоголя и бесом Линдгрен заключается лишь в том, что первый, отслужив свою службу, оказывается позорно избит хворостиной и прогнан с глаз долой, второй же постепенно полностью подчиняет себе всю квартиру, завоевав доверие даже домохозяйки, и тем самым распространяет своё влияние с одной только крыши на уже непосредственно жилую, людскую составляющую дома.
Если рассматривать Карлсона с точки зрения метафизической, сразу же становится ясно, что полноценным человеком его назвать нельзя, хотя у него есть вполне себе нормальная фамилия — Карлсон. Принимая во внимание его жительство на крыше, составляющей единую систему с подъездом, можно предположить, что он является чем-то сродни получеловеку-полудуху, сыном условного Карла и нимфы какого-нибудь чердака или лестницы. Вполне стандартный сюжет из античной мифологии. Неказистый и комичный внешний вид даёт возможность предположить, что Карлсон — пан, сатир, дух-дионисиец, точно такой же буйный, задиристый и хвастливый. Говоря по-русски, самый обыкновенный чёрт.
И этот самый чёрт занимается вполне обыкновенными для любого мелкого беса делами — то что-нибудь сломает, то насорит в доме, то до полусмерти перепутает забравшихся в его вотчину — мансарду — грабителей, то утащит к себе что-нибудь вкусное вроде плюшек или тефтелей. Этим во многом и объясняется его первоначальный конфликт с Фрекен Бок — олицетворением шведской женщины-матриарха, подлинной хозяйки в своём доме, не терпящей в нём никакой нечистой силы.
Необходимо сделать акцент и на жилище человечка с крыши — упоминается, что в его домике был камин с железной решёткой — жаровня является неизменным атрибутом любого уважающего себя демона, мучающего несчастных душ на адском пламени. Не изменяет этой традиции и посланный в наш мир данный персонаж.
В русской литературе есть прямой аналог трилогии о Карлсоне — гоголевская «Ночь перед Рождеством». В ней главный герой, точно так же находясь в сильном унынии, совершенно случайно встречает чёрта. Важно отметить, что герой этот по имени Вакула — кузнец, то есть, согласно поверьям, человек, априори связанный с нечистой силой, выступающий неким магнитом для неё.
Однако стоит сделать небольшую поправку на столь же матриархальные малороссийские реалии — вместо домовитой и хозяйственной Фрекен Бок у Гоголя околоток держит в страхе ведьма Солоха.
К слову, помимо флага, матриархальности и Полтавской битвы именно хуторское устройство во многом сближает Швецию и Украину, и дело не только в сельском менталитете. Специфичная черта хутора заключается в обособленности его обитателей от остальной деревни, так как двор находится зачастую на довольно далёком расстоянии от более скученных участков с жильём. Отсюда проистекает и некая изолированность хуторян, их перманентное нахождение в окружении дикой природы, что проявляется в повышении концентрации хтони в эгрегоре. Куда проще становится уйти в лес и не вернуться, попав в рабство к лешему, провалившись в гномьи туннели или пойдя в услужение к русалкам. Это и служит причиной наличия экзистенциального страха в хуторских культурах, так ярко проявляющегося в шведской литературе, в малороссийской же сильно ингибированного за счёт исповедания достаточно витальной религии, коей является православие.
Главное, что объединяет Вакулу и Сванте Свантенсона — заключение ими этакого альянса с нечистой силой. Чистота души в обмен на развеяние уныния, у первого появляющегося от несчастной любви, а у второго — от банальной скуки. Карлсон многократно упоминает, что он лучше собаки, что окончательно уверяет в том, что он по своей сути — получёрт, ведь сравнивать хоть в какой-то степени похожее на человека существо с собакой (во многих культурах нечистым животным) в голову бы никому нормальному и не пришло. Как следствие, Карлсон по своей природе находится на одной ступени в иерархии нашего мира с собакой, иначе проводить аналогии между ними было бы банально неверно онтологически.
