Структура наносит ответный удар
18.04.202507:10
Вы будете смеяться – я вот сам смеюсь – но меня опять никуда не взяли. Вот пришел последний отказ из Чикаго, где я числился в листе ожидания. Опять моего полупериферийного габитуса не хватило, чтобы впечатлить звездных профессоров. Что ж, надо как-то пересобраться и искать другие варианты, чтобы продолжать свои скромные исследования. Буду думать над этим летом, а пока хочется просто доползти до конца этого бесконечного учебного года.
07.04.202505:36
Семь приемов теоретического письма
Подписчики часто спрашивают меня: «Йоу, Андрей, у меня нет времени читать Бурдье, Фанона, де Бовуар, тем более Лакана в первоисточнике, но хочу писать, как современные теоретики в Интернете. Есть ли какой-то быстрый способ научиться этому?» Ни слова больше. Я здесь, чтобы помочь.
1) Употребляйте все устоявшиеся в вашей области знаний понятия исключительно во множественном числе, а также подчеркивайте это сериями прилагательных. К примеру: «Не существует одной Социологии – есть только пересекающиеся, накладывающиеся, сталкивающиеся друг с другом социологии».
2) Поупражняйтесь в морфологии русского языка, добавляя к получившимся словам наукообразные суффиксы и приставки: «Социологии – это исследования не только самих социо-лог-ик, но и образующих их социологистик, асоциологик и асоциологистик».
3) Покажите, что вы ангажированный исследователь, через оригинальное политизирующее сравнение. Заодно тут же можно употребить устоявшиеся иностранные выражения (сами языки знать не обязательно). Например: «Любое социальное – par excellence имперское, а значит, все социологии – a fortiori империологии».
4) Нужен какой-то конкретный образный ряд легких увечий. Пожалуйста, не заходите далеко, чтобы случайно не триггернуть кого-нибудь! «В отличие от социологий, империологии следуют за ссадинами, порезами, царапинами на внешне послушных и податливых органах колонизируемых».
5) Сошлитесь на авторитетного автора. Можно спросить у ChatGPT, на кого именно, как сделал я. «Вслед за Гаятри Спивак я называю свою сборку десоциологистических теоретических практик прямым этическим актом против эпистемического насилия».
6) Необходимо усилить текст метафорами нарушений из КоАП РФ минимальной тяжести и throw gender_gaps in it: «Империологи_ни – это те, кто проникает в империологистики через пожарную лестницу, оставляет граффити на их стенах, проезжает на желтый свет».
7) Закончите аллюзией на классический текст, осовремененный гипертекстом эпохи Web 3.0: «Империологи_ни лишь различным образом объясняли империологики, но дело заключается в том, чтобы взломать, хакнуть и спиратить их!»
Ta-da!
Подписчики часто спрашивают меня: «Йоу, Андрей, у меня нет времени читать Бурдье, Фанона, де Бовуар, тем более Лакана в первоисточнике, но хочу писать, как современные теоретики в Интернете. Есть ли какой-то быстрый способ научиться этому?» Ни слова больше. Я здесь, чтобы помочь.
1) Употребляйте все устоявшиеся в вашей области знаний понятия исключительно во множественном числе, а также подчеркивайте это сериями прилагательных. К примеру: «Не существует одной Социологии – есть только пересекающиеся, накладывающиеся, сталкивающиеся друг с другом социологии».
2) Поупражняйтесь в морфологии русского языка, добавляя к получившимся словам наукообразные суффиксы и приставки: «Социологии – это исследования не только самих социо-лог-ик, но и образующих их социологистик, асоциологик и асоциологистик».
3) Покажите, что вы ангажированный исследователь, через оригинальное политизирующее сравнение. Заодно тут же можно употребить устоявшиеся иностранные выражения (сами языки знать не обязательно). Например: «Любое социальное – par excellence имперское, а значит, все социологии – a fortiori империологии».
4) Нужен какой-то конкретный образный ряд легких увечий. Пожалуйста, не заходите далеко, чтобы случайно не триггернуть кого-нибудь! «В отличие от социологий, империологии следуют за ссадинами, порезами, царапинами на внешне послушных и податливых органах колонизируемых».
5) Сошлитесь на авторитетного автора. Можно спросить у ChatGPT, на кого именно, как сделал я. «Вслед за Гаятри Спивак я называю свою сборку десоциологистических теоретических практик прямым этическим актом против эпистемического насилия».
6) Необходимо усилить текст метафорами нарушений из КоАП РФ минимальной тяжести и throw gender_gaps in it: «Империологи_ни – это те, кто проникает в империологистики через пожарную лестницу, оставляет граффити на их стенах, проезжает на желтый свет».
7) Закончите аллюзией на классический текст, осовремененный гипертекстом эпохи Web 3.0: «Империологи_ни лишь различным образом объясняли империологики, но дело заключается в том, чтобы взломать, хакнуть и спиратить их!»
Ta-da!
29.03.202506:48
Есть Большая четверка в теннисе, есть в гранже, даже в аудиторском бизнесе. А есть ли такая во французском структурализме? Давайте посмотрим. Пиаже присоединился к структурализму очень поздно. Барт влиял с самого начала, но работы его довольно поверхностны. Альтюссер и Лакан? Куда более серьезные авторы, но слишком философско-спекулятивные; пафос движения вообще-то в анализе эмпирических предметов. Короче, четыре структуралистских всадника по версии этого канала: Леви-Стросс, Бродель, Фуко и Бурдье. Живите с этим.
24.03.202507:10
Культура–3
Все-таки невероятно, насколько Бурдье в своей поздней социологии культуры глубоко погружен в советские дебаты 1920–1930 гг. о методе искусствознания и насколько часто цитирует их участников. Иногда кажется, что все это пишет вовсе не французский социолог, а советский оттепельный интеллигент, который хочет заново переиграть идейные споры Лукача, Троцкого, Эйхенбаума, Бахтина и расставить точки над «i» по-другому, чем это сделало официальное сталинское искусствознание. Работы Мане и Флобера берутся только для того, чтобы бдительные цензоры ни о чем не догадались.
Конечно, советская литературная теория и так была в повестке французских интеллектуалов, не говоря уже об эпохе сталинизма в целом. Однако я думаю, что идея третьего подхода между марксизмом и формализмом возникла по инициативе Люсьена Гольдмана, с которым Бурдье вместе участвовал в одних и тех же социологических семинарах. Бурдье не очень охотно признавал его влияние, и хотя в своих книгах он упоминает старшего коллегу достаточно часто, но практически всегда резко критически. Хотя именно Гольдман первым из французов попытался родить ребенка от Лукача с Якобсоном, которого потом назвал генетическим структурализмом. Возможно, это была не самая удовлетворительная попытка создать рабочий метод в социологии культуры, но за ней последовали другие, не только Бурдье, но и Раймонды Мулен.
