Мама начала выпивать — мало кто тогда обращал на это внимание. Баночка пива, что такого? Сейчас ходить с алкоголем по улицам стыдно, раньше таких запретов не было.
Банка пива с подружками, банка пива вечером около подъезда на прогулке со мной. Да что такого — баночка пива? Но с неё всё началось…
Она всё так же выполняла роль мамы: приходила ко мне в школу, на собрания, помню, даже у нас был конкурс. Мы готовили танец с девочками, она принесла из дома магнитофон с батарейками, и мы танцевали на стадионе около школы. Мы всё так же жили в «хрущевке» с бабушкой, но внезапно заговорили о переезде.
Новая квартира.
Трёхкомнатная, большая и светлая, с новым ремонтом. Я мечтала поскорее туда переехать. Ещё бы! Меня ждала отдельная комната — с розовым линолеумом в голубых разводах, а не с коричневым, как везде. Мебель выбрали голубого цвета: письменный стол, шкафы для книг, шкаф для одежды и кровать. Я представляла, как всё разложу, как будет красиво. Тогда я жила с бабушкой в одной комнате — да, у меня был свой уголок, но это же целая комната!
Я не вникала во взрослые дела, лишь слышала, что на квартиру не хватило полной суммы: часть дала тётя (её попросила мама), а часть занял у начальника папа. «Взрослые сами разберутся», — думала я.
Из того времени мало что помню, но один фрагмент врезался в память.
За ужином стала появляться рюмка водки — с папой, перед телевизором, под горячее.
Но то, что видела я, не видел никто… Папа уезжал каждые две недели в командировки в Москву, возвращался — и всё было как обычно. А вот в его отъезды, когда она оставалась одна, на тумбочке у кровати появлялись бутылка водки и рюмка. Иногда я просилась спать вместе с мамой. Притворяясь спящей, я видела, как её рука тянулась к рюмке, как она выпивала залпом. До сих пор помню этот запах. До сих пор не переношу аромат женщин в алкогольном опьянении — где-то он даже приятный, но не для меня.
Я научилась определять с первого взгляда, пила мама или нет. Мы жили с бабушкой, но та, уже пожилая, ничего не замечала. Когда мама возвращалась трезвой, я радовалась: тогда наступали просветы — три или даже четыре дня, и всё становилось как раньше.
Однажды в такой день она позвала меня гулять к памятнику Победы. Там был ровный асфальт, а я всё лето не слезала с роликов. Сидя на скамейке, я долго думала, как начать разговор. Смелости не хватило.
Помните те детские доски-экраны, где рисуешь и стираешь, водя пластиковым ползунком? Я нарисовала на ней бутылку водки — этот рисунок до сих пор перед глазами. Подошла к маме, сказала: «Только давай без этого». Она увидела рисунок, но переспросила: «Без чего?» — «Без водки». Её ответ остался со мной навсегда: «Без сопливых — скользко».
В тот день водка снова была. Она не захотела меня слышать.
Детская травма — это психологическое повреждение, возникающее из-за сильных стрессовых событий.
Ребёнок запоминает их, даже если кажется, будто всё стёрлось. Я не помню поездку в Абхазию, зато отчётливо вижу гвоздь в стене, который крутила, стоя в углу.
Всё просто: эмоционально окрашенные моменты — будь то радость или боль — врезаются в память.
Позже на терапии я осознала, почему всплыла именно та фраза. Что я чувствовала тогда? Предательство. Боль от того, что мать не выбрала своего ребёнка.
Во взрослой жизни это оставило отпечаток: я перестала просить о помощи. Зачем, если откажут? Лучше справлюсь сама. Справлялась годами. У такого есть плюсы и минусы, но это уже другая история.
С той поры я начала копить обиды. Этот сценарий перешёл со мной и во взрослую жизнь.