Разница между бесом Гоголя и бесом Линдгрен заключается лишь в том, что первый, отслужив свою службу, оказывается позорно избит хворостиной и прогнан с глаз долой, второй же постепенно полностью подчиняет себе всю квартиру, завоевав доверие даже домохозяйки, и тем самым распространяет своё влияние с одной только крыши на уже непосредственно жилую, людскую составляющую дома.
12.05.202519:58
Раскрыл очередной заговор, на ночь глядя напишу вкратце, чтобы потом не забыть.
Ритмическое или музыкальное ударение по факту есть во всех языках (потому что без него невозможна поэзия). Но официально оно существует только в древнегреческом за совокупность заслуг древних греков, в южно-азиатских языках, потому что они недавно появились в поле зрения лингвистики и до сих пор являются чем-то экзотичным, и в шведском, потому что им по градусу положено.
Ритмическое или музыкальное ударение по факту есть во всех языках (потому что без него невозможна поэзия). Но официально оно существует только в древнегреческом за совокупность заслуг древних греков, в южно-азиатских языках, потому что они недавно появились в поле зрения лингвистики и до сих пор являются чем-то экзотичным, и в шведском, потому что им по градусу положено.
03.05.202518:04
Мне маленькому было очень страшно на эту картинку смотреть, да и сейчас при воспоминании не по себе становится (единственная иллюстрация, которой я боялся больше этой — фотка на полстраницы в какой-то энциклопедии, как муравья захватил гриб (какой-нибудь кордицепс)).
Из смешных совпадений — апокалиптический мотив с кометой есть и у Линдгрен. Так, в одном из рассказов весь сюжет строится на том, что в газетах написали про то, что скоро на землю упадёт метеорит, а все благочестивые хуторяне окрестностей не на шутку перепугались и по этому случаю поехали на городскую ярмарку пьянствовать. Эмиль же, находясь в абсолютно трезвом состоянии, умудряется разбить окно местной авторитетной старухе и запустить фейрверк, вызвав приступ у других менее известных почтенных дам.
Пожалуй, эта книга — как раз тот случай, когда экранизацию, причём любую, смотреть не стоит. В формате фильма всё действие выглядит как фарс, и хтоническая атмосфера хуторских историй, так пугавшая и затягивавшая меня в детстве, исчезает напрочь. В общем, в шведской литературе ОЧЕНЬ много страданий и боли (соответственно, и гавваха с них). Для сравнения, в русской хоть что-то похожее есть только у Некрасова, да и то у него это всё находится в виде околополитической манифестации, но, к счастью, никак не книжки для дошкольников, иначе наши дети кроме советской литературы, ощутимая часть которой была написана не иначе как в бреду воспалённого мозга, читали бы с детского сада и трагические завывания Николая Алексеевича.
Из смешных совпадений — апокалиптический мотив с кометой есть и у Линдгрен. Так, в одном из рассказов весь сюжет строится на том, что в газетах написали про то, что скоро на землю упадёт метеорит, а все благочестивые хуторяне окрестностей не на шутку перепугались и по этому случаю поехали на городскую ярмарку пьянствовать. Эмиль же, находясь в абсолютно трезвом состоянии, умудряется разбить окно местной авторитетной старухе и запустить фейрверк, вызвав приступ у других менее известных почтенных дам.
Пожалуй, эта книга — как раз тот случай, когда экранизацию, причём любую, смотреть не стоит. В формате фильма всё действие выглядит как фарс, и хтоническая атмосфера хуторских историй, так пугавшая и затягивавшая меня в детстве, исчезает напрочь. В общем, в шведской литературе ОЧЕНЬ много страданий и боли (соответственно, и гавваха с них). Для сравнения, в русской хоть что-то похожее есть только у Некрасова, да и то у него это всё находится в виде околополитической манифестации, но, к счастью, никак не книжки для дошкольников, иначе наши дети кроме советской литературы, ощутимая часть которой была написана не иначе как в бреду воспалённого мозга, читали бы с детского сада и трагические завывания Николая Алексеевича.