Главная проблема с инспирированной Гольдманом программой заключается в том, что, несмотря на концептуальную изощренность и мастер-класс по работе с самыми разными историческими источниками, в плане выбора предмета она застряла где-то далеко в довоенной эпохе. Кому на рубеже 1980–1990-х гг. всерьез была интересна судьба классических западноевропейских романов или пейзажей? Тем более, кому они интересны сейчас? Вот если бы Бурдье написал что-то про музыку, кино или какой-то другой вид современного искусства в эпоху его технической воспроизводимости, то влияние его на социологию культуры было бы еще выше. Однако тогда он уже был слишком стар для рок-н-ролла. (Но, к счастью, слишком молод, чтобы преждевременно умереть и не оставить нам вообще ничего.)
Все-таки невероятно, насколько Бурдье в своей поздней социологии культуры глубоко погружен в советские дебаты 1920–1930 гг. о методе искусствознания и насколько часто цитирует их участников. Иногда кажется, что все это пишет вовсе не французский социолог, а советский оттепельный интеллигент, который хочет заново переиграть идейные споры Лукача, Троцкого, Эйхенбаума, Бахтина и расставить точки над «i» по-другому, чем это сделало официальное сталинское искусствознание. Работы Мане и Флобера берутся только для того, чтобы бдительные цензоры ни о чем не догадались.
Конечно, советская литературная теория и так была в повестке французских интеллектуалов, не говоря уже об эпохе сталинизма в целом. Однако я думаю, что идея третьего подхода между марксизмом и формализмом возникла по инициативе Люсьена Гольдмана, с которым Бурдье вместе участвовал в одних и тех же социологических семинарах. Бурдье не очень охотно признавал его влияние, и хотя в своих книгах он упоминает старшего коллегу достаточно часто, но практически всегда резко критически. Хотя именно Гольдман первым из французов попытался родить ребенка от Лукача с Якобсоном, которого потом назвал генетическим структурализмом. Возможно, это была не самая удовлетворительная попытка создать рабочий метод в социологии культуры, но за ней последовали другие, не только Бурдье, но и Раймонды Мулен.
Главная проблема с инспирированной Гольдманом программой заключается в том, что, несмотря на концептуальную изощренность и мастер-класс по работе с самыми разными историческими источниками, в плане выбора предмета она застряла где-то далеко в довоенной эпохе. Кому на рубеже 1980–1990-х гг. всерьез была интересна судьба классических западноевропейских романов или пейзажей? Тем более, кому они интересны сейчас? Вот если бы Бурдье написал что-то про музыку, кино или какой-то другой вид современного искусства в эпоху его технической воспроизводимости, то влияние его на социологию культуры было бы еще выше. Однако тогда он уже был слишком стар для рок-н-ролла. (Но, к счастью, слишком молод, чтобы преждевременно умереть и не оставить нам вообще ничего.)
14.03.202507:23
Переслушивал Pink Floyd времен Сида Барретта и осознал, что карьера группы примерно совпадает по времени с карьерой Пьера Бурдье. Кроме того, в массовом сознании и те, и другой почему-то остаются авторами только своих шедевров 1979 года. Если что, я с этим не согласен. Лучший альбом Pink Floyd – «Animals». Лучшая книга Бурдье – «Homo Academicus».
07.03.202506:08
Вы чувствуете, что постарели, когда все эти жутко оригинальные лозунги студентов в мае 1968 года типа «Запрещаем запрещать!» вызывают только желание покрутить пальцем у виска. В то же время куда менее сексуальное требование простых работяг «Требуем 40-часовую рабочую неделю!» бьет точно в цель.
11.04.202506:00
Как сделаны тексты Бурдье, часть 2
Большинство текстов Бурдье в 1960-е гг. написаны еще вполне на общедоступном языке. Например, его первая статья о теории поля в журнале Бовуар и Сартра Les Temps modernes (sic!) по стилю почти неотличима от тогдашней мейнстримной американской социологии. Однако в 1970-е гг. рождается стилистически новый Бурдье, более известный нам. Несмотря на постоянную критику радикального шика коллег-философов, он сам становится не чужд их стратегии смешения жанров. Если долго всматриваться в бездну… Но давайте все-таки попробуем рационализировать эту стратегию.
Возможно, самый известный прием в его зрелых работах – это каскады метафор. Иногда кажется, что текст состоит только из них. Обычно критики цепляются только за образный ряд из экономики («обменный курс», «инвестиции», «прибыль» и т. п.), хотя не менее типичны и low key отсылки к религии («ересь», «посвящение», «вульгата» и др.). Первые напоминают, что мы все живем в царстве чистогана. Вторые – что даже голый капиталистический интерес не существует без искренней веры в него.
Другая фирменная фишка Бурдье, в наибольшей степени затрудняющая его чтение, – это сложившийся под впечатлением от романов Пруста невероятно навороченный синтаксис. Сложное предложение может состоять из трех-четырех частей, нескольких причастных и деепричастных оборотов, уточнений через тире и отступлений в скобках. Примеры приводить не буду. Просто откройте «Практический смысл» или «Homo Academicus» на случайной странице. Идти по такому тексту невероятно изнурительно, но в процессе мы можем ощутить многослойную рутинность социальных полей через многослойную рутинность бурдьевистской грамматики.
Что делает язык Бурдье в меньшей степени похожим на Пруста, но роднит его с современными MC, – это частые хлесткие оксюмороны («интерес в незаинтересованности», «принудительная свобода» и т. п.) и ритмичные тавтологии («классификация классифицирует классификаторов», «производство производителей» и др.). (Впрочем, возможно, эти решения тоже взяты у какого-то известного французского поэта, но моей эрудиции не хватает сказать, у какого.) Оба приема должны помочь читателю соединить противостоящие взгляды на социальность, будь-то в вечном вопросе первичности отдельных практик или структуры в целом.
Я мог бы продолжать список дальше, но пост и так разросся. Вместо заключения я бы хотел предложить записным хейтерам французского стиля задуматься: а так ли уж важно следовать в академическом тексте исключительно за логикой и фактами? Может, отдельные художественные приемы все-таки позволяют воздействовать на читателя более комплексно? Одновременно у меня есть вопрос и к беспрекословным любителям стиля French Theory: вы уверены, что в постсоветской дискурсивной ситуации они считываются именно так, как это происходило во Франции? Не делает ли это подражание тем авторам совершенно нелепым и отторгающим?
Большинство текстов Бурдье в 1960-е гг. написаны еще вполне на общедоступном языке. Например, его первая статья о теории поля в журнале Бовуар и Сартра Les Temps modernes (sic!) по стилю почти неотличима от тогдашней мейнстримной американской социологии. Однако в 1970-е гг. рождается стилистически новый Бурдье, более известный нам. Несмотря на постоянную критику радикального шика коллег-философов, он сам становится не чужд их стратегии смешения жанров. Если долго всматриваться в бездну… Но давайте все-таки попробуем рационализировать эту стратегию.
Возможно, самый известный прием в его зрелых работах – это каскады метафор. Иногда кажется, что текст состоит только из них. Обычно критики цепляются только за образный ряд из экономики («обменный курс», «инвестиции», «прибыль» и т. п.), хотя не менее типичны и low key отсылки к религии («ересь», «посвящение», «вульгата» и др.). Первые напоминают, что мы все живем в царстве чистогана. Вторые – что даже голый капиталистический интерес не существует без искренней веры в него.
