Ценнария впервые встретила Габбаса Атрау в возрасте двадцати одного года.
Молодой, неопытный, но харизматичный и крайне привлекательный внешне, Габбас прилетел на Калеон – родную планету Ценнарии – для торговых переговоров с её Домом. Речь шла о поставке компонента для импульсного энергоусилителя, который увеличивал дальность и мощность орудийных систем военных кораблей.
Во время осмотра прототипа Габбас, впервые проводивший переговоры – прежде этим занимался его старший брат, – взял в руки миниатюрный регулятор потока – крошечный, хрупкий элемент, ответственный за стабилизацию энергии. По неосторожности молодой человек случайно сломал контактную пластину, что вызвало короткое замыкание на стенде. Инженеры не ожидали такого исхода событий, а потому стушевались. Однако Ценнария, присутствовавшая на проверке в качестве представителя своего Дома, не растерялась: забрав сломанную деталь из рук Габбаса, она достала из инструментария микрощипцы и за пару минут устранила повреждение.
“Не прикасайтесь к тому, чего не понимаете”, – холодно бросила ему девушка.
Они продолжали встречаться на переговорах раз в несколько месяцев. Габбас, сперва грубый и прямолинейный, первое время не вызывал в Ценнарии ничего, кроме отторжения. Однако время шло, и спустя год неприязнь между молодыми людьми сменилась интересом, который очень быстро перерос в симпатию, а затем и в серьёзное увлечение. Чем больше времени они проводили вместе, тем сложнее становилось скрывать свои чувства.
Ценнария, уже обещанная главнокомандующему флота девятого сектора – мужчине, что был на тридцать лет её старше – оказалась на распутье: ей предстояло выбрать между долгом перед Домом и собственными чувствами. В конце концов любовь, что буйным пламенем разгорелась между ней и Габбасом, оказалась сильнее.
Девушка во всем созналась отцу но, так и не добившись его благословения, была вынуждена втайне покинуть Калеон. Они с Габбасом отправились на Цереру. Это был рискованный шаг – и по политическим, и по личным причинам, – но чувства были настолько сильны, что в моменте они перевешивали всё остальное.
Позже, столкнувшись со всей жестокостью местных обычаев, девушка неоднократно жалела о сделанном выборе. Однако материнство подарило Ценнарии глубокое внутреннее преображение, дав ей стойкость и возможность взглянуть на свою жизнь под другим углом. После рождения первенца она уже не задумывалась о том, как могла бы сложиться её жизнь. Потому что была счастлива в своём настоящем.

"Because you'll never escape me. No matter how much you try to defy me... you belong to me now. And I always get what I want. And no one can save you from me– never forget it"

С раннего детства Айен был левшой — особенность, которую в семье воспринимали скорее как досадное отклонение. Для будущего воина подобное считалось помехой, поэтому Габбас настаивал на переучивании: Айена заставляли писать и работать правой рукой, что давалось ему с большим трудом и заметно сказывалось на почерке — прежде изящный и аккуратный, он стал угловатым, тяжёлым и порой неразборчивым.
Когда Айену исполнилось двенадцать, отец взял его на охоту, запретив использовать ведущую — левую — руку. Так Габбас хотел проверить, насколько сын способен справляться со стрелковым оружием в условиях реального боя. Волей случая за ними увязался и восьмилетний Лайс, который в то время как раз осваивал стрельбу из арбалета.
Однако охота обернулась несчастьем: в разгар погони перевозбуждённый Лайс случайно выстрелил в брата. Ни на секунду не забывая о запрете отца, Айен попытался поймать стрелу правой рукой — но не успел. Она пробила ладонь насквозь, повредив крупные нервы и сухожилия.
Реакция Габбаса оказалась противоречивой. Он серьёзно отчитал Лайса, но заметил, что для Айена «это станет хорошим уроком, ведь далеко не всегда нужно делать то, что тебе говорят». И всё же после ранения отношение отца к нему заметно смягчилось; Лайс же, терзаемый чувством вины, также стремился во всём угождать брату.
Через пару месяцев сухожилия, наконец, срослись, но ладонь так и не восстановила чувствительность. И без того уродливый почерк стал почти нечитаемым, так что Айену приходилось время от времени вновь обращаться к левой руке. С тех пор, не желая больше зависеть от обстоятельств, он начал равномерно развивать обе руки и со временем достиг полной амбидекстрии, превратив свой недостаток в преимущество.

— Ты определила свою судьбу, согласившись на <этот> брак. Это с самого начала было ошибкой. Ловушкой для каждого из нас.
Резко поднявшись с кровати, <…> растянул рот в пугающей улыбке. Его веки были широко распахнуты, а взгляд хаотично метался по комнате. Прежде чем Мерцелла успела что-то у него спросить, он заговорщицки приложил палец к губам и снизил голос до шёпота.
— <Кто-то> проклят, Мерцелла. Как же ты этого не поняла?
<…> громко, с искренним весельем, расхохотался. Смех его был чистым, звонким, заливистым. В любой другой ситуации можно было бы решить, что смеётся он от души, но сейчас подобная радость выглядела зловеще.
— Твою семью казнят сразу после <чего-то>! Конец у всех будет один.
— Что ты несёшь?..
— Предсказываю будущее.

Порой ему приходилось совершать зло, что бы избежать большего зла.

По-прежнему не отрывая от неё взгляда, <…> улыбнулся одним уголком рта и протянул ладонь.
— Ты же мне доверяешь?
— Пока не решила.
Она красноречиво рассматривала его длинные пальцы, не спеша принимать приглашение.
— Доверяй.
Однако <…> пауза ничуть не смутила. Ловко поймав её руку, он увлёк девушку в густую темноту коридора.