Гиперборейские сонеты
01.02.202522:32
Джон Китс (1795 – 1821)
John Keats
Садясь перечитывать «Короля Лира»
Фантазия, чья златострунна лира,
Сирена яркоперая, не пой!
Оставь напевы зимнею порой,
Захлопни фолиант, немотствуй сиро.
Прощай! Я брани жажду, а не мира;
Бой рьяной плоти с силой роковой
Меня сжигает вновь, и вновь со мной
Горчаще-сладкий вкус плодов Шекспира.
Глава Поэтов! Альбиона тучи!
Вы вековечный создали сюжет;
Пусть я в дубраве странствую дремучей,
Не сон пустой мои блужданья, нет, —
Когда дотла я выгорю в огне,
Вы крылья Феникса дадите мне!
Written Before Re-Reading King Lear
O golden-tongued Romance with serene lute!
Fair plumed Syren! Queen of far away!
Leave melodizing on this wintry day,
Shut up thine olden pages, and be mute.
Adieu! for once again the fierce dispute
Betwixt damnation and impassioned clay
Must I burn through; once more humbly assay
The bitter-sweet of this Shakespearian fruit.
Chief Poet! and ye clouds of Albion,
Begetters of our deep eternal theme,
When through the old oak Forest I am gone,
Let me not wander in a barren dream,
But when I am consumed in the Fire,
Give me new Phoenix wings to fly at my desire.
John Keats
Садясь перечитывать «Короля Лира»
Фантазия, чья златострунна лира,
Сирена яркоперая, не пой!
Оставь напевы зимнею порой,
Захлопни фолиант, немотствуй сиро.
Прощай! Я брани жажду, а не мира;
Бой рьяной плоти с силой роковой
Меня сжигает вновь, и вновь со мной
Горчаще-сладкий вкус плодов Шекспира.
Глава Поэтов! Альбиона тучи!
Вы вековечный создали сюжет;
Пусть я в дубраве странствую дремучей,
Не сон пустой мои блужданья, нет, —
Когда дотла я выгорю в огне,
Вы крылья Феникса дадите мне!
Written Before Re-Reading King Lear
O golden-tongued Romance with serene lute!
Fair plumed Syren! Queen of far away!
Leave melodizing on this wintry day,
Shut up thine olden pages, and be mute.
Adieu! for once again the fierce dispute
Betwixt damnation and impassioned clay
Must I burn through; once more humbly assay
The bitter-sweet of this Shakespearian fruit.
Chief Poet! and ye clouds of Albion,
Begetters of our deep eternal theme,
When through the old oak Forest I am gone,
Let me not wander in a barren dream,
But when I am consumed in the Fire,
Give me new Phoenix wings to fly at my desire.
18.10.202415:01
З А В Т Р А
29.07.202416:38
Хосе Луис Идальго (1919 – 1947)
José Luis Hidalgo
Я созрел
Меня так долго согревало солнце,
Что, кажется, созрел я весь внутри;
Спустись, Господь, сорви меня скорее,
Огромную ладонь ко мне простри.
Во сне Твоем я кругл и позолочен,
Я поплыву в нем, как луна плывет
По небосводу, в тишине сияя,
В Твоей ночи яснейшей звездный плод.
Быть может, надо мной сгустится туча
И свет мой от живущих заслонит,
Но средь дождя, как сладкий сок, польется
Смола моя под музыкальный ритм.
Потом уже, я знаю, быть мне мертвым,
В могильной почве лягу я опять;
Но алое нутро бессмертной кровью
Твой вечный луч мне будет согревать.
Estoy maduro
Me ha calentado el sol y a tantos años
que pienso que mi entraña está madura
y has de bajar, Señor, para arrancarme
con tus manos inmensas y desnudas.
Pleno y dorado estoy para tu sueño;
por él navegaré como una luna
que irá brillando silenciosamente,
astro frutal sobre tu noche pura.
Una nube vendrá y acaso borre
mi luz para los vivos y, entre lluvia,
zumo dulce de Ti, te irá cayendo
la savia de mi ser, como una música.
Será que estaré muerto y entregado,
otra vez, a la tierra de las tumbas.
Pero, sangre inmortal, mi roja entraña
de nuevo quemará tu luz futura.
José Luis Hidalgo
Я созрел
Меня так долго согревало солнце,
Что, кажется, созрел я весь внутри;
Спустись, Господь, сорви меня скорее,
Огромную ладонь ко мне простри.
Во сне Твоем я кругл и позолочен,
Я поплыву в нем, как луна плывет
По небосводу, в тишине сияя,
В Твоей ночи яснейшей звездный плод.
Быть может, надо мной сгустится туча
И свет мой от живущих заслонит,
Но средь дождя, как сладкий сок, польется
Смола моя под музыкальный ритм.
Потом уже, я знаю, быть мне мертвым,
В могильной почве лягу я опять;
Но алое нутро бессмертной кровью
Твой вечный луч мне будет согревать.
Estoy maduro
Me ha calentado el sol y a tantos años
que pienso que mi entraña está madura
y has de bajar, Señor, para arrancarme
con tus manos inmensas y desnudas.
Pleno y dorado estoy para tu sueño;
por él navegaré como una luna
que irá brillando silenciosamente,
astro frutal sobre tu noche pura.
Una nube vendrá y acaso borre
mi luz para los vivos y, entre lluvia,
zumo dulce de Ti, te irá cayendo
la savia de mi ser, como una música.
Será que estaré muerto y entregado,
otra vez, a la tierra de las tumbas.
Pero, sangre inmortal, mi roja entraña
de nuevo quemará tu luz futura.
12.07.202421:07
СИРИН, 1680
Я родилась в слиянии Евфрата
И Тигра, плодородных райских рек,
Ловцов Немврода я следила бег
И пела на ступенях зиккурата.
Летело время... и меня когда-то
Занес в свои сказанья хитрый грек.
Моих напевов мореход избег,
Летело время... как и я, крылато.
От эллинов на север путь лежит,
И в теплых кельях снежных Фиваид
Себе нашла я новое гнездовье.