Другая фирменная фишка Бурдье, в наибольшей степени затрудняющая его чтение, – это сложившийся под впечатлением от романов Пруста невероятно навороченный синтаксис. Сложное предложение может состоять из трех-четырех частей, нескольких причастных и деепричастных оборотов, уточнений через тире и отступлений в скобках. Примеры приводить не буду. Просто откройте «Практический смысл» или «Homo Academicus» на случайной странице. Идти по такому тексту невероятно изнурительно, но в процессе мы можем ощутить многослойную рутинность социальных полей через многослойную рутинность бурдьевистской грамматики.
Что делает язык Бурдье в меньшей степени похожим на Пруста, но роднит его с современными MC, – это частые хлесткие оксюмороны («интерес в незаинтересованности», «принудительная свобода» и т. п.) и ритмичные тавтологии («классификация классифицирует классификаторов», «производство производителей» и др.). (Впрочем, возможно, эти решения тоже взяты у какого-то известного французского поэта, но моей эрудиции не хватает сказать, у какого.) Оба приема должны помочь читателю соединить противостоящие взгляды на социальность, будь-то в вечном вопросе первичности отдельных практик или структуры в целом.
Я мог бы продолжать список дальше, но пост и так разросся. Вместо заключения я бы хотел предложить записным хейтерам французского стиля задуматься: а так ли уж важно следовать в академическом тексте исключительно за логикой и фактами? Может, отдельные художественные приемы все-таки позволяют воздействовать на читателя более комплексно? Одновременно у меня есть вопрос и к беспрекословным любителям стиля French Theory: вы уверены, что в постсоветской дискурсивной ситуации они считываются именно так, как это происходило во Франции? Не делает ли это подражание тем авторам совершенно нелепым и отторгающим?
04.04.202507:23
Патрон, не вошедший в канон
Раймон Арон – один из самых популярных французских интеллектуалов 1950–1970-х гг. В своем прайме он мог тягаться не только с Леви-Строссом, но и с Сартром. В отличие от первого, он излагал мысль доступнее и высказывался прямо на волнующие всех политические темы. В отличие от второго, апеллировал к более широким и умеренным слоям, а не только к творческой интеллигенции. Кроме того, он первый профессор социологии в истории Коллеж де Франс, то есть, попросту, гегемонный французский социолог на какое-то время.
Меня несколько удивляет, что в постсоветской России он практически никого не интересовал в плане культуртрегерства, хотя он как будто идеальная фигура для легитимизации целых направлений в провинциальной науке по Соколову и Титаеву: антисоветский либерал, антифашистский еврей, один из первых феноменологов во Франции и, пожалуй, первый неовеберианец в послевоенном мире вообще. Как будто прекрасный автор для публичной лекции условной Екатерины Шульман или условного Виктора Вахштайна (когда тот интересовался теорией больше, чем косплеем на Бена Шапиро).
Поймите меня правильно. Я вообще не фанат Арона. Меня он интересует исключительно как многолетний покровитель Бурдье, Пассрона, Мулен и еще большого ряда довольно интересных социологов тех лет. Просто я вижу очевидную структурную дыру и удивляюсь, что ее никто не заполнил. Может, конечно, на условном политфаке Вышки уже годами существуют Ароновские чтения, а я просто сижу в танке? Нет?
Коллега Чернолесский в личной беседе немного поправил меня, сказав, что все-таки некоторые работы Арона переведены и прокомментированы ушедшим не так давно из жизни философом из МГУ Иваном Гобозовым. Гобозов даже ездил стажироваться к Арону в годы приятельских отношений между СССР и Францией. Хорошо, возражение принимается, но для меня это все равно что-то очень нишевое. Даже, прости господи, Роже Кайуа читают у нас больше.
Раймон Арон – один из самых популярных французских интеллектуалов 1950–1970-х гг. В своем прайме он мог тягаться не только с Леви-Строссом, но и с Сартром. В отличие от первого, он излагал мысль доступнее и высказывался прямо на волнующие всех политические темы. В отличие от второго, апеллировал к более широким и умеренным слоям, а не только к творческой интеллигенции. Кроме того, он первый профессор социологии в истории Коллеж де Франс, то есть, попросту, гегемонный французский социолог на какое-то время.
Меня несколько удивляет, что в постсоветской России он практически никого не интересовал в плане культуртрегерства, хотя он как будто идеальная фигура для легитимизации целых направлений в провинциальной науке по Соколову и Титаеву: антисоветский либерал, антифашистский еврей, один из первых феноменологов во Франции и, пожалуй, первый неовеберианец в послевоенном мире вообще. Как будто прекрасный автор для публичной лекции условной Екатерины Шульман или условного Виктора Вахштайна (когда тот интересовался теорией больше, чем косплеем на Бена Шапиро).
Поймите меня правильно. Я вообще не фанат Арона. Меня он интересует исключительно как многолетний покровитель Бурдье, Пассрона, Мулен и еще большого ряда довольно интересных социологов тех лет. Просто я вижу очевидную структурную дыру и удивляюсь, что ее никто не заполнил. Может, конечно, на условном политфаке Вышки уже годами существуют Ароновские чтения, а я просто сижу в танке? Нет?
Коллега Чернолесский в личной беседе немного поправил меня, сказав, что все-таки некоторые работы Арона переведены и прокомментированы ушедшим не так давно из жизни философом из МГУ Иваном Гобозовым. Гобозов даже ездил стажироваться к Арону в годы приятельских отношений между СССР и Францией. Хорошо, возражение принимается, но для меня это все равно что-то очень нишевое. Даже, прости господи, Роже Кайуа читают у нас больше.
Пераслаў з:
Страсть знания
27.03.202510:15
Рад объявить набор на мой новый курс «Сёрен Кьеркегор: рыцарь веры.»
Подробнее в карточках выше!
Для записи в личку: @marzialspb
Ознакомьтесь с программой. Я буду рад всем слушателям!
Подробнее в карточках выше!
Для записи в личку: @marzialspb
Ознакомьтесь с программой. Я буду рад всем слушателям!
13.03.202507:19
Недавно на фуршете после своего выступления профессор одного из престижнейших американских университетов признался, что до сих пор выплачивает свой кредит за бакалавриат. Ну хоть в чем-то я более привилегирован!
20.02.202507:54
Пессимизм ума
Хотя Франца Фанона часто считают слепым фанатиком революционного насилия, это не так. Во-первых, часть его аргументации в пользу использования силы носит характер, близкий к тому, что сегодня называется реализмом в международных отношениях. Если колониальная держава завоевала вас и блокирует любые легальные средства борьбы, то что еще остается? Необходимо вооружаться!
Во-вторых, насилие, по Фанону, действительно избавляет подчиненный народ от комплекса неполноценности. Однако речь идет не о том, чтобы каждому замарать руки в крови, а о том, чтобы внести свой посильный вклад в борьбу. Кто-то может делать это в тылу, работая в госпиталях, а кто-то – на агитационном фронте. Фанон был опытным борцом Сопротивления, поэтому образ нации, совместно организующей war effort, был заимствован из движения его прежнего кумира де Голля. Если массы не становятся частью этого коллективного целого, то насилие узурпируется партийной верхушкой. Короче говоря, насилие – это средство, но не сама цель.
