Макото достал смартфон и показал забавное фото с концерта: он был в футболке с логотипом группы.

Рику смутило, с каким жаром Макото расхваливал упорство участниц группы. Как будто непременно нужны веские причины, чтобы испытывать к кому-то симпатию. Как будто люди обретают ценность, лишь когда отчаянно стараются. А если нет — то и ценить их не за что.

Нулевые — лучшее, что случалось с Крольчихой.

Люди так часто повторяли фразу «что происходит в Вегасе, остаётся в Вегасе» — показывали её в рекламе, передавали из уст в уста шуткой или всерьёз — что в конце концов она превратилась в правило.

В этой стране было много правил. Крольчиха редко им подчинялась: это была её земля, её обжигающий лапы песок, её сухой ветер, и её ушедшие под холмы воды, и отражение кривой луны в них — тоже. Но правила эти сковывали других, искавших свободы, прошедших по землям Крольчихи подобно смертоносной косе. Не то чтобы она ждала плуг. Не то чтобы она вообще хоть чего-то ждала.

Написал всего одну страницу.

Писать тяжело.

Надеюсь, вы все с великой радостью работаете над своими любимыми проектами.

В таких историях всегда кто-нибудь в кого-нибудь влюблялся. Обычно девушка в столетнего вампира, или парень во всемогущую ведьму.

Он почти ненавидел себя за то, что и тут не смог вписаться в обычную историю. И влюбился сам.

Если честно, даже не думал, что способен на это. Хотя, может, это были не бабочки в животе. Может, это был сигнал о том, что пора перестать жрать фастфуд.

Конца света ждали как праздника.

Может, свежа ещё была память о том ярком, полном надежды и ужаса безумии, которое охватило человечество на стыке веков: компьютеры должны были обнулиться, метеорит — прочертить в небе красочную полосу дедлайна, а планета — вздохнуть свободно. В теории. Конец древнего календаря, который произошёл двенадцать лет спустя, по сравнению с встречей миллениума казался то ли шуткой, то ли передышкой. Про это ведь даже целый блокбастер сняли. С гигантским пончиком, который катился по американским улицам и крушил не только чужие сосуды.

Конца света ждали, как праздника, потому что все последние годы казались прелюдией к апокалипсису… хотя спроси любого человека из любого времени — наверняка услышишь «мы думали, что мир закончится, но он всегда продолжался». Что ж, не в этот раз.

Доапокалипсис затянулся — и в головах людей, и снаружи тоже, с катастрофами, полными жестокости новостями, внеочередными открытиями о том, что смысла нет, а если есть, то неправильный, а если ты в нём уверен, то ты идиот. И конец света ждали. Но никто не был к нему готов.

В Неназываевск он пришёл в сентябре, в ту неделю, когда осенний холод сменился обманчивым зноем. Когда-нибудь всё новомодное, цивилизованное и современное докатывается и до Неназываевска. В том числе и конец света.

У Светы Лихоленко был день рождения. Она не знала, что это её последний день рождения. И даже не надеялась на это, как некоторые другие её ровесники. Когда мир закончился, она доставала под одобрительные возгласы приглашённых друзей огромный торт, который тащила в кафе сама — под местное разрешение, конечно. Пекли они его вместе с мамой. Это был не самый худший последний день рождения.

Василий Анатольевич не заметил бы конца света, если бы он не постучался к нему в кабинет через окна. Их давно пора было помыть, но теперь придётся смотреть на конец света через грязные стёкла, и это полностью его вина. Ну, хоть очки он протереть успевал.

Тюня, в отличие от всех остальных жителей Неназываевска, оказался к концу света готов. Он не прочь был бы вызвать его на бой, если бы только мог. Но вместо этого он уселся на поваленной недавно берёзе и посмотрел на преследовавший его призрак — девушки, которую он убил первой. Тюня не помнил, как это случилось, но это ведь неважно. Главное — она вернулась, чтобы преследовать его. И не оставляла даже в самые худшие моменты.