На сундуке меня запечатлел
Один гиперборейский земледел,
Вписав в архангельское баснословье.
Я родилась в слиянии Евфрата
И Тигра, плодородных райских рек,
Ловцов Немврода я следила бег
И пела на ступенях зиккурата.
Летело время... и меня когда-то
Занес в свои сказанья хитрый грек.
Моих напевов мореход избег,
Летело время... как и я, крылато.
От эллинов на север путь лежит,
И в теплых кельях снежных Фиваид
Себе нашла я новое гнездовье.
На сундуке меня запечатлел
Один гиперборейский земледел,
Вписав в архангельское баснословье.
15.06.202420:37
ÉMIGRÉ, 1924
Приходит час абсентовых фантазий
И Angelus играет карильон...
Не Франсуа ль случайно я Вильон,
Не буду ль я повешен в Понтуазе?
Бежал я из взбесившихся Евразий,
Где свой Конвент и свой Наполеон...
Быть может, обрету я свой Тулон
На дне парижском, среди моря грязи?
Я Гатчину встречаю в Фонтенбло,
В Версале вижу Царское Село
И Ярославля я взыскую в Шартре,
Но здесь Лютеция, не Петербург,
Но здесь один и тот же Эренбург...
Пылай, Христово сердце на Монмартре!
Приходит час абсентовых фантазий
И Angelus играет карильон...
Не Франсуа ль случайно я Вильон,
Не буду ль я повешен в Понтуазе?
Бежал я из взбесившихся Евразий,
Где свой Конвент и свой Наполеон...
Быть может, обрету я свой Тулон
На дне парижском, среди моря грязи?
Я Гатчину встречаю в Фонтенбло,
В Версале вижу Царское Село
И Ярославля я взыскую в Шартре,
Но здесь Лютеция, не Петербург,
Но здесь один и тот же Эренбург...
Пылай, Христово сердце на Монмартре!
Kirishning iloji bo'lmadi
media kontentga
media kontentga
07.01.202502:23
ОСЁЛ, 1 ПО Р.Х.
Ex orientis partibus
Adventavit asinus.
Средневековое
В хлеву природу пел осел,
достигнув полного ума.
Н. Заболоцкий
Давно хозяин корму мне не сыпет,
От блох, клещей совсем я изошел,
Едва терплю я этот произвол!..
Воды запас давно уж мною выпит...
В ноздрях моих весьма противно щипет,
Мне на ухо сопит сосед мой вол,
Как невозможно жить, коль ты осёл,
Отсюда бы сбежать... да хоть в Египет!
Но в хлев пришли короны и тюрбаны;
Стоит от благовоний воздух пряный,
Верблюды, драгоценности, масла...
Надеюсь, никому не помешаю,
Коль дерзновенно-скромно примешаю
К младенческому крику рев осла!
Ex orientis partibus
Adventavit asinus.
Средневековое
В хлеву природу пел осел,
достигнув полного ума.
Н. Заболоцкий
Давно хозяин корму мне не сыпет,
От блох, клещей совсем я изошел,
Едва терплю я этот произвол!..
Воды запас давно уж мною выпит...
В ноздрях моих весьма противно щипет,
Мне на ухо сопит сосед мой вол,
Как невозможно жить, коль ты осёл,
Отсюда бы сбежать... да хоть в Египет!
Но в хлев пришли короны и тюрбаны;
Стоит от благовоний воздух пряный,
Верблюды, драгоценности, масла...
Надеюсь, никому не помешаю,
Коль дерзновенно-скромно примешаю
К младенческому крику рев осла!
24.07.202412:52
Слово соратникам
03.07.202405:08
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
XLII
Сейчас, Виново, друг, сейчас идет година,
Когда я всех бедней на свете бедолаг,
А чем я раньше был – мне вновь не стать никак,
Я юность промотал, остались мне седины.
Живу я в нищете, замучила кручина,
И ночью я, и днем несу печали знак,
От грусти и тоски совсем уже размяк;
Ах, если бы я был Марфорьо иль Пасквино!
Тогда б моя беда сменилась на добро,
И, гнева не страшась, творило бы перо,
И я бы о властях заговорил свободно.
Виново, согласись: лишь тот король для нас,
Кому монаршие указы – не указ,
Кто может о любом писать хоть что угодно.
Марфорио, Пасквино – римские «говорящие статуи», к которым прикреплялись анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами.
C'est ores, mon Vineus, mon cher Vineus, c'est ore,
Que de tous les chétifs le plus chétif je suis,
Et que ce que j'étais, plus être je ne puis,
Ayant perdu mon temps, et ma jeunesse encore.
La pauvreté me suit, le souci me dévore,
Tristes me sont les jours, et plus tristes les nuits.
O que je suis comblé de regrets et d'ennuis !
Plût à Dieu que je fusse un Pasquin ou Marphore,
Je n'aurais sentiment du malheur qui me point :
Ma plume serait libre et si ne craindrais point
Qu'un plus grand contre moi pût exercer son ire.
Assure-toi, Vineus, que celui seul est roi
A qui même les rois ne peuvent donner loi,
Et qui peut d'un chacun à son plaisir écrire.
Joachim du Bellay
XLII
Сейчас, Виново, друг, сейчас идет година,
Когда я всех бедней на свете бедолаг,
А чем я раньше был – мне вновь не стать никак,
Я юность промотал, остались мне седины.
Живу я в нищете, замучила кручина,
И ночью я, и днем несу печали знак,
От грусти и тоски совсем уже размяк;
Ах, если бы я был Марфорьо иль Пасквино!
Тогда б моя беда сменилась на добро,
И, гнева не страшась, творило бы перо,
И я бы о властях заговорил свободно.
Виново, согласись: лишь тот король для нас,
Кому монаршие указы – не указ,
Кто может о любом писать хоть что угодно.
Марфорио, Пасквино – римские «говорящие статуи», к которым прикреплялись анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами.
C'est ores, mon Vineus, mon cher Vineus, c'est ore,
Que de tous les chétifs le plus chétif je suis,
Et que ce que j'étais, plus être je ne puis,
Ayant perdu mon temps, et ma jeunesse encore.
