Dramione is my Roman Empire ⚡️

Для мужчины, который утверждает, что она ему не нужна, Драко заботится о Гермионе как никто другой.       
Это складывается из мелочей. Каждый вторник после обеда она получает коробку макарон из его любимой пекарни. Однажды утром его гордый филин Аполлон доставляет ей в кабинет набор редких перьев. В другой раз коллекция винтажных шарфов поступает к ней домой прямо из его семейных хранилищ. Когда Гермиона отказывается от них, он настаивает, что они окажутся в корзине для пожертвований, — сомнительное оправдание, но вышитые вручную узоры — это самое близкое к божественному искусству, что у нее когда-либо было, поэтому она принимает подарок. Ей нравится, что они скрывают засосы, которые Драко оставляет на ее коже; еще больше ей нравится, как его глаза темнеют, когда узел развязывается, и он видит очертания своего рта, запечатленные на ее шее по меньшей мере полдюжины раз.       В ту ночь она стоит на коленях, обхватив губами член, когда Драко тихо требует:       
— Посмотри вверх.       
Он отводит ее волосы в сторону, аккуратно и нежно, всегда такой благодарный, когда она принимает его.       
Она встречается с его влажными глазами. Без своего фарфорового панциря Драко — сплошные эмоции. Когда ледяное поведение рассеивается, Гермиона обнаруживает, что его чувства глубже, чем она себе представляла. Тем не менее он считает ее случайной интрижкой. Девушкой, с которой он просто спит.

      Гермиона сидела в тишине её причудливого маленького домика в деревне. Единственным, что она слышала, было тиканье часов, которые достались ей от дедушки и стояли напротив неё. Ей было всё равно. Часы напоминали ей, что время не остановилось. Что она всё ещё жива.

Гермионе стоило бы догадаться, как все обернется, но в итоге она не знает даже, как именно все завертелось. В тот вечер она сказала себе (и ему): это не повторится. Это повторилось. Это стало шуткой. Гермионины колени разъезжаются в стороны, пальцы неловко цепляются за его плечи. Она дрожит, дышит часто и неглубоко. Рубашка расстегнута и выпущена, юбка — задрана. Гермиона облизывает пересохшие губы, прикусывает щеку, проглатывая стон, руки еще возятся с пряжкой ремня, когда Малфой усмехается: — Ты, кажется, говорила: это больше не повторится. Она только цыкает в ответ. Самодовольную ухмылку все равно смывает вскоре — Гермиона опускается сверху, и его рот приоткрывается надломленным «о». Малфой стискивает ее бедра пальцами; они холодные, но прикосновения горячие, прожигающие. Гермиона, конечно, снова шипит, что это больше не повторится. Малфой даже не слышит. Они спят, и это не значит ничего, значит все, и в конце концов просто не имеет значения.