«Быть любимым — значит быть уязвимым, но не уязвлённым. Усталость Дилюка знает это. Доверие Дилюка знает это».

— Я устал притворяться, что между нами ничего нет и не было, если это взаимно, сделай уже что-нибудь.

Он почти виснет на Дилюке и дышит ему в губы, но больше не касается их.

— Всегда было взаимно, но мы не можем…

Дилюк кладёт руки на пояс Кэйи, и тот чувствует лёгкую дрожь сомнений, словно внутри этого тела борются две силы. Сердце просит прижать ближе, а разум кричит, что нужно оттолкнуть. Кэйа предпочитает не полагаться на волю судьбы, вытаскивая несколько соблазнительных козырей из рукава, перед которыми Дилюк точно не сможет устоять.

— Может, ты хочешь, чтобы я умолял? — шепчет Кэйа, улыбаясь и зарываясь пальцами в волосы на затылке Дилюка, аккуратно притягивая его лицо ближе к своему. — Ну, пожалуйста, сделай что-нибудь…

Дилюк придерживает одной рукой Кэйю за пояс, а второй — опирается о стол, пытается удержать их обоих от падения. Он всё ещё сомневается и просчитывает все возможные события, но…

— Пожалуйста… — губы Кэйи мягко стирают все мысли из головы Дилюка, они касаются так нежно и невесомо, когда он говорит, что это немного щекотно. — Вся моя лояльность, весь я принадлежат только тебе, пожалуйста, верь мне.

«Капитан кавалерии известен тем, что никогда не теряет лицо. При всех, казалось бы, переливчатых смешках, полноте улыбок, мягко сощуренных глазах и ладных комплиментах Кэйа не взрывается яркими эмоциями. Он — приветливость, окутанная колким морозом. С особенным пристрастием он выучен покрывать изморозью злость, гнев и обиду, пряча их в клетке из собственных рёбер.

Или четыре раза, когда Кэйа всё же теряет лицо».

«Если бы твой отец не одобрял Джинн, ты целовал бы её».

Кэйа хочет увернуться от бунта, который опять разгорается внутри Дилюка. Губы — его оружие. Это не поцелуй любви, это поцелуй протеста, а Кэйа — лишь средство достижения цели. Это революция.

Дилюк целуется неумело, стараясь втянуть сразу обе губы Кэйи. Хочется глотнуть воздуха. Но пламя цепляет его, манит, греет и будоражит, и это самая позорная часть. Кэйе хочется расплакаться от злости на него, на себя и от того, что ему всё равно приятно. Ему нравятся эти суматошные ласки, несмотря на то, что невозможно безболезненно повернуть голову и что под рыцарской формой пот течёт ручьём.

Ему хочется оттолкнуть и притянуть Дилюка одновременно. Кэйа не замечает, как всё-таки начинает плакать. Но замечает Дилюк. Сначала он замирает, а когда осознаёт — отшатывается от него, и Кэйа чувствует себя мерзким, недостойным и некрасивым. Слёзы текут сильнее.

Дилюк так сильно похож на сову, когда удивлён. Единственное, он дышит заполошно-заполошно. Чёлка прилипла к мокрому лбу, щёки горят, а глаза, о! тёмные глаза полны сожаления и непонимания.

— Кэйа, прости, прости, я не должен был…

Дилюк протягивает руку и тут же одёргивает себя, и Кэйа чувствует, как его сердце ухает куда-то в пятки. Дилюк сожалеет о поцелуе, Дилюк не хотел целовать

, Дилюк хотел персональную революцию.

А Кэйа жалеет, что Крепус в этот момент не поднимался по лестнице, что Аделинда не вышла из кладовой, что кто-то из слуг не пробежал мимо. Тогда бы все уже узнали, какой Дилюк

, какой он

, и он отстал бы от Кэйи вместе со своими слюнями.