Смоленск… суровый дозорный на западных воротах России. Он не встречает — он пропускает. Не обнимает — проверяет документы. Город-ветеран, город-щит. «Проходи, — говорит, — только без глупостей. И морс у нас сегодня — только брусничный. Хотя принесли облепиховый. Какая разница».
В ресторане Chester при гостинице официантка смотрит сквозь тебя, как будто ты — не человек, а временно допущенный. Огурцов нет. Не положено. Молодой парень. Должен бы защищать страну, но охраняет урну: «Мы носить не будем — не входит в обязанности». И от этого хочется не спорить, а обнять весь Смоленск — за его усталость, за его службу, за то, что он, может быть, просто давно не слышал доброго слова.
Почему никто не улыбается? Неужели за всех нас навсегда отулыбался Гагарин?
Но ведь Россия улыбается. Не громко, не настойчиво, а по-своему — через берёзку в тумане, через старушку с пирожками на вокзале, через медленный взгляд проводницы, которая всё поняла и чай поставила. Россия — это когда, несмотря на «не положено», всё равно: «На, насыпала тебе, ешь, сынок». Это когда душа шире, чем устав, и сердце теплее, чем градусник за окном.
Смоленску просто нужно напомнить. Показать, что можно иначе. Что можно — не огурцы, а улыбку. Не отказ, а взгляд с участием. Ведь под этой бронёй — та же самая русская душа, просто припорошенная пылью сторожевых лет.
Смоленск, мы видим, как тебе тяжело. И потому не требуем, а дарим. Тепло. Понимание. Тот самый чай с вареньем, которого нет в меню, но который всегда есть у России.
И однажды официантка вдруг скажет: «Морс? Хотите, я сама схожу посмотрю?»
И ты поймёшь — прорвало. Душа проснулась. Улыбка тронула край усталых губ.
И тогда даже облепиховый будет вкуснее, чем брусничный. И даже чем канонический — клюквенный.
Но пока — пока, Смоленск.
Останешься на потом. До первой улыбки бесплатно.