La pauvreté me suit, le souci me dévore,
Tristes me sont les jours, et plus tristes les nuits.
O que je suis comblé de regrets et d'ennuis !
Plût à Dieu que je fusse un Pasquin ou Marphore,
Je n'aurais sentiment du malheur qui me point :
Ma plume serait libre et si ne craindrais point
Qu'un plus grand contre moi pût exercer son ire.
Assure-toi, Vineus, que celui seul est roi
A qui même les rois ne peuvent donner loi,
Et qui peut d'un chacun à son plaisir écrire.
03.06.202420:33
Уолтер Джеймс Тернер / Walter James Turner (1889 – 1946)
Романтика
Угодил я лет в тринадцать
В край чудесный навсегда –
Чимборасо, Котопахи
Увели меня туда.
Умерли отец и брат мой
И развеялись, как сон, –
Лишь сиял Попокатéпетль,
Светом солнца золочен.
Еле слышал я уроки,
Игры сверстников-ребят –
Чимборасо, Котопахи
Застилали слух и взгляд.
Золотой объятый грезой,
Брел я в школу и домой –
Высился Попокатéпетль
Над булыжной мостовой.
Мальчик смугло-золоченый
Шел со мною в тишине:
Чимборасо, Котопахи
Говорить не дали мне.
Очарованно глядел я:
Всех цветов прекрасней лик…
Светлый мой Попокатéпетль,
То был твой волшебный миг!
Город, люди, экипажи
Расплывались, как во сне.
Чимборасо, Котопахи,
Вы пленили душу мне!
Romance
When I was but thirteen or so
I went into a golden land,
Chimborazo, Cotopaxi
Took me by the hand.
My father died, my brother too,
They passed like fleeting dreams,
I stood where Popocatapetl
In the sunlight gleams.
I dimly heard the master’s voice
And boys far-off at play, —
Chimborazo, Cotopaxi
Had stolen me away.
I walked in a great golden dream
To and fro from school—
Shining Popocatapetl
The dusty streets did rule.
I walked home with a gold dark boy
And never a word I’d say,
Chimborazo, Cotopaxi
Had taken my speech away.
I gazed entranced upon his face
Fairer than any flower—
O shining Popocatapetl
It was thy magic hour:
The houses, people, traffic seemed
Thin fading dreams by day;
Chimborazo, Cotopaxi,
They had stolen my soul away!
Романтика
Угодил я лет в тринадцать
В край чудесный навсегда –
Чимборасо, Котопахи
Увели меня туда.
Умерли отец и брат мой
И развеялись, как сон, –
Лишь сиял Попокатéпетль,
Светом солнца золочен.
Еле слышал я уроки,
Игры сверстников-ребят –
Чимборасо, Котопахи
Застилали слух и взгляд.
Золотой объятый грезой,
Брел я в школу и домой –
Высился Попокатéпетль
Над булыжной мостовой.
Мальчик смугло-золоченый
Шел со мною в тишине:
Чимборасо, Котопахи
Говорить не дали мне.
Очарованно глядел я:
Всех цветов прекрасней лик…
Светлый мой Попокатéпетль,
То был твой волшебный миг!
Город, люди, экипажи
Расплывались, как во сне.
Чимборасо, Котопахи,
Вы пленили душу мне!
Romance
When I was but thirteen or so
I went into a golden land,
Chimborazo, Cotopaxi
Took me by the hand.
My father died, my brother too,
They passed like fleeting dreams,
I stood where Popocatapetl
In the sunlight gleams.
I dimly heard the master’s voice
And boys far-off at play, —
Chimborazo, Cotopaxi
Had stolen me away.
I walked in a great golden dream
To and fro from school—
Shining Popocatapetl
The dusty streets did rule.
I walked home with a gold dark boy
And never a word I’d say,
Chimborazo, Cotopaxi
Had taken my speech away.
I gazed entranced upon his face
Fairer than any flower—
O shining Popocatapetl
It was thy magic hour:
The houses, people, traffic seemed
Thin fading dreams by day;
Chimborazo, Cotopaxi,
They had stolen my soul away!
31.10.202417:56
Джанет Литтл (1759-1813)
Janet Little
Хэллоуин
Тот, кто за Радостью идет
В театры и салоны,
Там робкой нимфы не найдет –
Она скрываться склонна.
От кружев, мушек, париков
Она бежит в селенья –
У худородных мужиков
Милей увеселенья
В иную ночь.
На Хэллоуин, когда во мгле
Задорно пляшут феи,
И мчатся ведьмы на метле
На шабаш поскорее,
И видно в полуночный час,
Как ловко эльфы скачут,
В деревне сходка собралась:
Парням и девкам, значит,
Гадать в ту ночь.
Раз в год у Дженнет Рид они
Творили волхованье.
Девицы были – лишь взгляни –
Само очарованье.
Лил дождь, стоял ужасный мрак, –
То для парней проверка:
Они не замедляли шаг,
Спеша из Лоудон-Керка
К милашкам в ночь.
Орехи клали на очаг
Гадавшие девицы.
Одним везло, другим – никак
С парнями не слюбиться:
Ведь не горит дурной орех ,
Вот как не подфартило…
И так случилось, что на всех
Орехов не хватило
В мешке в ту ночь.
Затем, свечу под темный свод
Подвесив на жердине,
За яблоком честной народ
Гонялся, рот разиня.
Пусть велика у всех корысть –
Бежит оно из пасти;
Так и не выдалось угрызть
Сей плод запретной страсти
В веселья ночь.
Затем решили, что судьбу
Найдут на дне посуды, –
Кому-то трижды за волшбу
Пришло пустое блюдо.
И на чердак сбежала Молл,
Не встретив утешенья;
Как приговор судьбы тяжел!
Рыдать без утишенья
И день, и ночь!
Беднягу Джеймса била дрожь
Всю эту посиделку,
Он говорил себе: «Не трожь
Проклятую тарелку!»
Джеймс море бед воображал
В посудине порожней,
И все гаданье продрожал,
Решив поосторожней
Побыть в ту ночь.