03.05.202518:04
Это было вступление, основная речь же пойдёт о том, о чём я и изначально планировал написать, о языке и его литературе, оказавшем огромное влияние на всё искусство XX века, но при этом незаслуженно к счастью остающемся на втором плане. О шведском.
Несмотря на нахваливаемые всеми ценителями и любителями шведского нарочитую музыкальность и особый способ произношения слов, заключающийся в тональной ритмике речи, в повседневной жизни шведский звучит как минимум странновато. Довелось однажды слышать диалог двух шведов между собой, скажу сразу, зрелище жутковатое.
Шведский язык идеально подходит для описания пограничного, лиминального, в чём-то даже потустороннего. Огромный пласт шведской культуры и литературы в частности занимает прямая или завуалированная хтонь; на место лучезарного Аполлона и багряноликого Диониса встаёт вечная мать Кибела.
Как следствие, шведское общество, как и любое талассократическое, глубоко матриархально, оно сильно превосходит по этому параметру общество советское и стоит в одном ряду с обществами еврейским и украинским.
Своеобразной лакмусовой бумажкой, срезом всего пласта культуры, служит детская литература как явление наиболее усреднённое и концентрическое, подогнанное под массу. Пожалуй, самый очевидный пример этому — Туве Янссон со своими мумитроллями, причём дело не в одном лишь факте существования целой эпопеи о маленьких лесных существах, в иерархии духов природы по степени материальности стоящих между теми, кого в Греции называли нимфами, на Руси — русалками, а в Европе — ундинами (короче, женскими духами деревьев и водоёмов) и гномами обыкновенными, на Западе известными как дворфы, отличительным свойством которых является тяга к всевозможной деятельности, лежащей в спектре от добычи драгоценных металлов в больших объёмах до мелких пакостей вроде краж носков.
Важно то, что сюжетам Янссон свойственна особого рода экзистенциальность, проявляющаяся в едва ли не эсхатологическом их страхе: то прилетит комета, то случится наводнение, то весь лес сгорит в страшном пожаре, весь мир героев постоянно стоит на волоске от подлинного апокалипсиса. Умение нагнать жути — моё почтение. Стоит также упомянуть, что художественным прототипом изображений мумитролллей является бегемот — существо, в традициях знавших его народов обладающее запредельной силой, а битва Бегемота с Левиафаном описывается в ветхозаветных апокрифах и является предвестием опять же, конца света.
Ещё более интересно у Аст<strike>арт</strike>рид Линдгрен. Не знаю, нуждается ли её цикл рассказов о мальчике Эмиле с хутора Катхульт в представлении уважаемым читателям. Но в то же время общей чертой большинства из них является то, что всё в них не слава Богу. То отцу мальчика повредит палец мышеловкой, то у кухарки Лины прихватит зуб, и его на протяжении всего фрагмента пытаются выдрать наисадистскими методами, то работник Альфред, порезав палец, схватывает заражение крови и едва не отправляется на тот свет; строит козни и сама природа — то свинья сожрёт всех кроме одного поросят в приплоде и помрёт на следующий день, то сам Эмиль объестся забродившей черешни и сляжет с похмельем. Семья Свенссонов — рьяные лютеране, на хуторе строжайше запрещено употреблять алкоголь и браниться, что, впрочем, не мешает отцу запирать в сарае сына в воспитательных целях, а матери — делать в подвале вишнёвую наливку. На наевшегося выброшенной во двор пьяной вишни Эмиля родной отец спускает шизов из <strike>секты</strike> общества трезвенников, на заседания которого мальчика в течение следующих недель водит мать. У меня где-то было издание этой книги с чёрно-белыми иллюстрациями, так вот, на них эти самые трезвенники выглядели словно взаправдашние сектанты, общинники из глухой сибирской деревни, лица у них были затенённые, точь-в-точь как у какого-нибудь Распутина, такие же вытянутыми с впалыми глазами, только вместо икон на цепях на головах были котелки чёрные котелки.
