Было бы ужасно, дитя мое, если бы у нас, как у деревянного коня, было по многу ощущений, а не сводились бы они все к одной какой-то идее, будь то душа или как бы ее там ни назвать, которой мы как раз и ощущаем ощутимое...

«…я читаю Аристотеля - его «Поэтику», «Политику» и «Этику», хотя и не вполне понимаю, где какая. Во-первых, он - безусловно, самый трудный автор из всех, с кем я имел дело.
Далее, его сухая лаконичность заставляет вообразить, будто листаешь оглавление, а не книгу; это на вкус — точно рубленое сено, или, вернее, рубленая логика, ибо он страстно привержен этому искусству, которое, в некотором роде, сам и изобрел. Оттого он часто запутывается в мелких различиях и словесных тонкостях, а что хуже — оставляет вас выпутываться самостоятельно. В-третьих, он сильно пострадал от переписчиков… В-четвертых, наконец, в нем есть множество прекрасных и необычных мыслей, которые стоят усилий, затраченных на его чтение...»

«Школы греков не принесли никакой пользы. Какова была польза этих школ? Какое знание приобретаем мы в наши дни благодаря чтению книг этих философов ?

Естественная философия тех школ была скорее фантазией, чем наукой, и излагалась она бессмысленным языком.

Их моральная философия есть лишь описание их собственных страстей.

Их логика …представляет собой лишь мудрствование над словами и всякие трюки, придуманные с целью сбить с толку тех, кто мог бы разоблачить их софизмы.

…вряд ли может быть сказано что-нибудь более нелепое о естественной философии, чем то, что мы находим в так называемой аристотелевской «Метафизике», или что-нибудь более враждебное государству, чем многое из того, что сказано в его «Политике», или что-нибудь более невежественное, чем большая часть его «Этики».

…вряд ли вы встретитесь с каким-нибудь бессмысленным и лишенным всякого значения словом, которое не было бы произведено от латинского или греческого слова.

…Благодаря чтению греческих и латинских авторов люди с детства привыкли благосклонно относиться (под лживой маской свободы) к мятежам и беззастенчивому контролированию действий своих суверенов, …вследствие чего было пролито столько крови, что я считаю себя вправе утверждать, что ничто никогда не было куплено такой дорогой ценой, как изучение западными странами греческого и латинского языков.

Задачей метода педагогики является легкое, успешное и быстрое обучение, что выражено Коменским в гекзаметре на заглавном листе 4 части его "Opera didactica": "Omnia sponte fluant, absit violentia rebus" (пусть все вольно течет, пусть не будет в делах принуждения). Именно уже в силу того, что человек, как микрокосм, носит в себе все существующее в мире, при обучении ничто не вносится в человека; правильное обучение будет состоять в развитии (evolvere) того, что уже лежит в человеке, но только в сжатом виде. Учитель — не господин, а слуга природы.

"...Платон не обнаруживает и тени догматизма. Истина у него независима, не принадлежит никому, не есть достояние какого-нибудь одного лица; но является сама собою, через сравнивание и оценку противоположных взглядов. Правда, Сократ -- лицо, в Платоновых разговорах оценивающее достоинство мнений, кажется жрецом истины: его суждения носят печать высшего вероятия и убедительности; но он выслушивает, как ученик, исследует, как человек любознательный, а не решает, как оракул, не проповедует, как безотчетная мудрость, не вливает истины в умы собеседников, как в пустой сосуд {Plat. Protag. p. 314.}. Одним словом, Сократ в Платоновых сочинениях точно таков, каким он был на площадях и в портиках афинских. Единственное различие между Сократом, сыном Софрониска, и Сократом Платоновым есть то, что первый эротематическую методу направлял к обнажению злоупотреблений практической жизни и деятельности своих современников, а последний ту же самую методу применил к обличению заблуждений современной философии и к основательнейшему исследованию истин метафизических".

...обращение «мой свекр» (αἰδοῖός τέ μοί ἐσσι φίλε ἑκυρὲ δεινός τε) сохраняет древнюю метрику, включая воспоминание о начальной группе *sw- в слове «свекр» (ἑκυρός), так что появление в стихе формульного φίλε ἑκυρὲ приходится отнести к микенскому, а не к эолийскому и, тем более, ― не к ионийскому периоду.

