ANTHROPOLOGIA RELIGIOSAE

Несомненное значение для раннехристианского ощущения исторического времени имеет и часовой символизм. В Евангелии от Иоанна «около шестого часа» (ὥρα ὡσεὶ ἕκτη) Христа приговаривают к смерти, а несколькими главами ранее в это же время Он беседует с женщиной из города Сихарь — и эта беседа, в свою очередь, перекликается с эпизодом грехопадения из книги Бытия, выступая как его антитеза.

Мы видим, что ситуация беседы Иисуса с самарянкой зеркально отражает ситуацию беседы Евы со змием[1]; тем самым евангелист как бы дает понять читателю, что Бог поворачивает вспять все то, что произошло в ходе грехопадения. Шестой муж самарянки, вероятно, соответствует шестому веку и часу, который уже (или еще) не муж ей, потому что это Новый Адам. Между Евой и самарянкой можно усмотреть примечательные различия: у Евы есть муж, у самарянки было пять мужей, и поэтому теперь у нее нет мужа; Ева доверчива, самарянка недоверчива и поначалу даже насмешлива; Ева ничего не ожидает, а самарянка ожидает Мессию, который «придет и возвестит нам все» (ст. 25). Христос таким же образом противопоставляется змию: Он не предлагает женщине есть, а просит у нее воды; не ссылается на Бога, обещая бессмертие, а от своего лица предлагает просить у Него воды живой; не стремится к доходчивости, а говорит иносказательно и богословски; не льстит, а указывает на заблуждение самаритян — «Вы не знаете, чему кланяетесь» (ст. 22); просит самарянку сначала привести мужа, как бы отдавая мужчине первенство перед женщиной, чего не сделал змей, – однако здесь обнаруживается, что у нее нет мужа. Таким образом, в эпизоде беседы с самарянкой фокусируются два момента мировой истории – начальный и конечный, т.е. грехопадение и искупление, — причем они связываются через символику времени. Правда, прямых указаний на 6 тыс. лет в Евангелиях нет, и это может быть связано с тем, что главные признаки пришествия Спасителя для первых учеников Христа состояли не в хронологических расчетах. Однако напряженность мессианских ожиданий именно этого времени во многом объясняет и широту народного движения, описанного в Евангелиях, и непостоянство народных предпочтений.

[1] В такой интерпретации нет ничего кощунственного. Ср. Богородичен 2-го канона вмч. Димитрию Солунскому, песнь 8: «За Адама Господь, за Еву Ты, Всесвятая, Гавриил же за лукаваго змия...» (т.е. вместо).

Мандеи верят в Высшее Существо, Алаха [манд. ālāhā, от арам. אלוהא]. Он назначил управление материального мира, который есть мир не-бытия, и даже его творение, [своим] регентам\мелкам, духам сил и чистоты, которые стали быть когда их имена были произнесены Всемогущим. Этих существ триста шестьдесят по числу, самое важное из них это Мара д Рабута (Господь Величия, обычно имя высшего Бога, но тут это ипостасированный посредник), но божественное существо наиболее приближенное к этому миру это Хивель Зива. Он создал этот мир, темный и земляной, Ара д Тивель; и мир света, Мшуни Куста (!). Хивель Зива вынес из седьмого подземного мира тьмы женщину по имени Рухья, и она была беременна. Хивель Зива покинул её охраняемой в высшем мире тьмы, и вернулся в Мшунья Куста, чтобы поведать о содеянном. Он ушел на тысячи лет. Рухья родила монстра Ура (Левиафана). Когда он родился, Ур спросил свою мать: "Почему мы одни, мы двое, в этом мире?" Она ответила что его отец это мелка по имени Ашдум и у него есть много родственников среди мелков. Ур же был гигантского размера. Он вскричал так, что миры света содрогнулись. Хивель Зива сошел с Мшуни Куста, а Рухья дала Уру стекляшку, через которую он мог видеть своих людей в мире света. Но Хивель Зива носил свой талисманный лик и был невидим, так, не будучи увиден, он забрал стекляшку у Ура, схватил его и пленил, заключая его под миром в Ара д Нахаша, Медной Земле, и семь материальных миров были над ним...