— Ну что, встретимся по ту сторону? — протянул он хрипло, свистя сквозь выбитый недавно зуб.

— Нет никакой другой стороны, идиот, — покачала призрачной головой девушка, и, наконец, закончилась.

А после закончился и Неназываевск. И всё вокруг.

Чтобы где-то начаться вновь.

Нам удалось вытащить изо рта розу — крупные белые лепестки тут же рассыпались по коврику, стебель, к счастью, был совсем коротким. В первый раз. Ложка понадобилась для чёртова изумруда — хотя тогда я, конечно, не знал, что это именно он.

<...>

Проклятия почти никак не реагировали на лекарства: лёгкая аллергия на яблоки не должна заканчиваться комой. Они не были болезнями. Они были остатками старого мира, который медленно умирал, но всё ещё был частью этой земли. Проклятия были его предсмертной агонией, и он, озлобленный, старался, чтобы его запомнили. Пусть даже так.

На том берегу Койот и встретил Волка. Чёрного, огромного, страшного, с первого взгляда ничуть не изменившегося, а со второго — совсем незнакомца.

— Уэуэкойотль, — прохрипел Волк, и в глазах его запылал синий огонь.

— Вепуат, — в тон ему пролаял Койот.

Волк скривился — шрамы его походили на нехоженные дороги. Мало что осталось от прежнего Волка. Тот, кто однажды проглотил самую могучую смерть, уже никогда не станет прежним. Таким только и остаётся, что возвращаться.

— Ты видишь то же, что и я?

Марье очень хотелось закатить глаза, но отвлекаться не стоило. В конце концов, она в самом деле видела то же, что и брат — гигантского лохматого зайца, обнажившего клыки.

— Он нам не рад, — продолжили где-то справа.

Марье не нужно было поворачиваться, чтобы узнать, какое глупое выражение застыло на лице Ивана. Неумелые шутки были его способом справляться… да со всем. Она не стала его одёргивать.

Заяц завизжал так, что у неё заложило уши — и прыгнул.

Марья увернулась и грохнулась плечом о стену. Щёлкнул арбалет. Заяц отвлёкся.

После того, как Марья отрубила ему голову — кладенец запел, распробовав крови — оба застыли.

Их предупредили, что на этом дело не закончится.

— Думаешь, не соврал? — прошипел сквозь тяжёлые вдохи Иван — заяц заставил его знатно потанцевать.

Марья не успела ответить. Спина зайца забугрилась, потянулась и с чавканьем и треском раскрылась, словно ореховая скорлупка. На брата и сестру уставилась огромная уродливая птица.

— Я бы её уткой не назвал, — выдохнул Иван и вскинул арбалет.

Домой они вернулись к вечеру. Сейчас дом был снятой на окраине города квартиркой, в которой коридор так пропах никотином, что никакие проветривания не помогали, и Марья очень радовалась, что скоро они с неё съедут.

Когда Марья выпорхнула из душа, Иван сидел на кухне и помешивал вычурной ложкой остывший уже чай, посматривая на лежащее на столе яйцо. Серебристое, тяжёлое и совершенно невозможное.

— Даже не думай сдавать в ломбард, — попыталась разрядить обстановку Марья.

— Обижаешь, — Иван оторвался наконец от проклятого яйца, пригубил чай, поморщился. — Делаем ваши ставки! Сработает?

Марья вспомнила яблоки, которые охраняла птица с раскалёнными перьями. Вспомнила коня, который чуть не откусил Ивану палец. Вспомнила, как её совершенно серьёзно попросили вытащить из ножен меч и пронзить им сердце нанимателя.

После он разочарованно выдохнул, вернул ей меч и сообщил, что вскоре с ними свяжется.

— Если сработает, лишимся неплохого заработка, — заметила она.

Но в глубине души она надеялась, что в яйце в самом деле окажется игла. А уж убьёт ли она того, кто так сильно хотел — и не мог — умереть, это они узнают завтра.