Несмотря на нахваливаемые всеми ценителями и любителями шведского нарочитую музыкальность и особый способ произношения слов, заключающийся в тональной ритмике речи, в повседневной жизни шведский звучит как минимум странновато. Довелось однажды слышать диалог двух шведов между собой, скажу сразу, зрелище жутковатое.
Шведский язык идеально подходит для описания пограничного, лиминального, в чём-то даже потустороннего. Огромный пласт шведской культуры и литературы в частности занимает прямая или завуалированная хтонь; на место лучезарного Аполлона и багряноликого Диониса встаёт вечная мать Кибела.
Как следствие, шведское общество, как и любое талассократическое, глубоко матриархально, оно сильно превосходит по этому параметру общество советское и стоит в одном ряду с обществами еврейским и украинским.
Своеобразной лакмусовой бумажкой, срезом всего пласта культуры, служит детская литература как явление наиболее усреднённое и концентрическое, подогнанное под массу. Пожалуй, самый очевидный пример этому — Туве Янссон со своими мумитроллями, причём дело не в одном лишь факте существования целой эпопеи о маленьких лесных существах, в иерархии духов природы по степени материальности стоящих между теми, кого в Греции называли нимфами, на Руси — русалками, а в Европе — ундинами (короче, женскими духами деревьев и водоёмов) и гномами обыкновенными, на Западе известными как дворфы, отличительным свойством которых является тяга к всевозможной деятельности, лежащей в спектре от добычи драгоценных металлов в больших объёмах до мелких пакостей вроде краж носков.
Важно то, что сюжетам Янссон свойственна особого рода экзистенциальность, проявляющаяся в едва ли не эсхатологическом их страхе: то прилетит комета, то случится наводнение, то весь лес сгорит в страшном пожаре, весь мир героев постоянно стоит на волоске от подлинного апокалипсиса. Умение нагнать жути — моё почтение. Стоит также упомянуть, что художественным прототипом изображений мумитролллей является бегемот — существо, в традициях знавших его народов обладающее запредельной силой, а битва Бегемота с Левиафаном описывается в ветхозаветных апокрифах и является предвестием опять же, конца света.
Ещё более интересно у Аст<strike>арт</strike>рид Линдгрен. Не знаю, нуждается ли её цикл рассказов о мальчике Эмиле с хутора Катхульт в представлении уважаемым читателям. Но в то же время общей чертой большинства из них является то, что всё в них не слава Богу. То отцу мальчика повредит палец мышеловкой, то у кухарки Лины прихватит зуб, и его на протяжении всего фрагмента пытаются выдрать наисадистскими методами, то работник Альфред, порезав палец, схватывает заражение крови и едва не отправляется на тот свет; строит козни и сама природа — то свинья сожрёт всех кроме одного поросят в приплоде и помрёт на следующий день, то сам Эмиль объестся забродившей черешни и сляжет с похмельем. Семья Свенссонов — рьяные лютеране, на хуторе строжайше запрещено употреблять алкоголь и браниться, что, впрочем, не мешает отцу запирать в сарае сына в воспитательных целях, а матери — делать в подвале вишнёвую наливку. На наевшегося выброшенной во двор пьяной вишни Эмиля родной отец спускает шизов из <strike>секты</strike> общества трезвенников, на заседания которого мальчика в течение следующих недель водит мать. У меня где-то было издание этой книги с чёрно-белыми иллюстрациями, так вот, на них эти самые трезвенники выглядели словно взаправдашние сектанты, общинники из глухой сибирской деревни, лица у них были затенённые, точь-в-точь как у какого-нибудь Распутина, такие же вытянутыми с впалыми глазами, только вместо икон на цепях на головах были котелки чёрные котелки.
02.05.202507:53
Каждый язык тяготеет к определённым вербальным сферам человеческого бытия, причём неважно, рассматривается ли язык как инструмент в чьих-то руках, то есть объект пассивный, утилитарный, используемый кем-то, или как отдельный субъект, обладающий собственными свойствами.