Потехи, смех и озорство…
В ту ночь друзья-подружки
Резвились более всего,
Начав игру в подушки.
Свой валик Дженет принесла,
И в той игре для хватких
Наградой было – без числа
Лобзаний самых сладких
В такую ночь.
Девятый час пробило вдруг –
И девушки-гадалки
Вскочили на ноги, из рук
Не выпуская прялки.
Все нехотя пошли домой,
Но приняли решенье:
Устроить надо всей гурьбой
Такое развлеченье
В иную ночь.
Оригинал: https://poets.org/poem/halloween-1
Janet Little
Хэллоуин
Тот, кто за Радостью идет
В театры и салоны,
Там робкой нимфы не найдет –
Она скрываться склонна.
От кружев, мушек, париков
Она бежит в селенья –
У худородных мужиков
Милей увеселенья
В иную ночь.
На Хэллоуин, когда во мгле
Задорно пляшут феи,
И мчатся ведьмы на метле
На шабаш поскорее,
И видно в полуночный час,
Как ловко эльфы скачут,
В деревне сходка собралась:
Парням и девкам, значит,
Гадать в ту ночь.
Раз в год у Дженнет Рид они
Творили волхованье.
Девицы были – лишь взгляни –
Само очарованье.
Лил дождь, стоял ужасный мрак, –
То для парней проверка:
Они не замедляли шаг,
Спеша из Лоудон-Керка
К милашкам в ночь.
Орехи клали на очаг
Гадавшие девицы.
Одним везло, другим – никак
С парнями не слюбиться:
Ведь не горит дурной орех ,
Вот как не подфартило…
И так случилось, что на всех
Орехов не хватило
В мешке в ту ночь.
Затем, свечу под темный свод
Подвесив на жердине,
За яблоком честной народ
Гонялся, рот разиня.
Пусть велика у всех корысть –
Бежит оно из пасти;
Так и не выдалось угрызть
Сей плод запретной страсти
В веселья ночь.
Затем решили, что судьбу
Найдут на дне посуды, –
Кому-то трижды за волшбу
Пришло пустое блюдо.
И на чердак сбежала Молл,
Не встретив утешенья;
Как приговор судьбы тяжел!
Рыдать без утишенья
И день, и ночь!
Беднягу Джеймса била дрожь
Всю эту посиделку,
Он говорил себе: «Не трожь
Проклятую тарелку!»
Джеймс море бед воображал
В посудине порожней,
И все гаданье продрожал,
Решив поосторожней
Побыть в ту ночь.
Потехи, смех и озорство…
В ту ночь друзья-подружки
Резвились более всего,
Начав игру в подушки.
Свой валик Дженет принесла,
И в той игре для хватких
Наградой было – без числа
Лобзаний самых сладких
В такую ночь.
Девятый час пробило вдруг –
И девушки-гадалки
Вскочили на ноги, из рук
Не выпуская прялки.
Все нехотя пошли домой,
Но приняли решенье:
Устроить надо всей гурьбой
Такое развлеченье
В иную ночь.
Оригинал: https://poets.org/poem/halloween-1
20.10.202413:21
04.08.202417:11
Джеймс Хогг / James Hogg (1770 – 1835)
Цыгане
Ты видел на обочинах дорог,
Путей английских, чей размах широк,
У бьющего в долине родника,
Среди цветов, колеблемых слегка,
То сборище, что бродит по полям,
Иль дремлет, иль хлопочет по делам,
Чья смирно детвора сидит, мила,
Иль дразнит терпеливого осла?
Старуху дряхлую увидишь ты,
Девицы очи, полны черноты,
Мужчин и юношей, чей смуглый лик
К ветрам и солнцу жаркому привык.
Взгляни на них, когда им станет вновь
Пристанищем пустой амбар иль новь.
Из древности седой они пришли,
Сам убедись, моим словам внемли:
Природа с гением у них слита,
Являет разум каждая черта;
Особый дух в том племени живёт –
Им славен был Израиля народ.
Их род оттуда мудрецы ведут –
Взгляни на них! Предания не лгут.
Когда-то, в стародавние года,
Взвилась Европа, верою горда,
И как потоп, чей ток неодолим,
Нахлынула на Иерусалим.
Был покорён воинственной гурьбой
В Аравии народец кочевой.
Знал тропы хитроумный тот народ,
Знал, где источник, где трава растёт,
И лучше, чем любой христианин,
Умел он одурачить сарацин.
Но схлынуло безумье с христиан,
Они ушли из левантийских стран,
И тот народ вступил на путь мытарств,
Бежав от гнева сопредельных царств.
Вот здесь они. – Но веруй тем словам,
Что с неба слышал древний Авраам:
«С рожденья презираемы они,
Враждуют со всем светом искони».
И так они блуждают без преград,
Как их отцы немало лет назад
В Аравии. Для них простор земной –
Кочевье без пределов, край родной,
И что им попадётся на пути,
Они с собой стремятся унести.
Чудна их летопись, но в этот час
Взгляни на них – не кончен мой рассказ.
The Gipsies
Hast thou not noted on the bye-way side,
Where England's loanings stretch unsoiled and wide,
Or by the brook that through the valley pours,
Where mimic waves play lightly through the flowers--
A noisy crew, far straggling in the glade,
Busied with trifles or in slumber laid;
Their children lolling round them on the grass,
Or pestering with their sports the patient ass?
The wrinkled grandam there you may espy,
The ripe young maiden with the glossy eye,
Men in their prime--the striplings dark and dun,
Scathed by the storms and freckled by the sun:
Oh, mark them well, when next the group you see
In vacant barn, or resting on the lea!
They are the remnant of a race of old--
Spare not the trifle for your fortune told,
For there shalt thou behold with nature blent
A tint of mind in every lineament;
A mould of soul distinct, but hard to trace,
Unknown except to Israel's wandering race;
For thence, as sages say, their line they drew--
Oh, mark them well! the tales of old are true.