Мертвые языки можно изучать лишь в уединении; но мои французские и латинские переводы превратились в два взаимодополняющих диалекта благодаря методу, который я настоятельно рекомендую каждому ученику. В классических текстах, одобренных чистотой стиля — например, у Туллия или аббата Верто, — я выбирал несколько страниц и переводил их на противоположный язык. Затем я откладывал свой перевод, пока слова и фразы не стирались из памяти. После этого я возвращался к исходному тексту, критически сравнивал недостатки своей копии с изяществом оригинала и упорно продолжал эту полезную работу, пока, заполнив несколько томов двойными версиями, не овладел теорией и практикой французского и латинского письма.

Чтение римских классиков стало для меня одновременно упражнением и наградой. Труд доктора Миддлтона, который я тогда ценил превыше всего, направил меня к сочинениям Цицерона. Я усердно и с наслаждением прочел все его письма, речи, а также наиболее значимые трактаты по риторике и философии. Я вкусил красоту языка, вдохнул дух свободы и впитал его наставления и примеры общественного и частного благоразумия. После Цицерона, этой библиотеки красноречия и разума, я приступил к систематическому изучению латинской классики по четырем разделам: историки, поэты, ораторы, философы — от эпохи Плавта и Саллюстия до упадка языка и империи. За последние двадцать семь месяцев пребывания в Лозанне (январь 1756 — апрель 1758) я почти завершил этот план. И хотя обзор был быстрым, он не был поверхностным. Я перечитывал лучших авторов по два и три раза; ни одна сложная или испорченная временем фраза не ускользала от меня, пока я не изучал ее при всех возможных подходах — через свои собственные размышления и через толкования признанных комментаторов. В пылу занятий я охватил широкий круг критических и исторических знаний, а мои заметки, наблюдения и сочинения тщательно записывались на французском.

Познав латинские подражания, я устремился к греческим оригиналам. На девятнадцатом году жизни я решил восполнить пробелы своего первоначального образования. Уроки Павильяра вновь помогли мне вступить на этот путь: он провел меня через алфавит, грамматику и Евангелие до пределов собственных познаний. Когда наставник оставил меня одного, я осмелился открыть «Илиаду», уже знакомую мне в английском переводе, а затем самостоятельно перевел значительные части Ксенофонта и Геродота. Мой пыл, лишенный поддержки и соперничества, постепенно остыл; но в Лозанне я заложил прочный фундамент, позволивший мне в более благоприятный период продолжить изучение греческой литературы.

...построил вид печени и водворил в логово к зверю... Цель бога состояла в том, чтобы исходящее из ума мыслительное воздействие оказалось отражено печенью... и таким образом на зверя находил бы страх, когда это воздействие дойдет до него с суровыми угрозами и прибегнет к горькой части, стремительно разливая ее по всей печени .... Когда же, напротив, от мыслящей части души повеет дыханием кротости... это дыхание ...прибегнет к прирожденному печени свойству сладости, дабы распрямить, разгладить и высвободить все ее части.

Главной частью моего учения были древние языки. […] И я вправе утверждать — хотя это может кому-то показаться удивительным — что за два с половиной года я полностью возместил ущерб, причинённый прежним небрежением. Самое радостное свидетельство этому я получил позже, когда, обучаясь в университете, множество раз убеждался, что мои знания древних языков по крайней мере ничуть не уступали, а зачастую и превосходили уровень многих студентов, даже тех, кто специально занимался филологией. Это, по меньшей мере отчасти, объясняется тем, что я был в значительной степени автодидакт и прочёл значительно больше произведений древних авторов, чем возможно было тем, кто получил гимназическое образование, ведь там все двигаются вперёд вместе и шаг за шагом.

Усердное чтение древнегреческих и латинских авторов я продолжал во все годы моего пребывания в университете, добросовестно посвящая этому занятию каждый день по два часа. Из этого я получил следующие выгоды: во-первых, я всё глубже проникал в античность, постепенно начинав понимать её величие и дух, — который, между прочим, особенно ясно открылся мне в этом году, когда я смог увидеть в Италии святейшие и прекраснейшие памятники древности. Во-вторых, благодаря постоянному чтению древних авторов, особенно греческих философов, также значительно улучшился, исправился и отточился мой немецкий стиль. В-третьих, постоянное чтение удержало меня от того, чтобы вновь быстро потерять те знания древних языков, что я так стремительно приобрёл; напротив, они пустили во мне такие глубокие корни, что не исчезли даже после того, как я занялся множеством других разных предметов — даже недавнее долгосрочное погружение в итальянский язык, который, как ничто другое, может вредить латинской речи и письму, не оказало на меня пагубного влияния.