Политический контекст, в котором Фанон писал свой предсмертный манифест «Проклятьем заклейменные», был на самом деле мрачным. Несмотря на просматривающиеся контуры победы где-то впереди, во Фронте национального освобождения зрело открытый раскол между военной и гражданской фракциями. В 1957 году его друг Абан Рамдан, нескрывавший своих президентских амбиций, был арестован и расстрелян своими же. В этом же году Африканское демократическое объединение – форум представителей жителей колоний во французском парламенте – раскололось. Многие, вслед за делегацией от Кот-д'Ивуара, объявили нейтралитет в конфликте: пусть Алжир разбирается с Францией сам! Фанон прекрасно понимал, что панафриканизм уже провалился, а узколобый арабский национализм военных не сулит ничего хорошего.
Бурдье, в отличие от Фанона, никогда не обладал особым энтузиазмом относительно вооруженного алжирского сопротивления, но не по политическим, а по социально-экономическим причинам. Ему было сложно представить себе сильное независимое государство в стране с аграрной и к тому же разрушенной экономикой. Однако применение французским правительством все больших репрессий и карательных мер против мирного населения сделало его сторонником независимости поневоле. Возможно, через несколько лет встречные политические траектории двух интеллектуалов, посвятивших Алжиру множество своих сил и текстов, окончательно бы пересеклись, но мы никогда этого не узнаем. Фанон умер от рака в возрасте всего лишь 36 лет.
Хотя Франца Фанона часто считают слепым фанатиком революционного насилия, это не так. Во-первых, часть его аргументации в пользу использования силы носит характер, близкий к тому, что сегодня называется реализмом в международных отношениях. Если колониальная держава завоевала вас и блокирует любые легальные средства борьбы, то что еще остается? Необходимо вооружаться!
Во-вторых, насилие, по Фанону, действительно избавляет подчиненный народ от комплекса неполноценности. Однако речь идет не о том, чтобы каждому замарать руки в крови, а о том, чтобы внести свой посильный вклад в борьбу. Кто-то может делать это в тылу, работая в госпиталях, а кто-то – на агитационном фронте. Фанон был опытным борцом Сопротивления, поэтому образ нации, совместно организующей war effort, был заимствован из движения его прежнего кумира де Голля. Если массы не становятся частью этого коллективного целого, то насилие узурпируется партийной верхушкой. Короче говоря, насилие – это средство, но не сама цель.
Политический контекст, в котором Фанон писал свой предсмертный манифест «Проклятьем заклейменные», был на самом деле мрачным. Несмотря на просматривающиеся контуры победы где-то впереди, во Фронте национального освобождения зрело открытый раскол между военной и гражданской фракциями. В 1957 году его друг Абан Рамдан, нескрывавший своих президентских амбиций, был арестован и расстрелян своими же. В этом же году Африканское демократическое объединение – форум представителей жителей колоний во французском парламенте – раскололось. Многие, вслед за делегацией от Кот-д'Ивуара, объявили нейтралитет в конфликте: пусть Алжир разбирается с Францией сам! Фанон прекрасно понимал, что панафриканизм уже провалился, а узколобый арабский национализм военных не сулит ничего хорошего.
Бурдье, в отличие от Фанона, никогда не обладал особым энтузиазмом относительно вооруженного алжирского сопротивления, но не по политическим, а по социально-экономическим причинам. Ему было сложно представить себе сильное независимое государство в стране с аграрной и к тому же разрушенной экономикой. Однако применение французским правительством все больших репрессий и карательных мер против мирного населения сделало его сторонником независимости поневоле. Возможно, через несколько лет встречные политические траектории двух интеллектуалов, посвятивших Алжиру множество своих сил и текстов, окончательно бы пересеклись, но мы никогда этого не узнаем. Фанон умер от рака в возрасте всего лишь 36 лет.
10.04.202506:36
Как сделаны тексты Бурдье, часть 1
Думаю, среди тех, кто увлекается теорией в соцгум науках, нет равнодушных по отношению к стилю письма франкофонных авторов: от ярого отторжения до желания подражать. Я долгое время был в рядах, хоть и легких, но хейтеров. I mean, мне интересны и близки идеи Бурдье, Фуко и многих других, но не лучше бы было высказать их более ясно? Подходящий к концу курс окончательно поменял мое мнение по вопросу. Восторженным поклонником стиля French Theory я не стал, но стал понимать, откуда это взялось, зачем это нужно, как с этим работать и как на это отвечать.
Начнем с того, что после войны университетская система и писательский рынок находились во Франции в основном в оппозиции друг к другу. Люди либо писали в академические журналы, либо в литературные. Мало кто делал и то, и другое. Отчасти это можно заметить в остром идейном противостоянии структуралистов и экзистенциалистов. Мастерам культуры нужно было выбирать, с одними они или с другими.
Однако со временем рынок нон-фикшна начал расти. Образованный класс и студенты создавали огромный спрос на интеллектуальный продукт. В результате даже наиболее академически ориентированные авторы стали откликаться на просьбы читателей. Например, Леви-Стросс получил популярность не благодаря своим узкоспециальным книгам о родстве или тотемизме, а из-за «Печальных тропиков», которые не назовешь строгой монографией. Ролан Барт вообще изначально ориентировался на мягкообложечный формат и писал в стиле игривого критика, а не душного филолога.
В принципе, для России хорошо знакома модель публичного интеллектуала как писателя. Она даже более легитимна по сравнению с учеными. Однако автономия литературы во Франции ушла намного дальше, чем в стране победившего соцреализма. Эксперименты в поэтике письма модернистов, сюрреалистов, потом представителей «нового романа» сделали даже подходы Камю и Сартра довольно традиционными. Передним краем стала проза с фрагментированным повествованием, вкраплениями потоков сознания, переключениями между явью, снами и галлюцинациями, добавлением в прозу поэтических рядов и т. п.
Итак, у вас есть желание соревноваться за аудиторию с вашими конкурентами по тиражам. Они, возможно, проигрывают вам в эрудиции и рассудительности, но имеют явное преимущество в умении экспериментировать в иммерсивной форме. Кроме того, за пределами университетской аудитории вы даже обожаете читать их произведения. Что вы делаете? Вы отправляетесь за ними в погоню. Сначала в погоню бросились литературоведы Tel Quel, вдохновленные уже проторенной дорожкой Батая и Бланшо по смешению философии, прозы и гуманитарных наук. Потом пример показал омолодившийся после Туниса Фуко. Затем в прорубь устремились все остальные. Отменив оппозицию между ученым, философом и писателем, молчаливое поколение вступило в большую теоретическую игру по-настоящему.
Думаю, среди тех, кто увлекается теорией в соцгум науках, нет равнодушных по отношению к стилю письма франкофонных авторов: от ярого отторжения до желания подражать. Я долгое время был в рядах, хоть и легких, но хейтеров. I mean, мне интересны и близки идеи Бурдье, Фуко и многих других, но не лучше бы было высказать их более ясно? Подходящий к концу курс окончательно поменял мое мнение по вопросу. Восторженным поклонником стиля French Theory я не стал, но стал понимать, откуда это взялось, зачем это нужно, как с этим работать и как на это отвечать.