В первом случае сфера пассивного бытия языка определяется способами его применения, как резцы, имея разную форму, материал и размер, применяются в разных случаях — неважно, необходимо ли выточить на токарном станке деревянную балясину под перила (тут сойдёт обычный плотницкий), металлическую втулку (для чего потребуется резец попрочнее) или же сделать по заказу дверцу шкафа с вычурным узором, что потребует тонкого изящного столярного резца, помещающегося в ладони.
Во втором же случае, когда язык определяется как нечто самостоятельное, он переходит в разряд одушевлённостей, способных на активное действие, а характеризовываться он будет как вполне себе нормальное живое существо, способное на активную деятельность.
Куда легче рассматривать именно первый вариант, поскольку любой язык, даже программирования, всегда функционирует лишь на базисе кого-то или чего-то, работая в неразрывном тандеме.
Собственно, к чему это я.
У каждого из самодостаточных языков существует некая личная область, в которой он применяется наиболее часто и которая во многом определяет саму суть языка. Английский язык — язык деклараций и договоров, достаточно прямолинейный, с чётким порядком слов и разграниченным функционалом грамматических категорий. Немецкий во многом язык логики, философии и схемотехники, применяемый в сферах точных или близких к статусу точных. Латынь — язык армии и войны, язык народа, ведущего свою родословную Марса; малое количество исключений и широкий спектр функций шести падежей, шести времён и трёх наклонений позволяет проложить прямой путь и отдать ясный приказ.
Французский язык прост, но изящно тягуч, он склонен к обширным литературным повествованиям, выраженным в трактатоподобной форме. Древнегреческий язык был по своей структуре одним из самых флективных языков, когда-либо существовавших, с громандным множеством исключений, двойственным числом, специфичными длительностями гласных и ударениями, отсутствием чёткого порядка слов в предложении и обилием частиц; всё это создавало некий океан, из которого словно ковшом черпались мысли и идеи, нашедшие своё отражение в античной философии, построенной именно на этом языке, так как латыни самими же римлянами отводилась роль языка куда более утилитарного, культурный расцвет Римской империи произошёл именно после ассимиляции греческого.
И русский язык гармонично сочетает в себе их лучшие стороны — изысканная литературность французского сошлась с неимоверной иррациональностью древнегреческого, и они воплотились в инструменте столь сложном, что эта прошивка, эта операционная система в куда более высокой мере обладает субъектностью и оказывается способна менять сознание своего носителя, а то и стороннего человека, познавшего русский язык в достаточной степени. Сложность эта возникает не в последнюю очередь из-за отсутствия порядка не то что слов, но и ударений в них, из-за путаной грамматики, и явления поистине мистического, потому что другого слова здесь подобрать нельзя: фактического употребления и по сей день того, что официально давно томится в забвении — двойственного числа и дополнительных падежей, о чём будет написан отдельный текст.
Кроме того, обширная сеть морфем позволяет носителю на ходу создавать новые слова и грамматические конструкции (вроде моих любимых причастий будущего времени, вопрос применения которых глубоко эстетичен, ведь не может столь грациозная часть речи как причастие, позволяющая образовывать целые новые обособленные субконструкции внутри предложения, быть зажатой лишь в двух временах), при этом эти новые слова и конструкции схватываются на лету другими носителями, так как и созданы они были исключительно в пространстве языка, то есть, всегда в наличии есть этакий редактор интерфейса с возможностью подстраивать инструмент под себя.
В первом случае сфера пассивного бытия языка определяется способами его применения, как резцы, имея разную форму, материал и размер, применяются в разных случаях — неважно, необходимо ли выточить на токарном станке деревянную балясину под перила (тут сойдёт обычный плотницкий), металлическую втулку (для чего потребуется резец попрочнее) или же сделать по заказу дверцу шкафа с вычурным узором, что потребует тонкого изящного столярного резца, помещающегося в ладони.
Во втором же случае, когда язык определяется как нечто самостоятельное, он переходит в разряд одушевлённостей, способных на активное действие, а характеризовываться он будет как вполне себе нормальное живое существо, способное на активную деятельность.