В подтверждение этому я заверяю: всё это я написал самостоятельно, без помощи какого-либо человека и не покажу никому прежде, чем отправлю написанное в Берлин. Ведь хотя я и осознаю, что даже при разговоре могу ошибаться, тем не менее, если это и случается, то я приписываю это исключительно человеческой слабости и рассеянности, а не своему невежеству.

Да простят упоминание всего этого человеку, который научился склонять слово «mensa» только на девятнадцатый год своей жизни: иначе всё это было бы не чем иным, как бессовестным хвастовством.

обещают учить, — латыни и древнегреческому. Они вручают ученику ключи от двух сокровищниц, и вины учителей нет, если позже он по собственной нерадивости утратит эти ключи».

...было бы и скучно, и бесполезно пытаться рассмотреть все имеющиеся в наличии теории. В течение нескольких лет - с 1968 по 1973 год - мы с женой прошли по всем основным предложенным перевалам и внимательно изучили их...

Полёт на Луну чрезвычайно труден и опасен для жизни. Мы не допускаем в свою компанию людей вялых, тучных или болезненных, но охотно берем с собой тех, кто проводит время, непрестанно упражняясь в верховой езде, или часто совершает плавания в Индии, кто привык питаться сухарями, чесноком, вяленой рыбой и прочей малоаппетитной провизией.
Ни один германец не пригоден для путешествия, но мы не отвергаем крепких телом испанцев. ...Окружив человека, мы общими усилиями толкаем его снизу и возносим на небеса. Отправление действует на человека подобно сильнейшему удару: он ощущает такой толчок, будто им выстрелили из пушки... Поэтому прежде чем отправляться в путешествие, человека необходимо усыпить наркотиками и опиумом. Все члены тела надлежит расположить так, чтобы туловище не оторвалось от зада, а голова от туловища, и удар распределился по всем членам.
(В открытом космосе) Тела людей...свертываются в клубки, наподобие пауков, и мы влечем их с собой почти одним лишь усилием воли, пока телесная масса не попадает в предуготованное ей место. ...мы слегка подгоняем человеческие тела и, обогнав их, летим перед ними, чтобы сильнейший удар о Луну не причинил им вреда. Пробудившись от сна, люди обычно жалуются на невероятную слабость во всем теле, от которой они оправляются и обретают возможность ходить.

...я уве­рен, что и пале­ст­ру, и ска­мьи, и пор­ти­ки сами гре­ки при­ду­ма­ли для упраж­не­ний и раз­вле­че­ний, а не для собе­се­до­ва­ний. Ведь гим­на­сии при­ду­ма­ны были за мно­го веков до того, как фило­со­фы при­ня­лись в них за свою бол­тов­ню; да и в наше вре­мя, когда все­ми гим­на­си­я­ми завла­де­ли фило­со­фы, слу­ша­те­ли их тем не менее охот­нее слу­ша­ют диск, чем фило­со­фа: сто­ит дис­ку зазве­неть, как в самой середине речи фило­со­фа, рас­суж­даю­ще­го о самых боль­ших и важ­ных вопро­сах, все они раз­бе­га­ют­ся нати­рать­ся мас­лом... досуг дол­жен при­но­сить не напря­же­ние, а облег­че­ние уму. ...сам Сце­во­ла любит рас­ска­зы­вать, как они под Кай­е­той и Лав­рен­том раз­вле­ка­лись, соби­рая ракуш­ки и камуш­ки, и не стес­ня­лись вво­лю отды­хать и забав­лять­ся. Поис­ти­не люди ведут себя, как пти­цы: для выси­жи­ва­ния птен­цов и для соб­ст­вен­но­го удоб­ства они вьют и устра­и­ва­ют гнезда, но, едва кон­чив работу, сей­час же для отды­ха от трудов при­ни­ма­ют­ся пор­хать туда и сюда, — так же и мы, уто­мив­шись дела­ми на фору­ме и город­ски­ми труда­ми, хоте­ли бы без­за­бот­но и бес­печ­но давать волю поле­ту сво­их мыс­лей. ...толь­ко тот чело­век впра­ве звать­ся сво­бод­ным, кото­рый хоть изред­ка быва­ет без дел. ...это пол­ное и совер­шен­ное ниче­го­неде­ла­ние достав­ля­ет мне наслаж­де­ние.