'Tis told that once in ages long gone by,
When Christian zeal ran to extremity;
When Europe, like a flood no might could stem,
Poured forth her millions on Jerusalem;
One roaming tribe of Araby they won,
Bent on the spoil and foray just begun.
Great was their value--every path they knew,
Where sprung the fountain, where the forage grew,
And better wist than all the Christian men
How to mislead and vex the Saracen.
But when the nations by experience knew
Their folly, and from eastern realms withdrew,
The alien tribe durst not remain behind,
Empires and hordes against them were combined.
Thither they came.--But still the word of Heaven
Stedfast remains to ancient Abram given:
"Wild shall they be 'mid nations from their birth,
All hands against them--theirs against all earth."
Thus still they wander unrestrained and free
As erst their fathers did in Araby.
Peopled or not--it is the same - they view
The earth as their unalienable due,
And move by one undeviating plan
To take whate'er they may--protect who can.
Strange are their annals--Oh, regard them well!
For thou hast much to hear and I to tell.
Цыгане
Ты видел на обочинах дорог,
Путей английских, чей размах широк,
У бьющего в долине родника,
Среди цветов, колеблемых слегка,
То сборище, что бродит по полям,
Иль дремлет, иль хлопочет по делам,
Чья смирно детвора сидит, мила,
Иль дразнит терпеливого осла?
Старуху дряхлую увидишь ты,
Девицы очи, полны черноты,
Мужчин и юношей, чей смуглый лик
К ветрам и солнцу жаркому привык.
Взгляни на них, когда им станет вновь
Пристанищем пустой амбар иль новь.
Из древности седой они пришли,
Сам убедись, моим словам внемли:
Природа с гением у них слита,
Являет разум каждая черта;
Особый дух в том племени живёт –
Им славен был Израиля народ.
Их род оттуда мудрецы ведут –
Взгляни на них! Предания не лгут.
Когда-то, в стародавние года,
Взвилась Европа, верою горда,
И как потоп, чей ток неодолим,
Нахлынула на Иерусалим.
Был покорён воинственной гурьбой
В Аравии народец кочевой.
Знал тропы хитроумный тот народ,
Знал, где источник, где трава растёт,
И лучше, чем любой христианин,
Умел он одурачить сарацин.
Но схлынуло безумье с христиан,
Они ушли из левантийских стран,
И тот народ вступил на путь мытарств,
Бежав от гнева сопредельных царств.
Вот здесь они. – Но веруй тем словам,
Что с неба слышал древний Авраам:
«С рожденья презираемы они,
Враждуют со всем светом искони».
И так они блуждают без преград,
Как их отцы немало лет назад
В Аравии. Для них простор земной –
Кочевье без пределов, край родной,
И что им попадётся на пути,
Они с собой стремятся унести.
Чудна их летопись, но в этот час
Взгляни на них – не кончен мой рассказ.
The Gipsies
Hast thou not noted on the bye-way side,
Where England's loanings stretch unsoiled and wide,
Or by the brook that through the valley pours,
Where mimic waves play lightly through the flowers--
A noisy crew, far straggling in the glade,
Busied with trifles or in slumber laid;
Their children lolling round them on the grass,
Or pestering with their sports the patient ass?
The wrinkled grandam there you may espy,
The ripe young maiden with the glossy eye,
Men in their prime--the striplings dark and dun,
Scathed by the storms and freckled by the sun:
Oh, mark them well, when next the group you see
In vacant barn, or resting on the lea!
They are the remnant of a race of old--
Spare not the trifle for your fortune told,
For there shalt thou behold with nature blent
A tint of mind in every lineament;
A mould of soul distinct, but hard to trace,
Unknown except to Israel's wandering race;
For thence, as sages say, their line they drew--
Oh, mark them well! the tales of old are true.
'Tis told that once in ages long gone by,
When Christian zeal ran to extremity;
When Europe, like a flood no might could stem,
Poured forth her millions on Jerusalem;
One roaming tribe of Araby they won,
Bent on the spoil and foray just begun.
Great was their value--every path they knew,
Where sprung the fountain, where the forage grew,
And better wist than all the Christian men
How to mislead and vex the Saracen.
But when the nations by experience knew
Their folly, and from eastern realms withdrew,
The alien tribe durst not remain behind,
Empires and hordes against them were combined.
Thither they came.--But still the word of Heaven
Stedfast remains to ancient Abram given:
"Wild shall they be 'mid nations from their birth,
All hands against them--theirs against all earth."
Thus still they wander unrestrained and free
As erst their fathers did in Araby.
Peopled or not--it is the same - they view
The earth as their unalienable due,
And move by one undeviating plan
To take whate'er they may--protect who can.
Strange are their annals--Oh, regard them well!
For thou hast much to hear and I to tell.
22.07.202414:13
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Antoine de Saint-Amant
Рождение Пантагрюэля
Явился я на свет в годину страшной жажды:
Светило, завершив свой оборот однажды,
Так захотело пить, что новая заря
До капли выпила и реки, и моря.
И в мире без воды средь засухи ужасной
Повылезли из бездн созданья с рожей красной,
Что всякий день вершат вакхический обряд,
Чьи глотки страстию до выпивки горят.
Сам Воздух, загорясь почище Фаэтона,
На бороду себе плевался раздраженно,
И ночью в небесах – не басня то, а быль –
Комета пронеслась, по виду – как бутыль,
Не войны нам суля иль бедствия готовя,
Но знаменьем благим полнейшего здоровья.
(За здравие у нас, пожалуй, всякий пьет,
Понеже назван был разумным смертный род.)
Тот нежный юноша, тот виночерпий неба
И служащая с ним в таком же чине Геба
Усердствовали так, в пиру вино лия,
Что царь богов Зевес нажрался, как свинья.
Потом очнулся он – похмелие столь жутко,
Что стала мукою мадера для желудка,
А с ней баранина, а с нею жир свиной.
Икалось всей земле; причины нет иной,
Что, жаждой мучившись, к отмщенью все взывали,
Страдав подобием Роланда в Ронсевале.
Историю мою позвольте завершить:
Разинув рот, ревя, все требовали пить,
ПИТЬ! ПИТЬ!