Куда легче рассматривать именно первый вариант, поскольку любой язык, даже программирования, всегда функционирует лишь на базисе кого-то или чего-то, работая в неразрывном тандеме.
Собственно, к чему это я.
У каждого из самодостаточных языков существует некая личная область, в которой он применяется наиболее часто и которая во многом определяет саму суть языка. Английский язык — язык деклараций и договоров, достаточно прямолинейный, с чётким порядком слов и разграниченным функционалом грамматических категорий. Немецкий во многом язык логики, философии и схемотехники, применяемый в сферах точных или близких к статусу точных. Латынь — язык армии и войны, язык народа, ведущего свою родословную Марса; малое количество исключений и широкий спектр функций шести падежей, шести времён и трёх наклонений позволяет проложить прямой путь и отдать ясный приказ.
Французский язык прост, но изящно тягуч, он склонен к обширным литературным повествованиям, выраженным в трактатоподобной форме. Древнегреческий язык был по своей структуре одним из самых флективных языков, когда-либо существовавших, с громандным множеством исключений, двойственным числом, специфичными длительностями гласных и ударениями, отсутствием чёткого порядка слов в предложении и обилием частиц; всё это создавало некий океан, из которого словно ковшом черпались мысли и идеи, нашедшие своё отражение в античной философии, построенной именно на этом языке, так как латыни самими же римлянами отводилась роль языка куда более утилитарного, культурный расцвет Римской империи произошёл именно после ассимиляции греческого.
И русский язык гармонично сочетает в себе их лучшие стороны — изысканная литературность французского сошлась с неимоверной иррациональностью древнегреческого, и они воплотились в инструменте столь сложном, что эта прошивка, эта операционная система в куда более высокой мере обладает субъектностью и оказывается способна менять сознание своего носителя, а то и стороннего человека, познавшего русский язык в достаточной степени. Сложность эта возникает не в последнюю очередь из-за отсутствия порядка не то что слов, но и ударений в них, из-за путаной грамматики, и явления поистине мистического, потому что другого слова здесь подобрать нельзя: фактического употребления и по сей день того, что официально давно томится в забвении — двойственного числа и дополнительных падежей, о чём будет написан отдельный текст.
Кроме того, обширная сеть морфем позволяет носителю на ходу создавать новые слова и грамматические конструкции (вроде моих любимых причастий будущего времени, вопрос применения которых глубоко эстетичен, ведь не может столь грациозная часть речи как причастие, позволяющая образовывать целые новые обособленные субконструкции внутри предложения, быть зажатой лишь в двух временах), при этом эти новые слова и конструкции схватываются на лету другими носителями, так как и созданы они были исключительно в пространстве языка, то есть, всегда в наличии есть этакий редактор интерфейса с возможностью подстраивать инструмент под себя.
15.05.202517:37
На самом деле при размышлениях о том, что хотел сказать автор, очень часто придают слишком большое значение смыслу и слишком маленькое — форме. Строятся сотни догадок о том, что кроется за сюжетом, и лишь считанные единицы обращают внимание на то, как именно автор творил, какие он слова использовал, в каких местах ставил запятые, как формулировал мысль — а ведь именно так и создаётся коллективный контекст языка. Это ровно то же самое, что, говоря о Давиде Микеланджело, до костей препарировать легенду о поединке, рассчитать по позе юноши время, которое осталось жить филистимлянскому великану, пускай даже узнать по причёске направление ветра, по задумке скульптора дувшего в тот день, но при всём этом ни словом не обмолвиться о том, из чего и как этот самый Давид сделан, с помощью каких средств автор передаёт всю суть объекта.
Иными словами, рушится треугольник из инструмента, исполнения и смысла, заваливаясь на последнюю вершину. (Данную схему, если честно, придумал буквально только что, но нахожу её весьма пригодной для описания совершенно любого вида искусства, от музыки до литературы).
