[кусок горфэнтези, где ему 22, а ей под сорок]
— Это не обсуждается. Ты еще ребенок и никуда не пойдешь.
— Ты забыла, что я вообще-то военный?
Она закатывает глаза, проверяет патроны в магазине и вставляет его обратно в пистолет.
— То, что ты полгодика пострелял по манекенам, причем не всегда в цель, еще не делает тебя военным.
— Но ты же не можешь меня привязать, правильно? — Явная насмешка звучит за спиной, и она тяжело выдыхает, заряжая пистолет.
Поворачивается и совершенно хладнокровно приставляет дуло к его лбу. Широченная улыбка на его лице никуда не исчезает. Более того — в глазах появляется шальной огонек, когда он взглядом указывает вниз.
Нож в паре миллиметров от бедра она замечает, но не чувствует. Говорила же — ребенок. Лезвие приставляют, а не угрожают им.
— Ты дернуть рукой не успеешь, как я разнесу тебе башку.
— Думаешь? Жгутов тут нет, связи тоже. Ты истечешь кровью до того, как успеешь позвать на помощь, если я порву тебе бедренную артерию.
— Точнее, если прорежешь штаны и кожу с мясом. Тебе понадобится замах, а времени я тебе не дам. Да и ты этого не сделаешь.
— Уверена? — со смешком. Для него это все игра. Ей вдруг становится интересно, видел ли он когда-нибудь настоящий труп, а не учебную куклу, которую они таскали по полигону.
И все же она тяжело выдыхает — снова — и убирает ствол от его головы.
— Он все равно был на предохранителе, — то ли перед собой, то ли перед ним оправдывается. — Так где твой байк?
Он разве что прыгать не начинает от счастья.
— Вот так бы сразу! Он тут за углом.
— Ключи, — спокойно замечает она, протягивая руку.
— Извини, дорогая, но за руль своего байка я не пущу даже тебя. Так что тебе все-таки придется взять меня с собой.
— Ага, а потом забирать оттуда твой труп, — бурчит она, разряжая пистолет. Светящаяся улыбка ощущается почти что кожей. Быть виноватой в смерти молодняка уже приходилось, конечно.
Быть виноватой в его смерти совершенно не хочется.