La Naissance de Pantagruel
Le jour que je naquis on vit pleuvoir du sel;
Le soleil, en faisant son tour universel,
De la soif qu'il souffrit but quasi toute l'onde,
Et pensa d'un seul trait avaler tout le monde.
De là sont provenus tant d'abîmes sans eaux,
De là sont dérivés tant de rouges museaux,
Qui d'un gosier ardent, que rien ne désaltère,
S'occupent sans relâche au bacchique mystère ;
L'air, beaucoup plus en feu qu'au temps de Phaëton,
En cracha sur sa barbe aussi blanc que coton,
Et la nuit de devant on vit avec merveille
Briller une comète en forme de bouteille,
Pour présage certain, non de mortalité,
Comme les autres sont, mais de pleine santé :
J'entends de ces santés que l'on fait à la table,
Et par qui l'homme est dit animal raisonnable.
Ce beau mignon Troyen, ce sommelier des dieux,
Avec la jeune Hébé, versant à qui mieux mieux,
Se lassèrent les bras à leur emplir la coupe,
Et Jupiter en fut ivre comme une soupe.
Le grand mâtin céleste en devint enragé,
Le sucre de Madère en poivre fut changé,
Les gigots de mouton en jambons de Mayence ;
La terre eut le hoquet : elle en cria vengeance,
Et la nature même, en ardeur s'exaltant
Se vit prête à mourir de la mort de Roland ;
Si bien qu'à mon exemple, ainsi que dit l'histoire,
Partout à gueule ouverte on demandait à boire,
A BOIRE ! A BOIRE !
Antoine de Saint-Amant
Рождение Пантагрюэля
Явился я на свет в годину страшной жажды:
Светило, завершив свой оборот однажды,
Так захотело пить, что новая заря
До капли выпила и реки, и моря.
И в мире без воды средь засухи ужасной
Повылезли из бездн созданья с рожей красной,
Что всякий день вершат вакхический обряд,
Чьи глотки страстию до выпивки горят.
Сам Воздух, загорясь почище Фаэтона,
На бороду себе плевался раздраженно,
И ночью в небесах – не басня то, а быль –
Комета пронеслась, по виду – как бутыль,
Не войны нам суля иль бедствия готовя,
Но знаменьем благим полнейшего здоровья.
(За здравие у нас, пожалуй, всякий пьет,
Понеже назван был разумным смертный род.)
Тот нежный юноша, тот виночерпий неба
И служащая с ним в таком же чине Геба
Усердствовали так, в пиру вино лия,
Что царь богов Зевес нажрался, как свинья.
Потом очнулся он – похмелие столь жутко,
Что стала мукою мадера для желудка,
А с ней баранина, а с нею жир свиной.
Икалось всей земле; причины нет иной,
Что, жаждой мучившись, к отмщенью все взывали,
Страдав подобием Роланда в Ронсевале.
Историю мою позвольте завершить:
Разинув рот, ревя, все требовали пить,
ПИТЬ! ПИТЬ!
La Naissance de Pantagruel
Le jour que je naquis on vit pleuvoir du sel;
Le soleil, en faisant son tour universel,
De la soif qu'il souffrit but quasi toute l'onde,
Et pensa d'un seul trait avaler tout le monde.
De là sont provenus tant d'abîmes sans eaux,
De là sont dérivés tant de rouges museaux,
Qui d'un gosier ardent, que rien ne désaltère,
S'occupent sans relâche au bacchique mystère ;
L'air, beaucoup plus en feu qu'au temps de Phaëton,
En cracha sur sa barbe aussi blanc que coton,
Et la nuit de devant on vit avec merveille
Briller une comète en forme de bouteille,
Pour présage certain, non de mortalité,
Comme les autres sont, mais de pleine santé :
J'entends de ces santés que l'on fait à la table,
Et par qui l'homme est dit animal raisonnable.
Ce beau mignon Troyen, ce sommelier des dieux,
Avec la jeune Hébé, versant à qui mieux mieux,
Se lassèrent les bras à leur emplir la coupe,
Et Jupiter en fut ivre comme une soupe.
Le grand mâtin céleste en devint enragé,
Le sucre de Madère en poivre fut changé,
Les gigots de mouton en jambons de Mayence ;
La terre eut le hoquet : elle en cria vengeance,
Et la nature même, en ardeur s'exaltant
Se vit prête à mourir de la mort de Roland ;
Si bien qu'à mon exemple, ainsi que dit l'histoire,
Partout à gueule ouverte on demandait à boire,
A BOIRE ! A BOIRE !
27.06.202409:04
Жозе-Мария де Эредиа (1842 – 1905)
José-Maria de Heredia
Самурай
Сквозь ставни, где травой переплетен бамбук,
Рассеянным перстом водя по струнам бивы,
Она глядит, как к ней по берегу залива,
Победу одержав, идет любезный друг.
Идет. С боков – мечи. Торопится, и вдруг
Взметает веер ввысь. Красны шнурков извивы,
А на доспехе – герб Хидзэна горделивый
Иль Токугавы знак блестит в движеньях рук.
Прекрасный воин тот, в пластины облаченный,
Покрытый лаками и шелком расцвеченный,
Лоснится и блестит, как исполинский рак.
Да, он узнал ее. Он, улыбнувшись немо
Под маской с бородой, к ней ускоряет шаг.
Два золотых сяжкá, блестя, дрожат у шлема.
Бива – японский струнный инструмент.
Хидзэн – историческая область на юго-западе Японии.
Токугава – династия сёгунов (верховных военных правителей) Японии в 1603 – 1868 гг.
Le samouraï
D'un doigt distrait frôlant la sonore bîva,
A travers les bambous tressés en fine latte,
Elle a vu, par la plage éblouissante et plate,
S'avancer le vainqueur que son amour rêva.
C'est lui. Sabres au flanc, l'éventail haut, il va.
La cordelière rouge et le gland écarlate
Coupent l'armure sombre, et, sur l'épaule, éclate
Le blason de Hizen ou de Tokungawa.
Ce beau guerrier vêtu de lames et de plaques,
Sous le bronze, la soie et les brillantes laques,
Semble un crustacé noir ; gigantesque et vermeil.