При этом вышеупомянутый крен треугольника нисколько не мешает существовать такому явлению как постмодерн, а скорее даже наоборот — является его базисом, когда перенасыщение смыслами низводит на ноль совершенно любую эстетику и мастерство в угоду смьіьіьіслу. Многие мои знакомые-постмодернисты не могут и шутки пошутить, чтобы она не содержала в себе как минимум двух отсылок (желательно, чтобы одна из них была на некое популярное явление, а другая — на прикол, существующий исключительно внутри Компании — таким образом, образуется своеобразный постмодернистский Уроборос, создающий иллюзию значимости и изысканности, элитарности, ведь действительно_тонко_жаль_не_все_поймут.jpg, и совершенно неважно, что со стороны это выглядит настолько же пошло и вторично, как выглядит кривляние невежды, дорвавшегося до энциклопедии для учеников средней школы).
Впрочем, надежда, как ни странно, остаётся на нейросети, с помощью которых любители отведать сладких смыслов, обмазавшись с головы до пят нейромережными картинками, фанфиками и фильмами, смогут выжать весь яд из постмодернистского Уробороса, схватив духовный панкреатит от того, что смыслы вышли жирноваты и затем в течение всей последующей эпохи охая при воспоминании о том, как вкусно и тонко оно всё было. В таком случае вся порочная пирамида обвалится и рассыпется на осколки, более не могущая быть поддерживаемой своими адептами. Процесс, сопроводящий этот самый крах постмодерна, будет столь глобален, что в будущей историографии это время могут назвать какой-нибудь катастрофой или тёмными веками, потому что наши потомки обнаружат зияющую пропасть, сравнив, в каких масштабах генерили хлам до определённного момента времени с тем, как внезапно мало стало появляться объектов после (наверняка ещё подумают, что человечество устроило какую-то войну или резко деградировало). Ошибутся они лишь в том, что на самом деле люди попросту начали кайфовать от эстетики и изящества формы, совершенно забыв про какое бы то ни было насыщение смыслами.
У процесса уничтожения нейросетями постмодерна (ненарочного, конечно) будет и один побочный, но весьма презабавный эффект — часть людей уверит в продвинутые алгоритмы перемножения матриц, и возникнет повсеместный Культ Машины, войдущий в плеяду мировых религий. Впрочем, оно наверняка будет и к лучшему, потому что это будет самый обыкновенный процесс отсеивания по определённому критерию — История прелестна тем, что всё в ней и ново, и старо одновременно.
Иными словами, рушится треугольник из инструмента, исполнения и смысла, заваливаясь на последнюю вершину. (Данную схему, если честно, придумал буквально только что, но нахожу её весьма пригодной для описания совершенно любого вида искусства, от музыки до литературы).
При этом вышеупомянутый крен треугольника нисколько не мешает существовать такому явлению как постмодерн, а скорее даже наоборот — является его базисом, когда перенасыщение смыслами низводит на ноль совершенно любую эстетику и мастерство в угоду смьіьіьіслу. Многие мои знакомые-постмодернисты не могут и шутки пошутить, чтобы она не содержала в себе как минимум двух отсылок (желательно, чтобы одна из них была на некое популярное явление, а другая — на прикол, существующий исключительно внутри Компании — таким образом, образуется своеобразный постмодернистский Уроборос, создающий иллюзию значимости и изысканности, элитарности, ведь действительно_тонко_жаль_не_все_поймут.jpg, и совершенно неважно, что со стороны это выглядит настолько же пошло и вторично, как выглядит кривляние невежды, дорвавшегося до энциклопедии для учеников средней школы).