Начнем с того, что после войны университетская система и писательский рынок находились во Франции в основном в оппозиции друг к другу. Люди либо писали в академические журналы, либо в литературные. Мало кто делал и то, и другое. Отчасти это можно заметить в остром идейном противостоянии структуралистов и экзистенциалистов. Мастерам культуры нужно было выбирать, с одними они или с другими.
Однако со временем рынок нон-фикшна начал расти. Образованный класс и студенты создавали огромный спрос на интеллектуальный продукт. В результате даже наиболее академически ориентированные авторы стали откликаться на просьбы читателей. Например, Леви-Стросс получил популярность не благодаря своим узкоспециальным книгам о родстве или тотемизме, а из-за «Печальных тропиков», которые не назовешь строгой монографией. Ролан Барт вообще изначально ориентировался на мягкообложечный формат и писал в стиле игривого критика, а не душного филолога.
В принципе, для России хорошо знакома модель публичного интеллектуала как писателя. Она даже более легитимна по сравнению с учеными. Однако автономия литературы во Франции ушла намного дальше, чем в стране победившего соцреализма. Эксперименты в поэтике письма модернистов, сюрреалистов, потом представителей «нового романа» сделали даже подходы Камю и Сартра довольно традиционными. Передним краем стала проза с фрагментированным повествованием, вкраплениями потоков сознания, переключениями между явью, снами и галлюцинациями, добавлением в прозу поэтических рядов и т. п.
Итак, у вас есть желание соревноваться за аудиторию с вашими конкурентами по тиражам. Они, возможно, проигрывают вам в эрудиции и рассудительности, но имеют явное преимущество в умении экспериментировать в иммерсивной форме. Кроме того, за пределами университетской аудитории вы даже обожаете читать их произведения. Что вы делаете? Вы отправляетесь за ними в погоню. Сначала в погоню бросились литературоведы Tel Quel, вдохновленные уже проторенной дорожкой Батая и Бланшо по смешению философии, прозы и гуманитарных наук. Потом пример показал омолодившийся после Туниса Фуко. Затем в прорубь устремились все остальные. Отменив оппозицию между ученым, философом и писателем, молчаливое поколение вступило в большую теоретическую игру по-настоящему.
03.04.202507:19
Продолжаю падать в кроличью нору истории хип-хопа. Послушал и прочитал все, что смог, на тему прошлогоднего бифа Кендрика Ламара и Дрейка. Возможно, если бы Бурдье дожил, то махнул бы рукой на всю эту пошлую американскую культурную гегемонию. Но в то же время есть шанс, что ему понравилось бы распутывать этот узел жанровых, коммерческих, гендерных, расовых и прочих конфликтов! Уверен, что в конце концов он бы разглядел в Кендрике нечто по-настоящему флоберовское.
27.03.202510:15
Главный Вергилий современной русскоязычной философии, Андрей Денисов, продолжает свое путешествие по ключевым авторам философии эмоций и приглашает к нему присоединиться. В разговоре о депрессии мне из этой эпохи куда ближе Маркс или, скажем, Фюстель де Куланж, но и Кьеркегор вполне неплох.
19.03.202507:15
Между Лениным и Леви-Строссом
Хотите узнать, как полвека назад люди представляли себе передний край социальных наук? В 1971 году один из создателей академической дисциплины международных отношений Карл Дойч со своими студентами написал обзорную статью о важнейших открытиях мирового обществознания на тот момент. И не куда-нибудь, а сразу в журнал Science. Получился список из 62 пунктов, организованный в таблицу. Некоторые позиции сегодня шокируют, другие – очень смешат.
Во-первых, я лично ожидал от натурализованного американца из Восточной Европы полного игнорирования СССР. Однако он удивил. Дойч почтительно упоминает в своем списке Канторовича, Павлова и даже организаторов советской плановой экономики – Красина и Гринько. Но самое главное – в списке есть Ленин! Два раза! Как создатель «теории однопартийной организации и революции» и «теории однопартийного государства»!
Для контраста, Дойч практически полностью игнорирует парижских интеллектуалов тех лет. Единственным значимым ученым из Франции ему представляется Клод Леви-Стросс. Так их, Карл, этих балаболов и шарлатанов! Зато Дойч называет в числе наиболее продвинутых умов самого себя за разработку «количественной модели национализма и интеграции». Действительно, если себя не похвалишь – никто не похвалит.
Ладно, если без шуток, то статья представляет собой не только курьезный археологический экспонат. В ней есть неплохие тейки о том, что значимые научные прорывы происходят только в крупных академических центрах и специально организованных институтах. Дойч даже предлагает простенькую методологию измерения этих параметров. В принципе, здесь можно усмотреть предвосхищение сетевого анализа в социологии знания. Возможно, оно даже не выглядит натянутым, потому что Харрисон Уайт позже признавался, что Дойч был его любимым преподавателем в MIT и именно он склонил его перейти с физики на социологию.
Хотите узнать, как полвека назад люди представляли себе передний край социальных наук? В 1971 году один из создателей академической дисциплины международных отношений Карл Дойч со своими студентами написал обзорную статью о важнейших открытиях мирового обществознания на тот момент. И не куда-нибудь, а сразу в журнал Science. Получился список из 62 пунктов, организованный в таблицу. Некоторые позиции сегодня шокируют, другие – очень смешат.
Во-первых, я лично ожидал от натурализованного американца из Восточной Европы полного игнорирования СССР. Однако он удивил. Дойч почтительно упоминает в своем списке Канторовича, Павлова и даже организаторов советской плановой экономики – Красина и Гринько. Но самое главное – в списке есть Ленин! Два раза! Как создатель «теории однопартийной организации и революции» и «теории однопартийного государства»!
Для контраста, Дойч практически полностью игнорирует парижских интеллектуалов тех лет. Единственным значимым ученым из Франции ему представляется Клод Леви-Стросс. Так их, Карл, этих балаболов и шарлатанов! Зато Дойч называет в числе наиболее продвинутых умов самого себя за разработку «количественной модели национализма и интеграции». Действительно, если себя не похвалишь – никто не похвалит.
Ладно, если без шуток, то статья представляет собой не только курьезный археологический экспонат. В ней есть неплохие тейки о том, что значимые научные прорывы происходят только в крупных академических центрах и специально организованных институтах. Дойч даже предлагает простенькую методологию измерения этих параметров. В принципе, здесь можно усмотреть предвосхищение сетевого анализа в социологии знания. Возможно, оно даже не выглядит натянутым, потому что Харрисон Уайт позже признавался, что Дойч был его любимым преподавателем в MIT и именно он склонил его перейти с физики на социологию.
11.03.202508:17
Я так вижу
После «Оскара» Эдриана Броуди совсем не мог найти новых оправданий, чтобы откладывать «Бруталиста» в долгий ящик. Фильм про иммиграцию и одновременно про архитектуру. Что может быть интереснее?