Il l'a vue. Il sourit dans la barbe du masque,
Et son pas plus hâtif fait reluire au soleil
Les deux antennes d'or qui tremblent à son casque.
José-Maria de Heredia
Самурай
Сквозь ставни, где травой переплетен бамбук,
Рассеянным перстом водя по струнам бивы,
Она глядит, как к ней по берегу залива,
Победу одержав, идет любезный друг.
Идет. С боков – мечи. Торопится, и вдруг
Взметает веер ввысь. Красны шнурков извивы,
А на доспехе – герб Хидзэна горделивый
Иль Токугавы знак блестит в движеньях рук.
Прекрасный воин тот, в пластины облаченный,
Покрытый лаками и шелком расцвеченный,
Лоснится и блестит, как исполинский рак.
Да, он узнал ее. Он, улыбнувшись немо
Под маской с бородой, к ней ускоряет шаг.
Два золотых сяжкá, блестя, дрожат у шлема.
Бива – японский струнный инструмент.
Хидзэн – историческая область на юго-западе Японии.
Токугава – династия сёгунов (верховных военных правителей) Японии в 1603 – 1868 гг.
Le samouraï
D'un doigt distrait frôlant la sonore bîva,
A travers les bambous tressés en fine latte,
Elle a vu, par la plage éblouissante et plate,
S'avancer le vainqueur que son amour rêva.
C'est lui. Sabres au flanc, l'éventail haut, il va.
La cordelière rouge et le gland écarlate
Coupent l'armure sombre, et, sur l'épaule, éclate
Le blason de Hizen ou de Tokungawa.
Ce beau guerrier vêtu de lames et de plaques,
Sous le bronze, la soie et les brillantes laques,
Semble un crustacé noir ; gigantesque et vermeil.
Il l'a vue. Il sourit dans la barbe du masque,
Et son pas plus hâtif fait reluire au soleil
Les deux antennes d'or qui tremblent à son casque.
28.05.202414:21
Пьер де Бурдейль, сеньор де Брантом (ок. 1540 – 1614)
Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme
Хочу быть королем, ходить в порфире,
Но не для блага царства своего,
Не чтобы чтимым быть, как божество,
Иль утопать в налоговой цифири;
Не чтоб греметь оружьем на турнире,
В ристаньях проявляя удальство,
И слышать: «Поглядите на него!
Да, наш король – храбрейший в целом мире!»;
Не чтоб иметь несчитанно псарей,
Конюшенных, собак и егерей,
Не чтобы пышным титлом нарекаться;
Не чтобы услужали мне князья,
Не чтоб монархи были мне друзья –
А чтоб с метрессой всласть накувыркаться.
Ah! je voudrois estre Roy de la France,
Non pour avoir tant de villes à moy,
Ny pour donner à un peuple la Loy
Ou estonner chacun de ma presence,
Non pour briser vertement ma lance,
Ny pour braver sur tous en un tournoy,
Pour dire après : « Ah! Dieu! que nostre Roy
Est bon gendarme et meilleur qu’on ne pense! »
Ny pour avoir aussi tant de veneurs,
Ny tant de chiens, de chevaux, de piqueurs,
Ny pour tirer honneur de ma noblesse,
D’un Duc, d’un Comte ou d’un Prince du sang,
Ou pour marcher le premier en mon rang,
Mais pour jouir bientost de ma Maistresse.
Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme
Хочу быть королем, ходить в порфире,
Но не для блага царства своего,
Не чтобы чтимым быть, как божество,
Иль утопать в налоговой цифири;
Не чтоб греметь оружьем на турнире,
В ристаньях проявляя удальство,
И слышать: «Поглядите на него!
Да, наш король – храбрейший в целом мире!»;
Не чтоб иметь несчитанно псарей,
Конюшенных, собак и егерей,
Не чтобы пышным титлом нарекаться;
Не чтобы услужали мне князья,
Не чтоб монархи были мне друзья –
А чтоб с метрессой всласть накувыркаться.
Ah! je voudrois estre Roy de la France,
Non pour avoir tant de villes à moy,
Ny pour donner à un peuple la Loy
Ou estonner chacun de ma presence,
Non pour briser vertement ma lance,
Ny pour braver sur tous en un tournoy,
Pour dire après : « Ah! Dieu! que nostre Roy
Est bon gendarme et meilleur qu’on ne pense! »
Ny pour avoir aussi tant de veneurs,
Ny tant de chiens, de chevaux, de piqueurs,
Ny pour tirer honneur de ma noblesse,
D’un Duc, d’un Comte ou d’un Prince du sang,
Ou pour marcher le premier en mon rang,
Mais pour jouir bientost de ma Maistresse.
03.08.202412:20
ЯРОСЛАВСКИЙ БОГОМАЗ, 1680
…und träume oft von jungen Tizianen
Rilke
В краю у нас нет италийских пиний,
Совсем у нас неведом Тициан,
А мастер наш чеканщик Селифан –
Не Донателло, даже не Челлини,
Витрувиевых мы не знаем линий,
Палладьо нам в учители не дан –
Но храм Ильин был раньше срока сдан,
Не дай Господь впасть в смертный грех гордыни!
Следи моей артели грешный труд –
Здесь Рождество, Голгофа, Страшный суд, –
Ну, чем не Буонарроти иль Вазари?
…Пока совсем не посадил глаза,
Вернусь в село, докончу образа
И распродам на святочном базаре.
…und träume oft von jungen Tizianen
Rilke
В краю у нас нет италийских пиний,
Совсем у нас неведом Тициан,
А мастер наш чеканщик Селифан –
Не Донателло, даже не Челлини,
Витрувиевых мы не знаем линий,
Палладьо нам в учители не дан –
Но храм Ильин был раньше срока сдан,
Не дай Господь впасть в смертный грех гордыни!
Следи моей артели грешный труд –
Здесь Рождество, Голгофа, Страшный суд, –
Ну, чем не Буонарроти иль Вазари?
…Пока совсем не посадил глаза,
Вернусь в село, докончу образа
И распродам на святочном базаре.