Впрочем, надежда, как ни странно, остаётся на нейросети, с помощью которых любители отведать сладких смыслов, обмазавшись с головы до пят нейромережными картинками, фанфиками и фильмами, смогут выжать весь яд из постмодернистского Уробороса, схватив духовный панкреатит от того, что смыслы вышли жирноваты и затем в течение всей последующей эпохи охая при воспоминании о том, как вкусно и тонко оно всё было. В таком случае вся порочная пирамида обвалится и рассыпется на осколки, более не могущая быть поддерживаемой своими адептами. Процесс, сопроводящий этот самый крах постмодерна, будет столь глобален, что в будущей историографии это время могут назвать какой-нибудь катастрофой или тёмными веками, потому что наши потомки обнаружат зияющую пропасть, сравнив, в каких масштабах генерили хлам до определённного момента времени с тем, как внезапно мало стало появляться объектов после (наверняка ещё подумают, что человечество устроило какую-то войну или резко деградировало). Ошибутся они лишь в том, что на самом деле люди попросту начали кайфовать от эстетики и изящества формы, совершенно забыв про какое бы то ни было насыщение смыслами.
У процесса уничтожения нейросетями постмодерна (ненарочного, конечно) будет и один побочный, но весьма презабавный эффект — часть людей уверит в продвинутые алгоритмы перемножения матриц, и возникнет повсеместный Культ Машины, войдущий в плеяду мировых религий. Впрочем, оно наверняка будет и к лучшему, потому что это будет самый обыкновенный процесс отсеивания по определённому критерию — История прелестна тем, что всё в ней и ново, и старо одновременно.
06.05.202518:26
Из смешного: классический вопрос о том, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы, якобы показывающий заумность и непрактичность схоластики, был придуман в XVII веке англиканским богословом Чиллингвортом, чтобы эту самую схоластику (читай: католицизм) было удобнее критиковать.
01.05.202518:29
Главное правило анализа любого конфликта — искать, кому оно выгодно.
Самая крупная оплошность в истории Пакистана — это не кашмирский спор с Индией, не незаконное получение ядерного оружия и даже не поддержка афганских моджахедов и укрывательство Бен Ладена.
Это — непризнание Армении. Потому что здесь уже в дело вступают силы, по своим возможностям в стократ превосходящие каких-то там индусов.
Самая крупная оплошность в истории Пакистана — это не кашмирский спор с Индией, не незаконное получение ядерного оружия и даже не поддержка афганских моджахедов и укрывательство Бен Ладена.
Это — непризнание Армении. Потому что здесь уже в дело вступают силы, по своим возможностям в стократ превосходящие каких-то там индусов.
28.04.202515:34
Плотно принялся за чтение художественной литературы на британском английском, чтобы подучить язык. Заметил, что по сравнению с тем же французским куда реже можно дословно (а то и поморфемно) перевести текст, нужно просто вникать в суть, никак не думая о русских аналогиях фраз. Некоторые слова необходимо и вовсе озвучивать у себя в голове, чтобы понять их место в предложении, например, the dull moaning of the autumn wind. Понятно, что речь идёт об осеннем ветре, однако первые две характеристики я понял, только произнеся — оба слова звучат очень протяжно, кроме того, второе является герундием аkа отглагольное существительное. Соответственно, в тексте говорится об осеннем ветре как об обладающем заунывным, воющим и тоскливым гулом.
Вопрос же фактического близкого родства русского и французского, как раз и позволяющего столь вольно перекладывать текст с одного на другой, впрочем, просто объясняется тем, что у творивших русский литературный язык людей французский был в очень большом ходу (не скажу "был почти родным" или что-нибудь в этом духе, потому что не очень люблю такую формулировку).
Вопрос же фактического близкого родства русского и французского, как раз и позволяющего столь вольно перекладывать текст с одного на другой, впрочем, просто объясняется тем, что у творивших русский литературный язык людей французский был в очень большом ходу (не скажу "был почти родным" или что-нибудь в этом духе, потому что не очень люблю такую формулировку).
03.05.202518:09
К сожалению, Павел Дуров пожалел места, и мне придётся опять всё сводить в Телеграфе. Про Линдгрен нужно ещё кое-что добавить, поэтому постами выше дело не ограничится.
Плюсом под этим сообщением будут комменты к посту выше, потому что там они отвалились.
Плюсом под этим сообщением будут комменты к посту выше, потому что там они отвалились.
Log in to unlock more functionality.