Сначала про иммиграцию. Действительно, многое в картине невероятно точно передает болезненный опыт рыскания по миру и попыток осесть там, где тебе не очень рады. При этом опыт универсальный, не зависящий ни от родины, ни от принимающей страны. Однако ближе к концу фильм сворачивает на довольно предсказуемую тему антисемитизма в США, что как будто задним числом убивает множество более сложных линий из первой части.
Про архитектуру. Действительно, приятно видеть, что кто-то воздает должное революции, которую участники модернистского движения совершили, попутно спасаясь от тоталитарных режимов (а иногда с ними сотрудничая, будем честны). Однако сама профессия архитектора в фильме показана, мягко говоря, схематично. Я уже не говорю, что, собственно, никакого реального брутализма в фильме нет. Церковь, которую строит герой Броуди, является нагромождением самых разных стилистических влияний из разных десятилетий. Хорошо, я понимаю. что среди зрителей мало архитектурных нердов, но хочется чуть большего уважения к историко-эстетическому материалу.
Однако самое главное, что ставит в тупик, – это чередование по-настоящему сильных и выразительных сцен с невероятно шаблонными или дешево шокирующими. Мне кажется, создателям самим непонятно, что они снимают: масштабную историческую драму, голливудский блокбастер для всех возрастов или что-то фестивально-сюрреалистическое. Ладно, я все равно в кино не разбираюсь. Киноакадемикам виднее.
После «Оскара» Эдриана Броуди совсем не мог найти новых оправданий, чтобы откладывать «Бруталиста» в долгий ящик. Фильм про иммиграцию и одновременно про архитектуру. Что может быть интереснее?
Сначала про иммиграцию. Действительно, многое в картине невероятно точно передает болезненный опыт рыскания по миру и попыток осесть там, где тебе не очень рады. При этом опыт универсальный, не зависящий ни от родины, ни от принимающей страны. Однако ближе к концу фильм сворачивает на довольно предсказуемую тему антисемитизма в США, что как будто задним числом убивает множество более сложных линий из первой части.
Про архитектуру. Действительно, приятно видеть, что кто-то воздает должное революции, которую участники модернистского движения совершили, попутно спасаясь от тоталитарных режимов (а иногда с ними сотрудничая, будем честны). Однако сама профессия архитектора в фильме показана, мягко говоря, схематично. Я уже не говорю, что, собственно, никакого реального брутализма в фильме нет. Церковь, которую строит герой Броуди, является нагромождением самых разных стилистических влияний из разных десятилетий. Хорошо, я понимаю. что среди зрителей мало архитектурных нердов, но хочется чуть большего уважения к историко-эстетическому материалу.
Однако самое главное, что ставит в тупик, – это чередование по-настоящему сильных и выразительных сцен с невероятно шаблонными или дешево шокирующими. Мне кажется, создателям самим непонятно, что они снимают: масштабную историческую драму, голливудский блокбастер для всех возрастов или что-то фестивально-сюрреалистическое. Ладно, я все равно в кино не разбираюсь. Киноакадемикам виднее.
17.02.202508:21
Париж–Чикаго
Я совершенно не разбираюсь в художественной литературе, поэтому понятия не имею, заслуженно ли Симоне де Бовуар присудили Гонкуровскую премию и номинировали на Нобелевскую. Я не занимаюсь критической теорией и вообще отношусь к ней критически (извините), поэтому сложно сказать, насколько де Бовуар сегодня актуальна среди сторонников всяких постструктуралистских неоматериализмов.
Что я точно могу сказать: «Второй пол» – недооцененная работа с точки зрения социологии. Возможно, это единственный по-настоящему мощный социологический трактат, написанный в экзистенциалистском ключе, который можно противопоставить позициям ее однокурсника по Сорбонне Леви-Стросса. (Знаменательно, что и «Второй пол», и «Элементарные структуры родства» вышли в один 1949 год, как будто открывая противостояние двух главных французских интеллектуальных движений.)
Наиболее интересная часть книги для меня – это второй том, где де Бовуар анализирует то, что во второй Чикагской школе назвали бы моральной карьерой женщины, т.е. как девочка постепенно проходит через ряд инициирующих ритуалов, которые делают из нее гендерно-конформную персону. В этом же томе содержится интереснейшая глава с типологией социальных практик, в которых женщины (с точки зрения де Бовуар – самообманчиво) пытались преодолеть удушающие рамки традиционной семьи на протяжении истории: религиозное рвение, игра на сцене и т.д.
Де Бовуар очень быстро стала звездой в США и часто приезжала туда на встречи с читателями, коллегами и издателями. Особенно в Чикаго к писателю Нельсону Олгрену, с которым у нее много лет были отношения в режиме on again/off again. Известно, что Эрвин Гоффман не просто читал де Бовуар, но и очень много цитировал ее в самых разных работах, начиная с «Презентации себя». Не знаю, испытал ли ее влияние Говард Беккер, но «Аутсайдеры» концептуально много где очень напоминают «Второй пол». Хотя, может, тогда просто в воздухе что-то витало.
Я совершенно не разбираюсь в художественной литературе, поэтому понятия не имею, заслуженно ли Симоне де Бовуар присудили Гонкуровскую премию и номинировали на Нобелевскую. Я не занимаюсь критической теорией и вообще отношусь к ней критически (извините), поэтому сложно сказать, насколько де Бовуар сегодня актуальна среди сторонников всяких постструктуралистских неоматериализмов.
Что я точно могу сказать: «Второй пол» – недооцененная работа с точки зрения социологии. Возможно, это единственный по-настоящему мощный социологический трактат, написанный в экзистенциалистском ключе, который можно противопоставить позициям ее однокурсника по Сорбонне Леви-Стросса. (Знаменательно, что и «Второй пол», и «Элементарные структуры родства» вышли в один 1949 год, как будто открывая противостояние двух главных французских интеллектуальных движений.)
Наиболее интересная часть книги для меня – это второй том, где де Бовуар анализирует то, что во второй Чикагской школе назвали бы моральной карьерой женщины, т.е. как девочка постепенно проходит через ряд инициирующих ритуалов, которые делают из нее гендерно-конформную персону. В этом же томе содержится интереснейшая глава с типологией социальных практик, в которых женщины (с точки зрения де Бовуар – самообманчиво) пытались преодолеть удушающие рамки традиционной семьи на протяжении истории: религиозное рвение, игра на сцене и т.д.
Де Бовуар очень быстро стала звездой в США и часто приезжала туда на встречи с читателями, коллегами и издателями. Особенно в Чикаго к писателю Нельсону Олгрену, с которым у нее много лет были отношения в режиме on again/off again. Известно, что Эрвин Гоффман не просто читал де Бовуар, но и очень много цитировал ее в самых разных работах, начиная с «Презентации себя». Не знаю, испытал ли ее влияние Говард Беккер, но «Аутсайдеры» концептуально много где очень напоминают «Второй пол». Хотя, может, тогда просто в воздухе что-то витало.
