«Это запредельность какая-то, точка отчаяния и там уже светлое пространство, свободное открывается... И в нем нужно жить, потому что художник неотделим от сознания, что любой лад, смысл, гармония, порядок абсолютно маловероятны и хрупки, если они есть, и маловероятно, что они вообще будут... И, когда они есть - это незаконная радость. Всё против того, чтоб это было, а это ЕСТЬ. И за этим, конечно, стоит нечто называемое Тайной, которую и рассказывает художник, и она органически вплетена в его существование и он может осуществляться как личность, как творец только через вглядывания в эту тайну…»

«Те, кто знаком с историей Бонхёффера-сопротивленца и озадачен тем, как ее используют в современных баталиях, могут поинтересоваться: что же на самом деле говорил Бонхёффер о политическом сопротивлении? Те, кто захочет ответить на этот вопрос, найдут у Бонхёффера разработанную и сложную концепцию сопротивления.
В конце концов, он был не только сопротивленцем, но и «теологом, вставшим на путь сопротивления», обученным размышлять и писать о том, что Библия и традиция христианского богословия говорят нам о политической жизни»

То, что он сумел в эти тяжкие дни выразить радость и благодарность, - прекрасное человеческое качество. То, что он осознавал благодарность (и осознавал ее как приобретение, благодарил за дарованное чувство благодарности), — это уже духовный уровень, выстраиваемый постепенно, музыкально, с вариациями вокруг основной темы.

Нет другого города в мире, который бы так наглядно прорастал из остова древнего города, множа эхом античную планиметрию. Рим крепко хранит mores majomum, фундаменты античных театров и цирков выгибают по циркулю новые улицы, прорисовывают овалы площадей. Триумфальные колонны поддерживают вертикали новых стен. Так заботливый родитель ведет за руку малыша по тропинке вокруг отчего дома.
Модная красавица карнавальная Piazza Navona с путаным макраме прилегающих переулков, переливаясь струями трех куртуазных фонтанов, гордо хранит под палаццо и мощением площади свое наследное достояние — гулкие своды трибун и лестницы-переходы цирка Диоклетиана.

Вокруг навоны раскинулся колоссальный муравейник всего-всего, почти невыносимои густоты. Дома плотно настроены-напиханы за тысячелетия одно в другое, бок в бок. Лоскутное одеяло драгоценнейшей парчи из античных сундуков, шитое средневековыми и ренессансными серебряными и золотыми нитями. От избыточности быстро набегает усталость, хотя проходишь здесь «веселыми ногами», будто с кем-то играя. Приходится регулярно присаживаться где-то за столик перевести дух. Кортиле Браманте и Сивиллы Рафаэля в Santa Maria della
Pace, San Salvatore in Lauro, полотна Караваджо в San Luigi dei Francesi,
сами улочки, башни, и...
Нет, я остановлюсь, здесь уже начало другой долгой книги, когда своего рассказа достоин каждый дом

цивилизация декаданса [sic!) — та, что предается «размышлениям о себе» и через навязчивую архивистскую память привязана к прошлому, вместо того чтобы с горячей надеждой смотреть в будущее