19.07.202406:01
Жоашен дю Белле (1522 - 1560)
Joachim du Bellay
LXXIV
«Зазнался Дю Белле, и друг ему не друг» –
Я слышал, ты меня вот так ругал за чванство.
Не герцог я, не граф, не высшего дворянства,
Сословья не менял, в князья не прыгал вдруг;
Я в жизни не искал наград или заслуг,
Мне не за что краснеть – не знал я интриганства,
Чинов я не менял, в сем деле – постоянство;
Ведь мой сеньор один – проклятый мой недуг.
Не смыслю ничего в науке угожденья,
В придворном ремесле, в галантном поведеньи
И в том, как преуспеть и угодить во знать.
Я никого не злю, учтив со всеми в мире:
Кто шлет мне свой привет, тем шлю я все четыре,
Кому не нужен я – тех не хочу я знать.
Tu dis que Du Bellay tient réputation,
Et que de ses amis il ne tient plus de compte :
Si ne suis-je seigneur, prince, marquis ou comte,
Et n'ai changé d'état ni de condition.
Jusqu'ici je ne sais que c'est d'ambition,
Et pour ne me voir grand ne rougis point de honte :
Aussi ma qualité ne baisse ni ne monte,
Car je ne suis sujet qu'à ma complexion.
Je ne sais comme il faut entretenir son maître.
Comme il faut courtiser, et moins ce qu'il faut être
Pour vivre entre les grands, comme on vit aujourd'hui.
J'honore tout le monde et ne fâche personne :
Qui me donne un salut, quatre je lui en donne :
Qui ne fait cas de moi, je ne fais cas de lui.
Joachim du Bellay
LXXIV
«Зазнался Дю Белле, и друг ему не друг» –
Я слышал, ты меня вот так ругал за чванство.
Не герцог я, не граф, не высшего дворянства,
Сословья не менял, в князья не прыгал вдруг;
Я в жизни не искал наград или заслуг,
Мне не за что краснеть – не знал я интриганства,
Чинов я не менял, в сем деле – постоянство;
Ведь мой сеньор один – проклятый мой недуг.
Не смыслю ничего в науке угожденья,
В придворном ремесле, в галантном поведеньи
И в том, как преуспеть и угодить во знать.
Я никого не злю, учтив со всеми в мире:
Кто шлет мне свой привет, тем шлю я все четыре,
Кому не нужен я – тех не хочу я знать.
Tu dis que Du Bellay tient réputation,
Et que de ses amis il ne tient plus de compte :
Si ne suis-je seigneur, prince, marquis ou comte,
Et n'ai changé d'état ni de condition.
Jusqu'ici je ne sais que c'est d'ambition,
Et pour ne me voir grand ne rougis point de honte :
Aussi ma qualité ne baisse ni ne monte,
Car je ne suis sujet qu'à ma complexion.
Je ne sais comme il faut entretenir son maître.
Comme il faut courtiser, et moins ce qu'il faut être
Pour vivre entre les grands, comme on vit aujourd'hui.
J'honore tout le monde et ne fâche personne :
Qui me donne un salut, quatre je lui en donne :
Qui ne fait cas de moi, je ne fais cas de lui.
24.06.202419:55
Жан де ла Тай (ок. 1540 – ок. 1616)
О поврежденном состоянии Франции
Насчитывают три во Франции сословья –
Обязанность свою не помнит ни одно,
Но каждое из них разврату предано
И топчет Францию, разбухшую от крови.
Чтит Церковь золото, забыв про богословье,
Стяжанье рясою в церквах облечено,
Дворянство честь свою забросило давно,
Утратили свой блеск гербы и родословья.
Сословье Третье вслед за первыми двумя
Разбито надвое, само себя клеймя, –
Кругом тягаются, грозят судебной карой.
Несчастная страна! Столь видимое зло,
Коль не опомнишься, сотрет тебе чело
И города твои преобразит в хибары.
Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616)
De l'état corrompu de la France
De tous les trois États dont la France est bâtie,
Un seul ne marche droit en sa vocatïon,
Mais tout trois font homage à la corruptïon
Qui tient dessous ses pieds la France assujetie.
L’Église est par le biens de prêcher divertie
Et sous un simple habit crève d’ambitïon ;
La Noblesse, oubliant de sa conditïon
L’ancienne splendeur, anéantie ;
Le Tiers État soutient de des premiers le faix,
Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix,
Qui ne l’ait tout plongé en process et usures.
O miserable France! Un apparent méchef
Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef,
Qui reduira bientôt tes cités en masures.
О поврежденном состоянии Франции
Насчитывают три во Франции сословья –
Обязанность свою не помнит ни одно,
Но каждое из них разврату предано
И топчет Францию, разбухшую от крови.
Чтит Церковь золото, забыв про богословье,
Стяжанье рясою в церквах облечено,
Дворянство честь свою забросило давно,
Утратили свой блеск гербы и родословья.
Сословье Третье вслед за первыми двумя
Разбито надвое, само себя клеймя, –
Кругом тягаются, грозят судебной карой.
Несчастная страна! Столь видимое зло,
Коль не опомнишься, сотрет тебе чело
И города твои преобразит в хибары.
Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616)
De l'état corrompu de la France
De tous les trois États dont la France est bâtie,
Un seul ne marche droit en sa vocatïon,
Mais tout trois font homage à la corruptïon
Qui tient dessous ses pieds la France assujetie.
L’Église est par le biens de prêcher divertie
Et sous un simple habit crève d’ambitïon ;
La Noblesse, oubliant de sa conditïon
L’ancienne splendeur, anéantie ;
Le Tiers État soutient de des premiers le faix,
Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix,
Qui ne l’ait tout plongé en process et usures.
O miserable France! Un apparent méchef
Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef,
Qui reduira bientôt tes cités en masures.
23.05.202410:27
Между тем «Гиперборейским сонетам» тихо и ненавязчиво исполнилось семь лет
Ko'rsatilgan 1 - 24 dan 28
Ko'proq funksiyalarni ochish uchun tizimga kiring.