08.04.202506:05
Другие семь приемов теоретического письма
Подписчики не унимаются: «Андрей, ты не понял. Я не хочу звучать как зумер, только что вышедший из абьюзивного ситуэйшеншипа. Мне ближе стиль ностальгирующего миллениала, на 95% состоящего из кофе и нормотимиков». Только теперь дошло! Не проблема!
1) Начните с короткой истории, приключившейся с вами, вашими друзьями или родственниками. «Как-то раз мы с легендарным Сюткиным зашли в армянское кафе в Девяткино, где на плазме показывали фильм Параджанова».
2) Вводные слова. Отступления в круглых скобках. Риторические вопросы. «Забавно, но недавно в Сан-Хосе я обедал в очень похожем заведении, где крутили реалити-шоу с Ким Кардашьян. (Кстати, там же крутят еще и пропутинскую пропаганду, но про это в другой раз.) Итак, что же кроется за этим глобальным феноменом?»
3) Задействуйте максимально широкий спектр тропов, дистанцирующих вас от сказанного: легкую иронию, сарказм, постиронию. «Ответ можно найти в работах ключевых мыслителей, писавших на тему социальных сетей: Бруно Латура, Виктора Вахштайна, Овсея Шкаратана».
4) Вводите любое утверждение через антитезы: «Согласно их теориям, с одной стороны, неформальные связи позволяют легче передавать информацию по диаспоре; с другой, одновременно создают все новые барьеры между диаспорой и внешним обществом».
5) Обязательно используйте абстрактный жаргон Берта, Валлерстайна и Бурдье: «Такие структурные полости между капиталистическим ядром и постсоциалистической полупериферией приводят к появлению брокеров с уникальным сочетанием культурного и символического капиталов».
6) Конкретизируйте через отсылки к рандомным персонажам из академии, спорта или политики. «В голову сразу приходят фигуры Георгия Дерлугьяна, Генриха Мхитаряна и Сергея Лаврова, настоящая фамилия которого, кстати, Калантарян».
7) Закончите пространной цитатой из творчества музыкальной группы, играющей альтернативный рок, хардкор-панк или метал: «Everybody's going to the party, / Have a real good time. / Dancin' in the desert, / Blowin' up the sunshine».
There you are!
Подписчики не унимаются: «Андрей, ты не понял. Я не хочу звучать как зумер, только что вышедший из абьюзивного ситуэйшеншипа. Мне ближе стиль ностальгирующего миллениала, на 95% состоящего из кофе и нормотимиков». Только теперь дошло! Не проблема!
1) Начните с короткой истории, приключившейся с вами, вашими друзьями или родственниками. «Как-то раз мы с легендарным Сюткиным зашли в армянское кафе в Девяткино, где на плазме показывали фильм Параджанова».
2) Вводные слова. Отступления в круглых скобках. Риторические вопросы. «Забавно, но недавно в Сан-Хосе я обедал в очень похожем заведении, где крутили реалити-шоу с Ким Кардашьян. (Кстати, там же крутят еще и пропутинскую пропаганду, но про это в другой раз.) Итак, что же кроется за этим глобальным феноменом?»
3) Задействуйте максимально широкий спектр тропов, дистанцирующих вас от сказанного: легкую иронию, сарказм, постиронию. «Ответ можно найти в работах ключевых мыслителей, писавших на тему социальных сетей: Бруно Латура, Виктора Вахштайна, Овсея Шкаратана».
4) Вводите любое утверждение через антитезы: «Согласно их теориям, с одной стороны, неформальные связи позволяют легче передавать информацию по диаспоре; с другой, одновременно создают все новые барьеры между диаспорой и внешним обществом».
5) Обязательно используйте абстрактный жаргон Берта, Валлерстайна и Бурдье: «Такие структурные полости между капиталистическим ядром и постсоциалистической полупериферией приводят к появлению брокеров с уникальным сочетанием культурного и символического капиталов».
6) Конкретизируйте через отсылки к рандомным персонажам из академии, спорта или политики. «В голову сразу приходят фигуры Георгия Дерлугьяна, Генриха Мхитаряна и Сергея Лаврова, настоящая фамилия которого, кстати, Калантарян».
7) Закончите пространной цитатой из творчества музыкальной группы, играющей альтернативный рок, хардкор-панк или метал: «Everybody's going to the party, / Have a real good time. / Dancin' in the desert, / Blowin' up the sunshine».
There you are!
31.03.202506:08
Искал посмотреть что-то документально-историческое про Окленд и наткнулся на серию из «Эволюции хип-хопа» о том, как такие разные исполнители, как Тупак и MC Hammer, стартовали в игре чуть ли не на соседней от нас улице Сан-Пабло. Пришлось смотреть весь эпичный сериал. Создатели очень социологичны в своем подходе. Через интервью и архивную хронику они показывают рост и развитие всего поля американского хип-хопа с 1970-х гг. Есть акцент на художественных инновациях наиболее ярких эм-си и ди-джеев; есть и на связи культуры с Черными пантерами и наркомафией. Слушателям курса про Бурдье приготовиться к массированным отсылкам к творчеству Too $hort!
25.03.202507:16
Кассир в магазине на углу уловила, что я из России, и сказала: «Spasibo vam!» Я поинтересовался, откуда она знает русский. Она со приветливой улыбкой ответила, что ее мама была переводчицей с русского в Камбодже. Я спросил: «Как ваша мама сейчас?» Она не менее мило ответила, что мама была похищена и убита во время гражданской войны много лет назад. Я пробормотал что-то дежурное про сочувствие и мир в огне, забрал свое темное пиво и побрел домой. Был уже поздний вечер, так что она закрыла магазин и помахала мне на прощание. Во многих смол-токах я поучаствовал за эти месяцы в США, но такого еще не случалось.
17.03.202506:00
Насколько вы высоколобы?
В комментариях никто не догадался, но ларчик открывается просто: загадки выше являются слегка адаптированными вопросами из анкеты Пьера Бурдье и его команды из Центра европейской социологии для опросов 1963 и 1967 гг. Всего в двух волнах приняло участие около 2000 французов, отобранных по квотной выборке. Результаты были проанализированы в нескольких статьях Бурдье, но самое главное, что именно они составили основу для одной из глав «Различения».
Как интерпретировать ваши ответы? Предельно упрощая, если ваши любимые произведения ближе к началу списка, и вы знаете почти всех композиторов, то я вас поздравляю – вы обладатель легитимного вкуса: профессор или доктор. Таких здесь не так много, но все равно приятно, что мой канал читают носители капитала консерваторского уровня. Если же ваше любимое произведение ближе к концу и вы едва ли можете вспомнить хотя бы четырех авторов, то вы будете чувствовать себя как дома среди фабричных рабочих, фермеров или мелких служащих. Тоже неплохо! По Бурдье, снобизм – это оружие легитимации высших классов, так что осуждаем такое!
Если вам интересны мои результаты: я сходу назвал только пять композиторов, а любимая тема – «Рапсодия в стиле блюз» Джорджа Гершвина. Честно говоря, это вообще единственный композитор из списка, которого я люблю. Не случайно он находится на самой границе классической музыки, с которой у меня отношения не сложились. Мне еще хорошо знаком приятный мотив «Венгерских рапсодий», но только благодаря чтению «Различения» я узнал название цикла и тот факт, что его автор – Ференц Лист. Наверное, когда я учился в музыкальной школе, мои результаты получились бы лучше, но сегодня, по типологии Бурдье, я середнячок: менеджер младшего звена или социальный работник.
