Продюсер скучал.
Не по кому-то конкретному — просто мир казался плоской декорацией, где люди повторяли одни и те же реплики. Выходила в город, завязывала знакомства, лениво играла с людьми в кошки-мышки, но даже это наскучило.
Организаторы бизнес-мероприятий оказывались сутенёрами, поставляющими девочек с Баррикадной тем, с кем было ещё скучнее.Те, кто пытался переиграть её – раздражали мгновенно. Их фальшь была слишком очевидной.
Чего не хватало? Драйва. Глаз, горящих не от выгоды, а от настоящего желания жить. Людей, готовых не просто мечтать о полёте на Луну, а рвануть туда – просто чтобы пересчитать кратеры.
Философы просто философствовали, пережевывая одни и те же слова, как жвачку, потерявшую вкус, - будто истина была не в поиске, а в бесконечном перелистывании пожелтевших страниц. Политики твердили выхолощенные лозунги, дрожащими руками прикрывая свою ничтожность перед лицом вечности - те самые руки, что строили карточные домики стратегий и верили, что учли все переменные, забыв, что смерть не подписывает меморандумов. Художники, запертые в клетках собственных шаблонов и манифестов, продолжали раскрашивать прутья, свято веря, что это и есть свобода. Медийщики, гордившиеся своим выгоранием как достижением, носили темные круги под глазами и пустоту в груди, как VIP-пропуск на очередное ток-шоу, где в прямом эфире хоронили чужие смыслы, чтобы к утру так и не получить новые.
От скуки продюсер раскачивала лодку: "Люди полигамны. Все. Просто не все признаются" — наблюдая, как накрашенные губы складываются в гримасу. Громко спрашивала в церкви: "А где кагор?", ловя шок в глазах. Бросала: "Ветхий Завет запрещает иконы, а Новый не разрешает. Так почему они тут?" Ответов не было. Только пустые, заученные фразы.
Вот и весь диалог.
Порой в нее влюблялись. Стояли под дверью, строчили сообщения. От этих становилось еще скучнее. Она чувствовала себя тем самым Говардом Ноллом из стихов запрещенных поэтесс:
“Пап, я вырасту в мизантропа и извращенца,
эти люди просто не оставляют мне шанса”.
Но иногда – когда ночь становилась гуще, ей казалось, что Тот, с кем не скучно – почти реален. Тот, кто чертил уравнения на салфетке, доказывая через теорию волн существование Бога. Кто мог провести её в тайники Ватикана, не спрашивая разрешения, просто потому что “нам же интересно”. А после бессонной ночи с “Именем Розы” вслух говорил: “Слушай, давай напишем письмо Умберто Эко, пока мы тут, а то он скоро помрет”.
Да, она правда скучала по тому, кто запускал адронный коллайдер не для науки, а потому что ему самому было невыносимо интересно — с чего, чёрт возьми, началась Вселенная? Кто дозванивался до Президента Франции в пять утра, когда нужно было решить вопрос, и для которого вообще не существовало нерешаемых вопросов.
Он не строил планов. Он просто жил — грандиозно, яростно, так, как хотел. Без «нет», без «не надо», без этих дурацких «нельзя». И — что важнее всего — без единого «нельзя» для неё.
Все это было давно. Настолько, что она уже не помнила — правда это было или просто мечта, склеенная из обрывков людей, которые ушли. Одних забрала жизнь, других — смерть, третьих — границы политического разногласия.
С другой стороны, продюсер знал, что ситуация - временная. Телефон зазвонит. И в трубке прозвучит — «Погнали. Я все придумал.»