Конечно, я не предлагаю вам серьезно воспринимать такого рода тест. Во-первых, паттерны потребления музыкальной продукции в послевоенной Франции и постсоветской России совсем разные. Во-вторых, вырванные из контекста всего опроса отдельные переменные лишены смысла. Для методологии Бурдье важно понять доход, имущество, образование, хобби респондента и т. п. Тем не менее, в качестве маленькой социологической игры это забавно.
В комментариях никто не догадался, но ларчик открывается просто: загадки выше являются слегка адаптированными вопросами из анкеты Пьера Бурдье и его команды из Центра европейской социологии для опросов 1963 и 1967 гг. Всего в двух волнах приняло участие около 2000 французов, отобранных по квотной выборке. Результаты были проанализированы в нескольких статьях Бурдье, но самое главное, что именно они составили основу для одной из глав «Различения».
Как интерпретировать ваши ответы? Предельно упрощая, если ваши любимые произведения ближе к началу списка, и вы знаете почти всех композиторов, то я вас поздравляю – вы обладатель легитимного вкуса: профессор или доктор. Таких здесь не так много, но все равно приятно, что мой канал читают носители капитала консерваторского уровня. Если же ваше любимое произведение ближе к концу и вы едва ли можете вспомнить хотя бы четырех авторов, то вы будете чувствовать себя как дома среди фабричных рабочих, фермеров или мелких служащих. Тоже неплохо! По Бурдье, снобизм – это оружие легитимации высших классов, так что осуждаем такое!
Если вам интересны мои результаты: я сходу назвал только пять композиторов, а любимая тема – «Рапсодия в стиле блюз» Джорджа Гершвина. Честно говоря, это вообще единственный композитор из списка, которого я люблю. Не случайно он находится на самой границе классической музыки, с которой у меня отношения не сложились. Мне еще хорошо знаком приятный мотив «Венгерских рапсодий», но только благодаря чтению «Различения» я узнал название цикла и тот факт, что его автор – Ференц Лист. Наверное, когда я учился в музыкальной школе, мои результаты получились бы лучше, но сегодня, по типологии Бурдье, я середнячок: менеджер младшего звена или социальный работник.
Конечно, я не предлагаю вам серьезно воспринимать такого рода тест. Во-первых, паттерны потребления музыкальной продукции в послевоенной Франции и постсоветской России совсем разные. Во-вторых, вырванные из контекста всего опроса отдельные переменные лишены смысла. Для методологии Бурдье важно понять доход, имущество, образование, хобби респондента и т. п. Тем не менее, в качестве маленькой социологической игры это забавно.
10.03.202506:30
У современного французского социолога вычитал остроумное резюме, подходящее любому большому исследованию Бурдье о потреблении/искусстве или науке/образовании, начиная с «Воспроизводства» и вплоть до La Noblesse d'État. На одну треть – обсуждение проблем классических авторов типа Канта, Маркса, Дюркгейма. На одну треть – опросные данные. Еще на одну – язвительные выпады в адрес коллег по цеху.
15.02.202508:00
Архитектура поверх границ
Наверное, многие из вас уже видели новость о планах сноса здания Совета экономической взаимопомощи в Москве – «Книжки» в простонародье. Мне эта история буквально разбивает сердце и как историку этого периода, и как любителю архитектуры. Какая-то нелепая ирония есть в том, что памятник защищают либеральные хипстеры, а официальные представители власти, на словах превозносящие международную мощь СССР, способствуют разрушению одного из ее символов.
Воспользуюсь печальным поводом и порекомандую огромный цикл лекций Анны Броневицкой по истории современной архитектуры, которые слушаю уже третий месяц. Они буквально вдохновляли меня на последних этапах создания моего курса о Бурдье. Да, конечно, предметы совершенно разные, но то, как Анна может соединять популярный рассказ с проницательным анализом не самых очевидных и попсовых зданий, меня восхищает. Собственно, история об истоках проекта СЭВ в работе международной команды под руководством Харрисона, любимчика семьи Рокфеллеров и одновременно поклонника советского авангарда, у Анны как раз очень подробна. Собрались обсуждать секретариат ООН, но в ходе породили очень многие идеи, которые потом разошлись по миру.
Очень приятно видеть в ее лекциях настоящую симпатию к послевоенному советскому модернизму и родственным ему стилям типа интернационального или брутализма. Для меня это, наверное, вообще лакмусовая бумажка: если человек поносит «безвкусный совок», то просто надо выключать. Слава богу, что остаются люди, которые не участвуют в заговоре лобби высотного корпоративного барахла. Кроме того, очень захватывающе следить за тем, как решения и приемы преодолевают границу западных стран и соцлагеря; затрагивают Латинскую Америку и Азию. Ладно наш бедный СЭВ. Можно очень много узнать не только об архитектуре, но и о политике и культуре эпохи Холодной войны в целом. Как строили парламент Бангладеш под бомбами войны за независимость, например. 10/10.
Наверное, многие из вас уже видели новость о планах сноса здания Совета экономической взаимопомощи в Москве – «Книжки» в простонародье. Мне эта история буквально разбивает сердце и как историку этого периода, и как любителю архитектуры. Какая-то нелепая ирония есть в том, что памятник защищают либеральные хипстеры, а официальные представители власти, на словах превозносящие международную мощь СССР, способствуют разрушению одного из ее символов.
Воспользуюсь печальным поводом и порекомандую огромный цикл лекций Анны Броневицкой по истории современной архитектуры, которые слушаю уже третий месяц. Они буквально вдохновляли меня на последних этапах создания моего курса о Бурдье. Да, конечно, предметы совершенно разные, но то, как Анна может соединять популярный рассказ с проницательным анализом не самых очевидных и попсовых зданий, меня восхищает. Собственно, история об истоках проекта СЭВ в работе международной команды под руководством Харрисона, любимчика семьи Рокфеллеров и одновременно поклонника советского авангарда, у Анны как раз очень подробна. Собрались обсуждать секретариат ООН, но в ходе породили очень многие идеи, которые потом разошлись по миру.
Очень приятно видеть в ее лекциях настоящую симпатию к послевоенному советскому модернизму и родственным ему стилям типа интернационального или брутализма. Для меня это, наверное, вообще лакмусовая бумажка: если человек поносит «безвкусный совок», то просто надо выключать. Слава богу, что остаются люди, которые не участвуют в заговоре лобби высотного корпоративного барахла. Кроме того, очень захватывающе следить за тем, как решения и приемы преодолевают границу западных стран и соцлагеря; затрагивают Латинскую Америку и Азию. Ладно наш бедный СЭВ. Можно очень много узнать не только об архитектуре, но и о политике и культуре эпохи Холодной войны в целом. Как строили парламент Бангладеш под бомбами войны за независимость, например. 10/10.
Паказана 1 - 24 з 82
Увайдзіце, каб разблакаваць больш функцый.